Варяги

   — Хозяином земли без корней дружинных не станешь, — откровенно и потому угрюмо сказал Рюрик.

   — О каких корнях молвишь, воевода? — равнодушно спросил Олелька. Он терял интерес к беседе. Стоит ли обхаживать этого бодрича, если защитника Новеграда из него не получается? Ему только добыча нужна. Легковесен — ушкуйник, одним словом.

   — В дружине должны быть воины той земли, хозяином которой хочешь стать, — ответил Рюрик. — У меня таких нет. Но они должны быть, разве я не прав?

   — Давно к такой мысли пришёл, воевода? — оживился посаженный. — Что-то раньше я не слыхивал от тебя таких слов.

   — Давно или недавно — какая разница? Разве я не прав? — настойчиво-требовательно переспросил Рюрик.

   — Прав, конечно. Если бы раньше додумался до этого, не сотворил бы столько зла кривичам.

   — Э, что о сделанном говорить, — досадливо поморщился Рюрик. — Прошу, старейшина, помоги новеградцев в дружину привлечь...

   — Погодь, погодь, воевода, ты никак по-прежнему владыкой Новеграда хочешь стать? — Олелька привстал на ложе, глаза его впились в Рюрика. — Сколь раз говорено тебе: забудь о том. Служить Новеграду похочешь — хоть сейчас ряд уложим...

   — Ты не так меня понял, Олелька, — попытался исправить ошибку воевода. — Если в дружину пойдут новеградцы, не устоят и кривские, весь, да и другие потянутся — чудь, полочане, водь...

   — Я стар, воевода, в жмурки играть, — сурово, хотя и сдержанно ответил Олелька. — Владыкой новеградским тебе не бывать. О том не проси. Хочешь других земель — добывай. О Новеграде забудь. То моё последнее слово.

   — Жаль, Олелька, — с досадой хлопнул рукой по колену Рюрик. — Но будь по-твоему. Не дадут новеградцы дружинников — обойдусь. Этого добра много везде шляется, для меня хватит. Исполни другую просьбу. Сам знаешь, я в походах постоянно. Зачем Милославе в Ладоге жить? Хоромы её отца в Новеграде стоят.

   — А ты, её муж, будешь постоянно в град приезжать. Тако хочешь новеградцев привлечь? Эх, воевода, воевода... Не след бы делать того, ну да ладно. Пусть будет по-твоему.

   — Стемид-князь немало-таки бобров накопил, — круто повернул разговор Рюрик. — Мне они ни к чему. Не купишь ли?

   — Ох-хо-хо, воевода, вишь, немочь одолела, до бобров ли? — через силу произнёс Олелька, но глаза его потеплели. — Не забыл, чай, что за проход дружины через град в обе стороны мыт положен?

Рюрик дёрнул себя за ус, улыбнулся.

Последние вёрсты к Ладоге корабли пробивались уже по шуге. Морозец крепчал. Вёсла дробили тонкий лёд. На головном корабле Рюрик бодрил гребцов, торопил— через день по льду пешком ходить можно будет. Надо дойти до Ладоги и успеть вытащить корабли на берег. Без них дружине не обойтись. От гребцов валил пар; но они были веселы: конец похода, впереди отдых. Некоторые из воинов, нарушив обычай, везли с собой кривских пленниц. Рюрик словно и не замечал их присутствия. И военачальникам наказал не обращать внимания. Однако предупредил строго-настрого: драка возникнет или ссора — ни жёнок, ни воинов не миловать.

Ладога встретила многолюдством. Градские поднялись на стены, высыпали на берег. Привыкли к бодричам, своими считали. На варягов Снеульва всё ещё косились, но помалкивали. Да и корысть примешивалась: дружина из похода не с пустыми руками возвращается. Помнили весьский поход, не всё тогда новеградцам досталось, кое-что из добычи воинов к рукам ладожан прилипло. Надеялись, что и в этот раз так же будет.

На берегу распоряжался воевода Щука. Дело воинское знал он до тонкости: и катки были припасены, и канаты пеньковые. Не успели воины на берег сойти, как корабли один за другим под дружные совместные крики дружинников и градских оказались на берегу. И подпорки под корму и борта нашлись, и лестницы добрые — обо всём позаботился Щука.

