На восходе солнца

В просторном особняке Парицкой, отгороженном от улицы высоким забором, поселились смятение и страх. Они растеклись по комнатам, и каждый из обитателей дома не раз ощущал на себе их леденящее дыхание.

Встреча Нового года, вопреки обычаю, проходила менее шумно и за закрытыми шторами окнами.

Гостей ждали к одиннадцати. Юлия Борисовна обещала приятный сюрприз — знакомство с петроградской знаменитостью.

Белели тонкие скатерти, сверкали хрусталь и серебро, искрилось вино в графинах. Весь громадный стол был заставлен яствами.

Хозяйка была одета в длинное темно-зеленое платье из тяжелого шелка, с буфами на плечах и высоким, наглухо застегнутым воротом.

Катя в соседней комнате осматривала себя в зеркало, вертелась перед ним так и этак, любовалась и новым платьем и собой.

Из кабинета через открытую дверь за нею с усмешкой наблюдал Джекобс — единственный мужчина, оставшийся в квартире после отъезда Перкинса во Владивосток для встречи с Колдуэллом — консулом Соединенных Штатов.

По случаю праздника журналист приоделся. На нем был щегольской коричневый костюм в полоску, жилет и галстук бабочкой.

Джекобс никогда не стеснял себя в отношениях с женщинами. Отчего не поволочиться и за хозяйской дочерью? Он поглядел опять на Катю, подивился ее плоской фигуре и усиленно задымил сигарой.

В передней послышались голоса. Пришли лесозаводчик Бурмин и его жена — черная, худощавая женщина в узком платье со шлейфом.

Юлия Борисовна кинулась к ней, клюнула носом в щеку, и обе затараторили без умолку.

Катя завела граммофон. Он пошипел, пошипел и рявкнул неимоверно густым басом: «Вдоль по Питерской!» Катя отпрянула, будто испугалась, и побежала по внутренней лестнице вниз за Соней Левченко.

Когда она вернулась, в квартире уже было полно гостей. Во всех комнатах жужжали голоса.

— Обожаю английский обычай: сходиться всем сразу, а уходить не докладываясь, — говорила Юлия Борисовна. И тут же повернулась к вошедшему Чукину. — Как живется, Матвей Гаврилович?

— Вашими молитвами, матушка. — Чукин тоненько засмеялся, подмигнул одним глазом пробегавшей мимо Кате, высунул для чего-то язык и продолжал неопределенно: — Живу... А где же ваша знаменитость? Хоть посмотреть.

— Будет, будет, — сказала Парицкая не совсем уверенно.

Чукин теперь чаще отдавался чувству мрачной безнадежности, взгляд у него стал бегающий, волчий. Хотелось услышать что-нибудь утешительное. Что скажет петербургский гость?

Неожиданно в гостиной появился незваный, но приятный всем гость — благовещенский золотопромышленник и пароходовладелец Зотов. Он ловко протиснул в дверь свое неимоверно расплывшееся тело, засиял улыбкой и лысиной.

Зотов приехал на несколько дней, чтобы ориентироваться в обстановке. Хотел прикинуть, как последние события отразятся на его торговых и посреднических операциях. В отличие от Чукина и Бурмина Зотов был настроен оптимистически.

— Ты так живи: сделал на грош, шуми на рубль. Люди шум любят, — поучал он Чукина, когда тот стал жаловаться на жизнь. — Кто такой капиталист? Благодетель народу своему. Вот соответственно и держись. Да привечай людей, которые за твои же деньги разводят турусы на колесах. Это расход оправданный.

Было видно, что революция по-настоящему еще не задела Зотова, только напугала.

Семеня короткими ножками, он передвигался от одной группы к другой, слушал, присматривался, вертел головой.

Жена Бурмина скрипучим голосом тянула, закатывая вверх глаза:

— Государь-император... в Тобольске... дрова пилит... Да, да, да!.. Ужас!..

— А большевики в Бресте договариваются с немцами. С немцами, а?.. Совет Антанты никогда этого не потерпит, — вторил хриплым голосом ее супруг и жадно хватал толстыми пальцами воздух перед собой.

Мрачный Левченко с усталым лицом и воспаленными глазами неподвижно сидел на диване в кабинете и молча слушал рассуждения Судакова об Учредительном собрании и его исторической роли.

