Солнце над Бабатагом

— Ну как? — тихо спросил Лихарев, искоса наблюдавший за Бочкаревым.

— Знаешь, Всеволод Александрович, прямо глазам не верю. Это чудо какое-то, — также тихо отвечал Бочкарев.

Они спешились. Алеша повел лошадей на конюшню. Подковы застучали по гладким каменным плитам, покрывавшим двор между аркой и садом.

— А теперь, Павел Степанович, я тебе покажу кое-что, — сказал Лихарев, беря Бочкарева под руку и увлекая его к воротам.

Под аркой виднелась темная ниша, закрытая толстой, в руку человека, ржавой решеткой.

— Что это? — спросил Бочкарев.

— Зиндан. Тюрьма бека.

— Ничего не вижу, — проговорил Бочкарев, тщетно стараясь рассмотреть что-либо в темноте.

— Постой, сейчас я подниму решетку. Осторожно, не стукнись головой.

Они, пригнувшись, спустились в низкое, как щель, подземелье.

На них пахнуло сыростью.

При неясном свете спички они увидели замшелую стену с вмурованными в нее цепями.

В глубине чернела узкая горловина колодца.

— А колодец зачем? — спросил Бочкарев.

— Это и есть зиндан. В нем сидели осужденные навечно.

Заглядывая в глубокий колодец, Бочкарев чиркал спичку за спичкой.

Со дна зиндана скалил зубы человеческий череп.

— Смотри, — сказал Бочкарев, — Там что-то белеет.

— Кости… Мы взяли штурмом этот дворец еще в двадцатом году, когда фронтом командовал Михаил Васильевич Фрунзе, — рассказывал Лихарев. — Тут было несколько узников. Один из них так оброс волосами, что с головы они спускались до пояса, а борода закрывала грудь. Этот человек весь высох и мог ползать только на четвереньках. Представь себе, он даже не помнил, когда и за что был закован в цепи и брошен в колодец. А другой просидел несколько лет в железной клетке. Она была так мала, что он не мог даже вытянуть ноги. Представляешь, ужас какой?.. Говорят, в степах дворца заживо замурован народный певец.

Бочкарев вышел на воздух.

— Да, не зря вы тут воевали, — проговорил он, покачав головой.

Они молча прошли через сад и по двойной лестнице поднялись во дворец.

В большой комнате с покрытыми мозаикой стенными нишами два командира сидели на ковре и играли в шашки. Один из них, сидевший спиной к дверям, оглянулся, увидел Лихарева, и на его морщинистом, с черными усами, полном лице изобразилось крайнее удивление, вдруг сменившееся такой бурной радостью, что, казалось, все в комнате сияло и улыбалось.

— Всеволод! — вскрикнул он, поднимаясь. — Вернулся? Какими судьбами, дорогой? — Широко расставив руки и постукивая деревянной ногой, он направился к Лихареву.

— Медведев!.. Здорово, старина! — обрадовался Лихарев.

Они крепко обнялись и расцеловались.

Молодой командир, игравший с Медведевым, собрал шашки и скромно удалился.

— Всеволод Александрович, дорогой, а ведь я только о тебе вспоминал, — говорил Медведев, с любовью глядя на Лихарева. Он перехватил недоумевающий взгляд товарища, устремленный на его ногу.

И не говори! — с досадой сказал Медведев. — Ибрагим, собака, отстрелил. Ведь ты только уехал, а мы пошли в Локай. Там она и осталась. Обещают протез прислать. А пока шкандыбаю на липовой ноге, на березовой клюке. Ездить верхом не могу, и вот назначен начальником гарнизона.

Он ступил шаг назад и сказал:

— Так ты, значит, вернулся?

Улыбка прошла по худощавому лицу Лихарева.

— Выходит, что так.

— И кем же ты теперь?

— Комбригом в одиннадцатой дивизии.

— От души поздравляю.

— Вот позволь тебе представить нашего военкомбрига, — сказал Лихарев, показывая на Бочкарева.

— Очень рад! Очень, — приговаривал Медведев, то пожимая руку Бочкарева, то вновь принимаясь обнимать Лихарева. — Вот радость-то!.. Ну, пошли скорей мыться!

Он прохромал в соседнюю комнату, принес мыло и полотенце, и они, весело разговаривая, прошли в сад.

Лихарев и Бочкарев разделись до пояса, вытрясли пропыленные гимнастерки и, покряхтывая от удовольствия, принялись умываться холодной водой.

