Стреляй, я уже мертв (ЛП)

— Я ни о чем не жалею, — покачала головой Анастасия. — Что сделано, то сделано. Я сама искала твоего внимания — что еще тебе оставалось... Вы, мужчины, ни в чем не привыкли себе отказывать. Но я не считаю себя обманутой, ведь ты ничего мне не обещал. И ты никогда не говорил, что любишь. Мне не в чем тебя упрекнуть.

В эту ночь Анастасия не осталась ночевать в сарае-лаборатории Самуэля; закончив уборку и перемыв колбы и флаконы, она вернулась в дом.

Всю ночь он не мог уснуть, охваченный тоской по этой странной девушке, которую больше никогда не сможет обнять.

Однако куда больше Анастасии его беспокоил Ахмед. Расставание с ним далось ему нелегко.

— Ты не вернешься, — сказал Ахмед с упреком.

— Даже если меня здесь не будет, все останется по-прежнему, — утешал его Самуэль. — Ты можешь положиться на Якова, Луи, Ариэля: все они любят тебя так же, как я. И Кася стала Дине настоящей подругой. Не волнуйся, все будет хорошо.

Но Ахмед все равно не находил себе места, задаваясь вопросом, что произойдет после отъезда Самуэля.

Яков и Луи настояли на том, чтобы проводить Самуэля до Яффы, где ему предстояло сесть на корабль, идущий во Францию; по странному совпадению, он должен был отбыть в Марсель на том же принадлежащем старому купцу корабле, на котором восемь лет назад отправился на поиски Земли Обетованной.

Он уже стоял на причале, прощаясь с Яковом и Луи, когда вдруг увидел бегущего к нему Ахмеда.

— Что ты здесь делаешь? — спросил пораженный Самуэль.

— Иеремия отпустил меня проститься с тобой, — сказал тот. — Я... Я никогда не говорил этого раньше, но я очень благодарен тебе за все, что ты сделал для меня и моей семьи... Если бы мой сад купил не ты, а кто-то другой — скорее всего, новый хозяин выгнал бы нас из дома...

Самуэль горячо обнял его, растроганный этим признанием. Он-то знал, чего стоило такому гордому человеку, как Ахмед, высказать свои истинные чувства.

— Не стоит благодарностей. Ты — хороший друг, и потом, ведь не я один решил оставить тебе твой сад. С этим решением согласились Ариэль, Луи, Яков и, конечно, Кася.

Ахмед махнул рукой, словно отмахиваясь от слов Самуэля. Он не желал мириться с тем, что ему не суждено больше увидеть этого еврея, которого он впервые встретил восемь лет назад на этом же причале.

Когда корабль отчалил, Самуэль готов был заплакать; он вдруг понял, как много значит для него эта скудная и негостеприимная земля, на которую ему, быть может, не суждено больше ступить.

5. Париж, Париж, Париж

Когда он постучал в дверь дома Мари, на стук вышла Ирина. С минуту она молча стояла на пороге, вспоминая, где могла прежде видеть этого человека, и вдруг бросилась к нему в объятия.

— Как ты изменился! — воскликнула Ирина, помогая ему снять пальто.

— А ты все такая же, — ответил он. — Словно и не было всех этих лет.

— Полно, ты мне льстишь! Разве ты не видишь седину в моих волосах? Я постарела.

Самуэль внимательно взглянул на нее. Приглядевшись как следует, он с трудом различил несколько белых прядей, затерявшихся в ее белокурых волосах, убранных в тяжелый узел. Но что в ней по-настоящему изменилось — так это взгляд; ее глаза лучились покоем и умиротворением.

Она сразу провела Самуэля в спальню Мари. Добрая женщина лежала среди подушек, которыми заботливо обложила ее Ирина.

Мари погладила Самуэля по щеке, а затем сжала его руку в своих ладонях.

— А ты знаешь, мне сперва показалось, будто я вижу твоего отца, — произнесла она. — Ты стал похож на него — намного больше, чем в детстве. Такой же красивый... Присядь рядом со мной.

Ирина забрала вещи Самуэля и вышла из комнаты, оставив их вдвоем, зная, что именно этого больше всего на свете хотела сейчас Мари.

До самого вечера она не решалась войти в комнату Мари, пока домой не вернулся Михаил после занятий музыкой.