   — Пошли, Щука. В хоромах, наверное, всё к пиру готово, — улыбнулся воевода и повернулся к военачальникам. — Сегодня пировать станем. Корабли разгружать завтра. Кому надобно, может отлучиться, но ненадолго. Пир как поход, на нём все в сборе должны быть. — И зашагал к своим хоромам.

На подворье Рюрика первым встретил Олег — выдержал характер, не побежал на берег, князем растёт. Вытянувшийся, с падающими на плечи белокурыми волосами, он стоял на крыльце рядом с Милославой. Как только Рюрик открыл ворота, Олег не выдержал, опрометью кинулся к дяде. Воевода улыбнулся, обнял его.

   — Мужчиной растёшь! Скоро в поход вместе пойдём.

Милослава склонилась перед Рюриком. Глаза лучше, чем язык, сказали, как ждала и как истосковалась она по нему. И он после долгого похода с радостным изумлением смотрел на неё. Похорошела Милослава: округлились бёдра, круче стала грудь, расцвело лицо.

   — Милослава, я сегодня даю пир дружине. Воеводы заслужили его. — И пояснил-попросил: — Помоги мне. Накажи челядинцам, чтобы никого не выделяли, обносили чарами всех в одноразье, а не по старшинству... То для меня важно.

Милослава вспыхнула румянцем, улыбнулась застенчиво, маленькие ямочки появились на щеках и пропали. Она вновь склонилась перед мужем.

В хоромы старейшины Блашко зачастили гости. Побывали не единожды Пушко, Домнин, другие помощники посаженного. Встретив на торжище кузнеца Радомысла, Блашко и тому запросто кивнул:

   — Что-то ты, оружейник, зазнаваться стал, и не заглянешь николи. Мог бы и зайти. По чаре мёду стоялого изопьём, поговорим по душам. Времена-то смутные идут, друг за дружку держаться надобно. Вишь, Рюрик ушкуйничает, а Олелька покрывает его да привечает...

В хоромах Блашко что ни день, то пир, что ни другой, то полпира, пированьице. Гости торговые, почитай, все перебывали, сладко ели-пили, хозяина-гостелюба нахваливали. Теперь, видать, очередь рукодельцев пришла...

Поклонился Радомысл старейшине, пообещал при случае наведаться и заторопился в кузню: работы много — воевода Вадим чуть не каждый день шлёт посыльных — сколь клинков отковали и колец кольчужных наготовили? И все к нему, Радомыслу. А он ведь не старейшина кузнечного ряда. Мало ли что люди уважают. Воеводу без ответа не оставишь — отправляй подмастерьев к другим мастерам, узнавай. Морока одна и делу остуда.

В кузнице Михолап варил разной закалки полосы воедино, чтобы будущий клинок не крошился, не ломался при ударе.

Радомысл, опоясавшись прожжённым передником, стал на привычное место. Шибче заработали меходувы, побелело пламя в горне. Сварка клинка дело хитрое, тонкое. К средней полосе, обычной, железной, надо наварить крайние, узорчатые. А они варятся из нескольких прутьев, по знанию и опыту мастера в горне выдержанных, перекрученных и раскованных в полосу. То ещё полдела. Соединить разные части, да так, чтобы и глаз не заметил шва, и при изгибе или ударе они единым целым оставались, в торец наварить стальную полосу — будущее лезвие — да свести-соединить будущие «щёки» с лезвием — то дело. Остальное: вытягивание черенка рукоятки, выборка долов, шлифовка — подмастерьям, пусть руку набивают. Мастер вновь возьмётся за клинок для последней операции — окончательной закалки.

Михолап собрался было сунуть в горн стальную полосу, чтобы приварить её к готовому бруску, но Радомысл стукнул молотком по наковальне, махнул ему рукой.

   — Из головы не идёт Блашко, — в раздумье сказал он другу. — В гости приглашал. С чего бы это, а?

   — В гости приглашал — идти надо, — с усмешкой ответил Михолап. — Не каждый день старейшины в гости кличут. А меды у них стоялые, чару хватишь, ноги в пляс сами пойдут. Сходи, друг, не пожалеешь...

   — Тьфу ты, — рассердился кузнец. — Ему дело, а он безделицу...

   — Да како ж то дело, Радомысл, — примирительно и уже серьёзно сказал Михолап. — Неуж в самом деле не ведаешь, зачем понадобился? Олелька не встаёт уже, уразумел? Князя-воеводы нет, посаженный вот-вот к праотцам отправится, Новеградом править кто-то должен. Вот Блашко и стелется травой-муравой.