— Ну, гости дорогие, не знаю, право, где вас посадить, — заговорил Медведев с озабоченным видом. — Стульев у меня нет, — Бек обходился без них. Хотя вам, бухарцам, не привыкать. Идем ко мне.

Они прошли в богато убранную коврами комнату.

Медведев собрал по углам целую охапку шелковых подушек и бросил их на ковер.

— Садитесь, товарищи, — предложил он радушно.

— Ну, теперь поговорим о деле, — сказал Лихарев, опускаясь на ковер рядом с Бочкаревым. Он взглянул на Медведева. — Ты не получал каких-либо распоряжений бригаде?

— Пока нет, — ответил Медведев, — Вчера вечером комкор Павлов вызывал меня по прямому проводу и дал указания в отношении Блиновской кавалерийской бригады.

— Блиновской? Что это за бригада? — спросил Лихарев.

— С Кавказа прибыла. Имени Блинова, а командует Тархов какой-то. Ночью разгружались. Комбрига я еще не видел. Должен скоро приехать, — пояснил Медведев, присаживаясь, напротив товарища.

— Так… Ну, а вообще какая обстановка в Восточной Бухаре? — спросил Бочкарев.

— Обстановка напряженная. На Амударье появился Селим-паша. Турецкий генерал. Дядя Энвера. С ним около тысячи всадников. Против Селим-паши будет действовать Блиновская бригада. Ну а вам, я думаю, придется драться с основным врагом — Ибрагим-беком.

Лихарев усмехнулся.

— Старые «знакомые. А где сейчас Ибрагим?

— В Локае.

— И большая группировка?

— Тысячи три.

В дверях послышался шорох. Вошел старик с большим медным подносом в руках. Он молча поклонился и поставил на ковер поднос с большим фарфоровым чайником, пиалами и изюмом. Расстелив перед сидевшими небольшую скатерть и расставив на ней все принесенное, старик удалился.

— Ну, рассказывай, какие еще новости? — спросил Лихарев, наливая чаю себе и Бочкареву.

— Новостей много. Всего сразу не упомнишь… Стоп! Ты Гроссмана знаешь? У меня был помощником. Из немцев, рыжеватый такой?

— Ну как не знать! Знаю, конечно, — сказал Лихарев.

— В штаб корпуса начальником отдела назначен.

— Очень рад за него.

— Погоди радоваться.

— А что?

— Пришлось мне быть у него по делу. Так, понимаешь, еле руку подал. Говорит — сквозь зубы цедит, Загордился — не подходи.

— Ну что ж! Могу напомнить старую истину: чванство и высокомерное зазнайство присуще людям ничтожным, а на таких и обижаться не стоит.

— Так я не кончил о Гроссмане, — сказал Медведев. — Ведь прогнал его Павлов.

— Да? За что? — удивился Лихарев.

— За угодничество. Павлов, как известно, терпеть не может подхалимства. В первый раз он ему очень осторожно заметил, что угодничество не к лицу командиру. А тот, видно, не понял. И вот, понимаешь, как получилось. В Кагане при штабе корпуса есть садик. Как-то вечером Павлов вышел погулять. А Гроссман за дверь стал — стул в руках держит. Хорошо. Ходил, ходил Павлов, к дереву прислонился. А Гроссман со стулом к нему: «Не угодно ли присесть, товарищ командующий?» Павлов нахмурился и говорит: «Вы, что, батенька мой, командир или лакей?» И, натурально, в тот же день ему предписание: принять ишачий транспорт. Теперь он где-то в здешних местах провиант перевозит на ишаках.

— Павлов — это такой… — сказал Лихарев, усмехнувшись.

В соседней комнате послышались твердые шаги, звон шпор и чей-то внушительный голос громко спросил, где можно видеть начальника гарнизона.

В ту же минуту, внося с собой густой запах йодоформа, в комнату вошел высокий средних лет человек бравого вида с лихо закрученными большими усами.

Придерживая шашку, он подошел к Лихареву.

«Очевидно, комбриг Блиновский», — подумал Лихарев, невольно поднимаясь навстречу ему.

Честь имею, товарищ начальник, — шевеля усами и выкатывая и без того выпученные глаза, громко проговорил вошедший, прикладывая руку к ухарски сдвинутой набок цветной кавалерийской фуражке с желтым околышем.

С кем имею честь? — спросил Лихарев.

Дроздов. Командующий ишачьим транспортом.

— Простите, недослышал, каким транспортом? — спросил Лихарев, не веря ушам.