Казанова. Правдивая история несчастного любовника

Биограф Казановы Герман Кестен пишет:

«Он был похож на заколдованное существо из сказки, на того воскресшего героя, который раз в неделю, в месяц, в год становится принцем, но выглядит чудовищем. Колдовство начиналось, когда Вальдштайн был в замке, тогда для пиров, охоты и салонных разговоров в замок собирались князья, графы, музыканты, литераторы, иностранцы. Тогда старый авантюрист блистал, почти шести футов ростом, костистый итальянец с широкими жестами, длинной шпагой, поддельными украшениями, элегантными манерами Тальми, навсегда пропавшей в мире любезностью и французской придворной речью, в одеждах с истлевшей элегантностью, с умом, лучащимся, как и у большинства посетителей, с остроумием, равным остроумию лучших гостей, например, дяди Вальдштайна, блистательного князя Шарля де Линя, который принадлежал к умнейшим людям и писателям этого остроумного столетия».

В отсутствие графа все в Дуксе было невыносимо: слишком холодный для итальянца климат, немецкая речь местного населения, да и сами местные жители. Они были отвратительны — ленивые, толстые, вороватые, эдакие глупые ротозеи, машины по поглощению сосисок и пива, которые никогда и носа не высовывали за пределы своей грязной деревни. Настоящие скоты, с точки зрения дворянина, каковым себя почему-то считал Казанова. Во время отсутствия графа все обитатели замка третировали Казанову, постоянно перечили ему и старались унизить его всеми возможными и невозможными способами. Да и было за что, ведь для них Казанова был лишь бедным заносчивым стариком, клоуном, представителем совершенно иного, чопорного мира, да к тому же — итальяшкой.

— Да за кого он себя принимает? — шептались по углам.

— По какому праву он смотрит на всех с таким важным видом?

— Послушайте, в конце концов, он такой же слуга, как и все мы.

Говоривших так людей можно понять. Без сомнения, к тому времени характер Казановы совершенно испортился. Он стал раздражителен, мелочен и брезглив. Он жаловался графу на все подряд, а посему был постоянной мишенью для насмешек и недобрых выходок. В конечном итоге, ссоры обострились до такой степени, что отношения Казановы с окружающими превратились в скрытую войну одного против всех.

Ну, а как же женщины? Неужели Казанова совсем забыл об их существовании? Нет, не забыл. Не мог забыть. Одиночество и скука, конечно же, возродили в нем потребность в женщине, и все в замке заметили, что он дает волю рукам на улицах Дукса, при каждом удобном случае прижимаясь к юным созданиям, годившимся ему во внучки. Правда, без какого-либо успеха. Местные женщины лишь прикрывали рот рукой, чтобы сдержать смех, который вызывал у них этот старый подагрик, похожий в своем старомодном камзоле и с длинной нелепой шпагой на циркового клоуна и вечно шепчущий что-то на своем непонятном языке.

У консьержа замка была дочь, которую звали Анна-Доротея Клеер. Она была совсем не красавица, но девушка вполне приятная и любезная. Ей только что исполнилось девятнадцать, когда Казанова приехал в Дукс. А через несколько месяцев после того, как он поселился в замке, Анна-Доротея вдруг оказалась беременна, но упорно отказывалась назвать имя отца будущего ребенка. Конечно же, все стали показывать пальцем на Казанову.

Скорее всего, это была клевета. Почти наверняка. Но вот в одном письме к графу Максу фон Ламбергу, своему другу, с которым они познакомились в Париже в 1757 году, Казанова почему-то пишет, что Анна-Доротея ежедневно приходила к нему в комнату. Более того, он рассказывает о своем предложении «совету чести», состоявшему из отца девушки, местного кюре и двух свидетелей: если Анна-Доротея сама назовет его отцом будущего ребенка, он примет на себя отцовство. Но прошло совсем немного времени, и будущая мамаша, рыдая, назвала имя «коварного обольстителя» — некоего Франца-Ксаверия Шетнера, местного художника, который во всем повинился и женился на ней в январе 1787 года.