Самуэля охватило волнение, едва он увидел Махаила — так он повзрослел за эти годы. Они пожали друг другу руки, но так и не решились обняться.

Несмотря на протесты Ирины, Мари настояла, чтобы ей помогли встать и спуститься к ужину.

— Мне ничуть не повредит, если я хорошо проведу время вместе с моими близкими — единственными родными мне существами в этом мире, — заявила Мари.

Михаил отнес ее в столовую на руках. Самуэль был поражен, увидев, какой она стала крошечной и хрупкой. У нее едва хватало сил, чтобы удержать в руке ложку, но глаза ее сияли безудержным счастьем. Она смогла усидеть за столом лишь несколько минут.

— Думаю, что Ирина права, и мне лучше было бы остаться в постели, — призналась она. — Но мне так хотелось сесть за стол вместе с вами!

— В таком случае, поужинаем все вместе! — предложил Михаил. — Поставим тарелки на подносы и сядем возле твоей кровати: будет почти то же самое, что за столом, но тебе будет намного удобнее.

— Нет-нет, — запротестовала она. — Я не хочу причинять вам таких хлопот.

Однако в голосе Мари прозвучало горькое отчаяние: ей вовсе не хотелось оставаться одной.

— Я приехал в Париж только для того, чтобы быть с тобой. Так что либо ты позволишь мне поужинать в твоей комнате, либо я вернусь обратно в Палестину, — с шутливой угрозой произнес Самуэль.

В первые дни Самуэль очень старался возобновить все свои прежние связи в городе, а также установить дружеские отношения с Ириной и Михаилом. Его духовная связь с Мари была по-прежнему необычайно сильна; несмотря на долгие годы разлуки им достаточно было взглянуть друг на друга, чтобы каждый без слов понял, о чем думает другой.

С приездом Самуэля Мари, казалось, почувствовала себя лучше; во всяком случае, она настаивала, чтобы ее хотя бы иногда по вечерам выносили в гостиную, чтобы она могла посидеть у камина и поговорить с Самуэлем. Тогда он брал ее за руку, и они беседовали: иногда вспоминали о прошлом, но чаще обсуждали будущее Михаила. Мари всей душой обожала этого мальчика.

Ему уже исполнилось четырнадцать, и он всеми силами стремился к тому, чтобы стать настоящим музыкантом, каким был его отец. Мари и Ирина делали все, чтобы он получил самое лучшее образование, однако он не скрывал своей явной нелюбви к чтению, предпочитая ему ежедневные занятия скрипкой и фортепиано.

— Он станет великим скрипачом, хотя сам и утверждает, что хочет быть дирижером оркестра; он мечтает, как будет дирижировать великими произведениями Чайковского, Римского-Корсакова и Бородина. И я тебе признаюсь, что он и сам написал несколько пьес; его учитель, месье Бонне, говорит, что у него настоящий талант.

— Юрий тоже был талантлив, — заметил Самуэль, вспомнив отца Михаила.

Поначалу мальчик относился к нему, как к чужому. Да, он помнил долгое и трудное путешествие из Санкт-Петербурга в Париж, но до сих пор не простил Самуэлю, что тот уехал. Его семью — единственную семью, которую он знал — составляли две женщины, которые любили его и о нем заботились. Больше у него никого не было, и он не желал, чтобы кто-то еще вторгался в его жизнь. Да, он был неизменно вежлив и предупредителен с Самуэлем, но относился к нему, как к гостю, а вовсе не как к члену семьи, какими стали для него Мари и Ирина.

— Дай ему время привыкнуть, — советовала Мари. — Он просто очень замкнутый мальчик; так оно, в сущности, и должно быть, иначе он не смог бы держать в голове всю эту музыку. Ты же видел, как он импровизирует на фортепиано; в голове у него одни ноты, которые складываются в мелодии.

Самуэль сжал ее руку и попросил ни о чем не беспокоиться. Он и сам понимал Михаила.

— Ты по-прежнему любишь Ирину? — однажды вечером спросила Мари.

Он промолчал, не зная, что ответить.

— Ну, признайся, уж мне-то ты можешь доверять! — настаивала Мари.

— Я знаю, Мари, я это знаю, — ответил Самуэль. — Но я и сам не могу понять тех чувств, которые теперь испытываю к Ирине. Все эти годы я не переставал думать о ней, и, глядя на других женщин, я видел ее лицо.