Матушка-Русь

Гаральд стал властителем Норвегии, а дева русская в золотой гривне — его женой. С германским, английским, венгерским и прочими дворами королевскими породнились внуки Ярослава.

В почете была Русь, перед силой ее трепетали. А ныне? Разделилась земля на малые уделы — Новгород, Чернигов, Суздаль, Галич, Полоцк, Смоленск… Все живут сами по себе, и каждый смотрит, что бы себе еще урвать.

В год 1169-й пришел на Киев суздальский князь Андрей Боголюбский, пожег и разграбил матерь городов русских, даже храмов не пощадил — ободрал с куполов позолоту, раздел ризницы и алтари. Но сам не захотел в Киеве сесть — ушел к себе. Кому он нужен теперь, киевский стол? Только близкие к Киеву смоленские да черниговские князья дерутся из-за него, не щадя крови… Одолели черниговцы, посадили на великое княжение дедова брата Святослава Всеволодовича. Но случилась у того распря с владимирским князем, и ушел он с войском на север, ко граду Владимиру. А смоленский князь Рюрик только и ждал этого: шасть на киевский стол.

Возмутились черниговские, снова двинули полки на Киев. Да призвали еще с собой ляхов — вечных своих недругов.

Черниговцы с ляхами поспешают с севера во главе с дедовым братом, а с юга Игорь идет, князь новгород-северский, вместе с Кончаком, ханом половецким. Войско у них такое, что полстепи запрудит. Без осторожности, вперед дозоры не выставив, лагерем стали.

Пир горой на реке Чернорые!

На взгорье у лесочка Игорь-князь и половецкий хан Кончак состязаются в силе и ловкости. Оба крепки и плечисты, оба дерзки и осторожны. Сплелись руками, лбами уперлись, борются. У Игоря лицо влажно и красно, у Кончака жилы на шее вздулись. Оба дышат шумно и часто, силясь бросить друг друга на ковер.

Будто не друзья — давние недруги схватились в поединке. И словно не ради шутки, а насмерть идет борьба. И не чают, что за холмами скопились и готовятся к бою конные дружины смоленского Рюрика.

С ходу, ураганом обрушились они на пирующих. Смяли и, как волчки обезумевшее стадо, погнали к реке. Кипит река от барахтающихся тел. Хвататаются плывущие за борта лодок и без того переполненных. На одну так нависли, что лодка черпнула бортом и медленно пошла ко дну. Плюхнулись в разные стороны сидевшие в ней. Святослав потерял меч и шлем. Поток бегущих увлек его. Кривой половец вцепился в ногу, пытаясь стянуть с коня. А княжич в смертельном ужасе бил его кулаком по голове. Конь храпел, пятился. И вдруг шарахнулся в сторону; упал княжич боком на корни. Боль молнией пронзила тело. Кто-то наступил ему на руку и перевернулся через него.

Княжич вскочил и был тут же опрокинут в омут. Вынырнул, глотнул воздух. Тянуло ко дну. «Русалки», — мелькнула мысль, и он отчаяннее забарахтался, плывя к берегу. Увидел рядом борт лодки, схватился за него. Мелькнуло перед глазами искаженное злобой лицо Кончака. Хан толкнул его каблуком, княжич погрузился в коричневый мрак. Легкие напряглись до предела, вот-вот разорвутся без воздуха. Вынырнул княжич, хлебнул со стоном воздух. Чья-то рука схватила его за ворот, втягивала в лодку. «Игорь», — увидел Святослав.

Кончак бил ногой и веслом тех, кто цеплялся за борт лодки, отталкивался от их голов.

Потом княжич бежал вместе со всеми. Его обгоняли, толкали, какой-то рыжий растрепанный воин на коне чуть не подмял.

Остановились будто все разом: один упал на траву, другой, пошатываясь, побрел обратно, третий стал стягивать мокрую обувку. Княжич в изнеможении опустился под уродливым кленом и закрыл глаза. Когда открыл их, первое, что увидел — куст кипрея в розовых цветах и кривой клен с толстым наростом на изгибе. На нем разложила крылья желтая бабочка.

Уткнув лицо в колени и покачиваясь, сидел Игорь. В отдалении выжимали порты и рубахи воины. Игорь откинулся назад. Он будто похудел и постарел. От солнца резче обозначился прямой и тонкий нос, крупные упрямые губы, редкие сединки в черной бороде. На глаза легли тени, и от этого взгляд казался злым и подозрительным.

