Платон, сын Аполлона

После того случая он видел её в доме Калликла — вместе с Алкивиадом, в садах Академа — вместе с Алкивиадом, на Дионисиях — тоже вместе с Алкивиадом... А хотел, желал, мечтал увидеть рядом с собой — Тимандру, огненный ароматный бутон необычайной красоты. Потому у него и сорвалось с языка её имя в ответ на провокационный вопрос Аристиппа.

   — Я так и думал, что это шутка, — успокоился Аристипп, — хотя, признаться, — причмокнул он сладострастно, — я тоже предпочёл бы Тимандру.

Платон давно это заметил: когда оказываешься в саду, почему-то непременно думаешь о любви. Может быть, потому, что сад всегда полон чарующего шёпота листьев, пьянящих запахов цветов и плодов, что сродни ароматам женского тела, потому что в саду много тенистых укромных мест, устланных мягкой травой, поют любовные песни птицы и мерцание солнечных бликов отражается в глазах звездопадом... Они шли через сад по тёмной аллее пирамидальных тополей. Могучие деревья стояли почти вплотную друг к другу, плечом к плечу, как друзья в момент общей опасности... Конечно, Платон и не думал состязаться с Алкивиадом-воином, Алкивиадом-политиком, Алкивиадом-красавцем, Алкивиадом-авантюристом. Хотя, наверное, стал бы достойным соперником — в нём достаточно и мужества, и ума, и физической силы, и жажды странствий и приключений. Но более всего в нём кипит желание мудрости, любомудрия, философии, а любовное состязание — вещь петушиная... И всё же как она прекрасна — Тимандра! Он посвятил ей стихи и думает о своей возлюбленной каждое мгновение, всякий раз, встречаясь с молодостью и красотой или когда мысль сама по себе вдруг обращается в чувственный поток...

На берегу Иллиса путники разместились в тени раскидистой вербы. Друзья и ученики Сократа собрались тесным кольцом вокруг него, праздные любопытствующие — чуть поодаль. Платон оказался рядом с Периклом-младшим и Критобулом. За ним, хрустя подобранными в саду яблоками, устроился Аристипп, напротив — Сократ, Алкивиад и Аполлодор, за спиной которых расположились Критон, Антисфен, неразлучные фиванцы, Симмий и Кебет, и Критий.

   — Вот скоро и ты, Перикл, станешь стратегом, как твой отец, — начал Сократ. — Мне думается, что, когда это случится, нашим врагам-спартанцам не поздоровится, а мы прославимся. Признаться, я очень хочу увидеть тебя рядом с Алкивиадом. В военных делах всегда надо иметь рядом с собой опытного наставника.

   — Да, и я этого хочу, — ответил Перикл.

Платон помнил Аспасию не слишком старой, задолго до её недавней смерти, и мог с уверенностью сказать, что Перикл-младший очень похож на мать — такие же тёмные миндалевидные глаза, красивые губы, чистый высокий лоб, чувственные ноздри и во всём теле — изящество и гармония. Многими, кто любил Перикла-отца, это сходство Перикла-сына с матерью принималось с понятным сожалением: двое сыновей Перикла, Ксантипп и Парал, которых ему родила его первая жена и которые, как утверждают старики, были похожи на Перикла, умерли во время чумы, не пережив отца. А этот, Перикл-младший, оставшийся в живых, ничем не напоминал знаменитого родителя. Хотя последний, судя по его прижизненному скульптурному портрету, не был красавцем, и мастеру даже пришлось изобразить его в шлеме, дабы скрыть уродующий недостаток Перикла — большую голову. Прочих же пороков за Периклом не числилось, зато достоинств была масса. Около двадцати лет он избирался первым стратегом, вождём афинян, и все эти годы мудрого правления стали для них «золотым веком».

   — Я понимаю, что ты хочешь стать стратегом, как отец, — продолжил разговор с Периклом-младшим Сократ. — Но хотят ли этого афиняне?

Вместо ответа Перикл-младший пожал плечами.

   — А знаешь ли ты, чего вообще хотят афиняне? Например, хотят ли они победы в войне со Спартой?

   — Думаю, что хотят, — сказал Перикл-младший.

   — А вот я в этом не уверен, поскольку встречал многих людей, которые были бы не прочь установления в Афинах спартанского порядка.

