Гнёт. Книга 2. В битве великой

— Дух времени. С Запада всё это пришло. Там объявился спирит Юм, он, видите ли, на воздух поднимается, — Смагин рассеянно подбирал масть.

— Все газеты и журналы переполнены сообщениями о загадочных явлениях. Я — пасс! — заявила Галлер, откладывая карты.

— Что ты скажешь, отец Василий? — поднял Древницкий глаза на хозяина.

Тот тонко улыбнулся и в тон ответил:

— Без козыря, отец Владимир…

Все засмеялись. Древницкий усмехнулся.

— Я не о том… Зачем переезжаешь в дом с привидениями? Говори начистоту, здесь все свои.

Священник оглядел всех весёлыми голубыми глазами, оглянулся на дверь.

— Скажу по секрету. На днях вызвал меня настоятель собора. Показывает секретный наказ святейшего синода. Все силы употребить на то, чтобы зажечь веру в народе. Много развелось вашего брата, атеистов. Вот и приказано открывать мощи, совершать чудеса…

— Ну, а зачем вам надо вселяться в дом с чертовщиной? — недоумевал Смагин.

— Вот отслужу молебен, вселюсь — и конец привидениям. Вот вам и чудо.

Галлер внимательно посмотрела на говорившего.

— Значит, вы не верите в загробный мир?

— Клара Германовна, вы же знаете, что я преподавал физику, а физика с чудесами магии несовместима. Давайте доигрывать роббер…

Винтёры углубились в игру, а вернувшаяся хозяйка, усадив Машу, стала с помощью денщика накрывать стол к ужину.

Действительно, о пустующем почти год доме Чечевицына носилась худая слава.

Население русской части города волновалось. Обеспокоенный губернатор назначил совещание, пригласив настоятеля вновь выстроенного собора и бригадного священника — отца Василия.

— Как же так случилось, святые отцы, что нечистая сила одолела? — серьёзно и недоумённо спрашивал губернатор.

Отец Василий взглянул на иерея. Тот склонил голову. Священник уверенно начал:

— Святая церковь признаёт существование злого духа. Считаю, что борьба с ним должна вестись религиозными выступлениями и силой молитвы.

К концу заседания неожиданно явился пристав Кан-дыба.

— Что случилось? — спросил строго губернатор, впервые увидев в сильном смятении человека, видавшего виды.

— Им-ме-ю честь до-до-ложить… был с облавой в доме Чечевицына…

— Ну и что?

— В-о-от! — Кандыба разжал кулак — на ладони лежали две пули от нагана.

— Объясните! — приказал губернатор.

Кандыба попытался объяснить, но говорил сбивчиво, запинаясь. Порой совсем нельзя было его понять.

— Мне дали знать, что в запертый дом кто-то проник. Я и пять полицейских, один с фонарём летучая мышь, вошли в дом… Слышим — шаги в комнатах. Посвистывают. Я приказал двоим занять выходы, а мы, четверо, по слуху кинулись… Вошли туда, где картина… Сатана из мрака смотрит на нас, глаза горят, зубы скалятся. Кричу: "Вихров, мазни-ка эту рожу". В тот же миг за нами кто-то захохотал да как стукнет в бок меня, Вихрова и ещё одного. Подняли фонарь — откуда-то ветер дунул, огонь погас. Все испугались, я выхватил револьвер и бац в картину. Она мигом осветилась и погасла. Дьявол захохотал да в меня пулей бросил. Я опять выстрелил, и опять пуля обратно прилетела, горячая… Тут мы все выскочили на крыльцо… Отдышались, зажгли фонари да с молитвой опять вошли. Пули подобрали… Я сюда на извозчике приехал. Вот наган, пять пуль целые, а эти два патрона стреляные.

— Да, пожалуй, вы правы, отец Василий, — обернулся губернатор к священнику, — только молитвой можно бороться.

В то время, когда у губернатора велись взволнованные разговоры, в доме Чечевицына, в тёмной комнате, выходившей в сад, на разостланной кошме лежало четыре "призрака": Буранский, Серёжа, Хмель и дядя Ваня.

— Ловко одурачили полицию, — пробормотал дядя Ваня. — Мастер ты на выдумки мистер топо-граф.

Буранский покрутил головой.

— Боялся я, что Вихров не сумеет разрядить приставский наган….

— Эх, друг. Вихров так зол на них, что впотьмах насовал приставу кулаков, душу отвёл. А Кандыба здорово напугался, — говорил Хмель, похохатывая.