Чукин тоже слушал, приложив ладонь лодочкой к уху, согласно кивал головой.

— Да, да. Учредительное собрание... У меня сегодня серого рысака увели. Реквизировали для конного отряда Красной гвардии.

— На Дону — Каледин, в Оренбурге — Дутов... Собираются силы, а?

Джекобс, вступив в разговор, развивал тему о независимой Сибири. Он хвалил Джона Стивенса и его опыт по строительству Панамского канала. Рекомендовал следить за событиями в Омске.

Чукин блеснул глазами, захохотал:

— Лежит каравай — хватай, не зевай!

«Очи черные, очи жгучие...» — неслось из граммофонной трубы в гостиной.

Явился Варсонофий Тебеньков, щелкнул каблуками, раскланялся с мужчинами, поцеловал руки женщинам.

Саша, одетый в темно-синюю венгерку с черными шнурами, стоял у стены, глядел исподлобья. Варсонофий разлетелся к нему с протянутой рукой.

— Я вам руки не подам! — громко сказал Саша, пряча руку за спину.

Соня взглядом умоляла его не поднимать публичного скандала.

— Ах, молодые люди, вечно вы петушитесь! — с гримасой неудовольствия сказала Юлия Борисовна. — Катя, займи, пожалуйста, господина Левченко.

И противники разошлись в разные стороны. Варсонофий, пожав плечами, присоединился к кружку возле Джекобса. Катя, взяв Сашу под руку, направилась с ним по анфиладе комнат смотреть выставленные картины. Катя сообщила, что они приобрели несколько новых полотен.

Картины оказались малоинтересной мазней. Саша не разделял восторгов тех, кто превозносил «новое» направление в искусстве. Он равнодушно скользил взглядом по полотнам, нисколько не тронутый ни их мрачным колоритом, ни пестротой красок. Все было бесконечно далеко от натуры.

— Очень пикантно. Не правда ли? — спросила Катя, обеспокоенная его молчанием.

— Надо посмотреть при дневном освещении, — уклонился он и прошел в соседнюю комнату.

Здесь было несколько акварелей. На одной изображен осенний пейзаж: группа кленов с падающими багряными листьями, ветер, рваные клочковатые облака и высоко в небе потянувшийся к югу журавлиный клин. Картина вызывала определенное настроение, чувствовалась рука мастера.

— Это чья же кисть? — спросил Саша, тщетно пытаясь разобрать подпись.

— Вам нравится? — Катя скользнула по акварели равнодушным взглядом. — Мама купила по случаю, очень дешево. Вы знаете, ее многие хвалят. Надо будет подобрать раму посолиднев, — озабоченно заметила она.

Гости усаживались за стол.

— Возблагодарим господа-а и помянем год отошедший, како положено-о! — сиплым баском провозгласил находившийся среди них священник и пальцами мелким крестом осенил скатерть перед собой.

— Ах, отче! Да за что его поминать? Отошел — и пес с ним, — сказал Чукин. — Не дай бог в другой раз такое сальдо.

— Положено, сын мой. Положено, — пробасил батюшка и первым потянулся к графинчику.

Все благопристойно засмеялись, зазвенели рюмками. В эту минуту и вошел пожилой человек в дымчатых очках. Кивнул небрежно головой, приветствуя всех сразу, пробормотал:

— С наступающим, господа! — и сел рядом с Юлией Борисовной.

— Наш гость — петроградский профессор, светило науки, — торжественно сказала Парицкая. Она посмотрела на него тем же оценивающим взглядом, что и на стол до этого. — Возьмите маринованных грибков, профессор. Это от Елисеева...

Алексей Никитич покосился на столичного гостя, осторожно осведомился:

— Не имел чести встречаться. Вы, собственно, в какой области работаете?

— Я — астролог, — сказало светило науки, с хрустом пожирая грибки и до обидного мало уделяя внимания людям, сидевшим за столом.

— Н-да... — Левченко засопел носом, еще раз взглянул на гостя, как смотрят на диковинного зверя, и, потеряв к нему всякий интерес, занялся едой.

— А чем же занимается астролог? — поинтересовалась жена Бурмина.

— Предсказанием судеб народов и государств, сударыня. На основе последних данных науки, — с важностью изрекло светило.