— Ну что, племяш? Как присловье говорит: здравствуй, женившись, да не с кем спать? — заговорил Игорь. И вдруг прошла по лицу улыбка, он будто хрюкнул и захохотал, сначала беззвучно, а потом громко и раскатисто:

— Ну и вид у тебя — как быки помяли.

Неспроста зовут Игоря отчаянным и легкодумным. Такая напасть, а ему весело. Но лицо дяди снова стало злым и старым. Он хотел что-то сказать, только вздохнул и уткнул голову в колени.

…Разбив Игоревы и половецкие войска, смоленский Рюрик поспешил замириться с черниговскими. Он покорно уступил Святославу Всеволодовичу великое княжение, зато сам выторговал себе все земли киевские. И стало с тех пор в Киеве два правителя — один величался великим, а другой владел его богатствами.

А Кончак, собрав разогнанное войско, решил хоть что-нибудь урвать и поспешил грабить беззащитные новгород-северские земли.

Игорь, узнав о том, пришел в ярость и поклялся жестоко отомстить вероломному хану. Погнался вслед, да поздно.

Стал с тех пор Игорь самым отчаянным недругом Кончака. Беспощадно зорил он половецкие гнезда быстрыми и ловкими походами. Но были то малые сечи в ближней степи. Не унять ими поганых. Жадными волчьими стаями кружат они у русских веж, огнем и смертью проносятся по городам и селам.

«С ДЕТЬМИ ПОЙДЕМ!»

Дивился Святослав, для чего дядя нарочным гонцом так спешно к себе вызывает.

В гриднице Игоревой сидели юный сын его Владимир и брат — молчаливый и грузный Всеволод. Он не охоч до больших советов: сеча — лучшая для него дума. У него темный колючий взгляд и крупные, как у всех Ольговичей, губы. Владимир по-девичьи румян, еще и бородки не обрел.

Еле сдерживает он себя:

— Не томи, отец. Чую, не за пустым позвал.

— Не за пустым. — Игорь хитро прищурился, пытливо оглядел каждого. — Замыслил я дальний поход на поганых по Дону, до самого Лукоморья — земли дедовой.

— С киевским князем? — не понял Святослав — Так он же на Днепр летовать братье скликает.

— Киев нам не указ, — зло ответил Игорь. — В своих уделах правим, своим разумом живы. И славу воинскую незачем другим отдавать.

Он помолчал.

— Земли наши черниговские, как дерево без корней, как остров среди болота. Что на нем есть, тем и живем. А дальше не ступи. Очистить бы до моря Дон от поганых, иди в дальние земли, меняй соболей и меды на восточное узорочье. Богатели бы, силой набирались. И с Киева, и с других княжеств спала бы нынешняя спесь.

— Верно! — воскликнул Владимир, — чем хуже мы Галича, или Новгорода, или Суздаля? Те на Киев не оглядываются, сами крепки стоят.

— От того и беды и разоры, что всяк за себя стоим, — угрюмо ответил Святослав.

— Опять старую песню запел: вместе да вместе. Велика гора — Русь-матушка, и не нам ее с места сдвинуть, — досадливо сказал Игорь.

Всеволод пробасил:

— Дело говорит племяш. На большой поход у нас кишка тонка. Что, если ханы всю степь на нас ополчат?

Игорь хитро прищурился:

— Не поспеют. Лазутчики донесли мне: половцы всем войском своим ко Днепру подались, на Дону лишь малые силы оставили. Пока они у киевских земель стоят, мы быстрым походом по их становищам пройдем и разор учиним. И будут Кончак и Гза локти себе кусать.

Игорь подошел к Святославу, тронул его за плечо.

— Чего насупился? Иль робеешь — кабы снова искупаться не довелось.

Святослав покраснел. Он съежился, сверкнул глазами, искал дерзкое слово, чтобы ответить.

Губы Игоря расплылись в улыбке. Он гмыкнул, обнажил зубы в беззвучном смехе и раскатисто захохотал. Смеялись и Всеволод с Владимиром и Святослав не знал, обижаться ему или принять слова дяди за шутку.

— А ну вас, — отмахнулся он и отвернулся, чтобы не показать улыбки.

Супруга Игорева, добрая румяная Ефросинья, обнесла гостей вином. Выпили за удачу и разъехались.