— Не вернулись бы они… — осторожно всматриваясь в лунный свет, лившийся из окна гостиной, сказал Серёжа.

— Нет, не сунутся. Пребывают во власти религиозных предрассудков. Всё же проверю наши запоры, — дядя Ваня подошёл к двери на террасу. Дверь была подпёрта изнутри. Боюсь, опять нагрянут днём, прощупают стены и обнаружат наш потайной ход.

— Ничего подобного! Слушайте прорицание оракула… — Буранский набрал полную грудь воздуха и замогильным голосом начал: — Завтра в полдень явится поп во всём параде с причтом, соберётся трепещущий народ, отслужит молебствие, обойдут с крестным ходом, со святою молитвой сад. Потом поп, отважный и лукавый, наймёт этот дом. Чудо совершится. Черти утихнут, а наши печатники, расширив тайник, спокойно будут печатать листовки.

— Ну и ну! Буран-бай, так ты и батю вовлёк в революционный заговор.

— Как ни береглись мы, а ряды наши поредели. Этот проклятый Крысенков многих угнал в отдалённые углы России, — говорил с грустью дядя Ваня.

— Знаете, что говорят узбеки? Возле Троицкого живёт семья Нурмата, у них родственник в старом городе, так он часто наблюдает со своей балаханы [1], как Крысенков и его начальник после полуночи мучают людей… — тихо рассказывал Серёжа.

— Где? Как они могли видеть? — спросил живо Буранский. — Сказки, видно…

— Окно кабинета выходит на Анхор. Летом жарко, окно открыто настежь. Ночью как-то встал старик, полез за клевером, подкормить лошадь. Взглянул и ахнул. Как на ладони и комната и люди. Мучили какого-то человека, потом пристукнули и выкинули через окно в реку.

— Сергей, устрой меня на этой балахане, сам хочу убедиться.

— Хорошо. Карим отведёт тебя завтра. А где Соколёнок? Давно его не вижу, уж не попал ли в застенок? — тревожно спросил Сергей.

— Этот не скоро попадётся, ловкий. Он поехал в Самарканд и Асхабад, ведёт работу среди солдат. Скоро приедет.

— Уже приехал, друзья, — раздался спокойный голос возле них.

— Фу ты, чёрт, Соколёнок! Напугал как… — Буранский обнял пришедшего за плечи.

— Как ты, парень, проник сюда? И шума никакого мы не слышали, — удивлялся Хмель. Он потянул к себе Андрея. — Садись!

Соколёнок сел на кошму, вынул из кармана свёртки, зажёг небольшой ночник, устроив из бумаги колпак, чтобы свет падал на кошму.

— Питайтесь, товарищи! О вашем сражении знаю. Два фараона на углу рассказывали. Всё время молитвы читали да зубами щёлкали.

— А как сюда проник? Словно мышь. Двери мы заперли… — спросил Буранский.

— Как? Очень просто. Подвальное окно оставили без наблюдения. Не одобряю. Вот через окно — и в тайник. Ну а двигаюсь-то я вообще бесшумно. — Соколёнок сообщил неутешительные вести. — В Асхабаде жандармы свирепствуют. Малейшее подозрение — сразу без суда и следствия в административном порядке высылают на три года и больше.

— У нас то же самое…

— Зато в Самарканд приехал из Баку большевик Морозов. Это голова! Сразу повёл деловую борьбу.

— Где он устроился?

— Работает редактором газеты. С ним считаются, печать — великое дело! Популярность у него громадная.

Буранский в свою очередь рассказал Андрею о том, что хочет ночью понаблюдать за кабинетом жандарма.

— Нет, Буран! Этим делом займусь я, у меня счёты с жандармами. Запомнят они Соколёнка!

— Надо тебе, Соколёнок, завтра побывать у комитетчиков. Собираемся мы редко, следят, но работу ведём большую. Вот когда сюда переедет отец Василии, будем чаще встречаться. Весь подвал в пашем распоряжении, Сюда ни охранка, ни полиция не сунутся. А ты поостерегись, как бы дьявол Крысенков не дознался. Хочет устроить облаву. — Дядя Ваня похлопал Андрея по плечу.

— Помнишь, Хмель, моего опекуна жандарма?

— Калач-то… Всё ещё служит? И богу молится?

— Служит у Крысенкова. Богу ещё больше молится, но, говорит, невмоготу. Хочет заявить начальству о делах ротмистра.