И что это было? Не правда ли, немного напоминает какую-то дешевую постановку со слабым сценарием и плохой режиссурой. Поведение Казановы, по меньшей мере, двусмысленно, и выглядит все так, будто он — неисправимый — избавился от ненужного отцовства и неизбежно вытекающего из этого брака за несколько десятков флоринов, просто купив глупенькой Анне-Доротее мужа.

Положение сильно ухудшилось, когда летом 1787 года граф фон Вальдштайн нанял дворецким некоего Георга Фельткиршнера, старого обер-лейтенанта австрийской армии, вышедшего в отставку после окончания Семилетней войны.

Это был человек тупой и агрессивный. Он сменил (не добровольно, а по возрасту) погоны на домашний халат, но от армейских замашек избавиться так и не сумел. Имея теперь массу свободного времени, он организовал настоящую травлю несчастного Казановы. Не понимая, что он уже не в армии, он подмял под себя все службы и всю обслугу замка, от всех требовал рабской покорности, проводил бесконечные построения и инструктажи. Терпеть подобное Казанова был не намерен, и их взаимная неприязнь очень скоро превратилась в открытую войну, на которую все окружающие, одинаково не любившие ни того, ни другого, смотрели с нескрываемым интересом.

Биограф Казановы Ален Бюизин по этому поводу пишет:

«Злоба накапливалась с обеих сторон. Нападки дворецкого становились все яростнее. Теперь в Теплице ходил по рукам злой и клеветнический памфлет на Джакомо, если и не написанный, то вдохновленный Фельткиршнером. Затем от слов перешли к делу. Казанова навесил крепкий замок на дверь библиотеки, потому что боялся, что его враги раскрадут книги, а ответственность за их исчезновение, естественно, ляжет на него. Дворецкий не преминул сорвать замок, Казанова повесил его на место. Однажды Казанова обнаружил свой портрет, приклеенный экскрементами в нужнике замка и сопровожденный ругательной надписью. Какое унижение! Должно быть, все обитатели замка видели, что его смешали с дерьмом!»

Казанова знал, что это сделали Георг Фельткиршнер и его помощник Карл Видерхольт, настоящий подручный палача — и тот и другой «ослы, пинки которых он вынужден был терпеть».

А 11 декабря 1791 года вообще произошла вспышка насилия. Это Фельткиршнер приказал Видерхольту побить Казанову палкой, когда тот гулял по улицам Дукса. Это уже был явный перебор, и вскоре граф фон Вальдштайн, приехавший в замок и узнавший обо всем, уволил своего дворецкого.

Победа Казановы была бы совершенно блестящей, если бы и Видерхольта тоже наказали и уволили. Однако его граф почему-то решил пощадить.

К концу 1793 года шестидесятивосьмилетний Казанова был настолько подавлен своими неприятностями, что даже подумывал наложить на себя руки. 13 декабря он написал:

«Моя жизнь сплошная мука. Какая метафизическая сущность запрещает мне убить себя? Природа. Какова другая сущность, приказывающая мне избавиться от груза жизни, радости которой я могу испытывать не вполне, тогда как выношу на себе все ее страдания в полной мере? Разум. Природа труслива, ее закон состоит в самосохранении, и она требует от меня пожертвовать всем, лишь бы жить. Но разум является той способностью, что приказывает мне попрать ногами инстинкт и учит выбирать лучшее, тщательно взвесив все аргументы… Разум убеждает меня, что власть убить себя — это привилегия, дарованная Богом, чтобы позволить понять, что я выше всех остальных живых тварей, созданных Им на этой земле… Разум властно повелевает мне убить себя… Аминь!»

Разумеется, все это так и осталось словами, и он ничего с собой не сделал. Но зато это «Размышление о самоубийстве» наглядно показывает, как плохо было Казанове в Дуксе.

С другой стороны, полный сострадания к самому себе и тоски по безвозвратно ушедшей молодости, полный подозрения к наступающему XIX веку и вспыхнувшей буржуазной революции, полный злобы на свое здоровье, разрушенное временем, и ненависти к смерти, именно в Дуксе Казанова начал по-настоящему писать. Именно поэтому мы и знаем его историю в стольких подробностях. Он вел обширную переписку, принимал своих друзей и посетителей графа фон Вальдштайна, к которым среди прочих принадлежали Шиллер и Гёте.