   — Какого порядка? — вскинул глаза Перикл. — О чём идёт речь? — В голосе его послышалось возмущение. — Чтобы все свободные граждане носили длинные волосы? Или чтобы слабых детей сбрасывали в Кайядскую бездну? Или чтоб молодые люди упражнялись в военном искусстве, убивая по ночам рабов?

   — Никто из афинян не может одобрить то, о чём ты сказал, Перикл. Кроме ношения длинных волос, возможно. Но у спартанцев немало и достойных традиций. Там, к примеру, очень почитают стариков. Нигде так хорошо не живётся старикам, как в Спарте. Об этом, как ты, наверное, слышал, любит порассуждать наварх Лисандр. А недавно, рассказывают, он вспомнил такой позорный для афинян факт. Приехав однажды в Афины с посольством, он посетил наш театр. И вот когда уже все зрители расселись, в театр вошёл один старик; он попытался найти для себя место, но всё было занято, а из зрителей никто не пожелал уступить ему своё место. Тогда он подошёл к ряду, где сидели спартанские послы, и они, едва завидев старика, все встали, предлагая ему сесть. Весь театр стал рукоплескать спартанцам. По этому поводу Лисандр произнёс такие слова: «Все афиняне знают, как поступать хорошо, но делать этого не хотят».

   — А ты говорил, что причина дурных поступков — незнание того, как поступать хорошо, — заметил Сократу Антисфен.

   — Я и теперь это говорю, — ответил Сократ. — Но вопрос в том, какое это знание. Афиняне могут похвастаться количеством знаний, а не качеством. Они знают и про то, и про другое, а что из этого хорошо или плохо — не знают. Хорошо ли, например, уступать место старикам? Поступишь так — заслужишь уважение, как спартанец, но зато весь день будешь в театре на ногах мучиться. А хорошо ли мучить себя? Вот Аристипп, наверное, скажет, что мучить себя негоже, что дурак тот, кто лишает себя удовольствия, поскольку это единственное, к чему человек должен стремиться. Так ли, Аристипп?

   — Так, — ответил Аристипп, посмеиваясь. — Жизнь без удовольствий — глупость, потому что такой «жизни» сколько угодно будет там, — он похлопал ладонью по земле, — в безднах Тартара.

   — Ладно, — остановил словоохотливого Аристиппа Сократ. — А что скажет об этом Антисфен, наш пирейский друг? Не станешь ли ты уверять нас, что душевный покой — самое главное в жизни, что к нему следует стремиться даже тогда, когда он сопровождается физическими страданиями или неудобствами?

   — Как раз об этом я и хотел сказать, — откликнулся Антисфен. — Если не уступишь место старику в театре, то хоть и будешь сидеть, не утруждая свои ноги в течение дня, но всё же душой будешь мучиться, терзаться, страдать и тем самым изнурять свою душу. А она тебе ещё понадобится и на том свете, и потом, когда придётся снова вернуться на землю...

   — А ты бы не глядел на стоящего старика — вот и не мучился бы. Гляди на всех других, сидящих, как и ты. Их там много, а старик один, пусть себе стоит, если припёрся в театр, не позаботившись заранее о месте. Прожил жизнь, а о таком пустяке не побеспокоился. Не дурак ли?

Тут многие засмеялись, а Сократ сказал:

   — Вот вы и убедились теперь, что афиняне все знают, но не ведают о главном, что есть добро само по себе, без оглядки на спартанцев или на соседей. Думаю, однако, что Лисандр соврал про старика в театре, чтобы в очередной раз очернить афинян.

   — Он соврал, — подтвердил Аполлодор, может быть, только ради того, чтобы обратить на себя внимание других. — Я, например, случалось не раз, уступал своё место в театре старикам.

   — Ты славный юноша, — похвалил его Сократ. — Афиняне — самые радушные на свете люди. Так?

   — Так, — ответил Аполлодор.

   — А нет ли примеров тому, что это не так? — Сократ посмотрел на Перикла-младшего, и это означало, по-видимому, что вопрос обращён к нему.

   — Таких примеров можно найти огромное множество, — ответил Перикл. — У нас не уважают стариков: и не ухаживают за ними, когда они больны, и выгоняют из дому за ненадобностью, и заставляют чрезмерно трудиться, не давая роздыха, и желают им скорейшей смерти, чтоб завладеть наследством... Тому есть много примеров.