Царь Иоанн Грозный

   — А кто же соорудил церковь подземную? — спросил Юрий.

   — Священник из Юрьева. Терпя обиды от немцев, он переселился во Псков, а оттуда перешёл в пещеру; полюбив пустынное место, он первый начал копать церковь в горе, поставил на столбах две кельи; тут Бог привёл ему и постричься. Лет девяносто прошло, освятили пещерную церковь; старца-священника давно в живых не было, но видно, что был богатырской силы; на теле его найдена под рясой кольчуга. А всего более послужил обители дьяк Мисюрь; его волостными и казною прокопана гора в самую глубину, и обитель-то основал он, провёл ручей-каменец сквозь неё, подняв воду на гору, и с той поры славна стала обитель Печерская. Сказать правду, последний раз слушая там благовест большого колокола, я прослезился...

   — Отчего же, друг? — спросил Никанор.

   — Два года, как тот колокол прислан от воевод по взятии Вельяна, а с той поры из воевод немного осталось: Адашевых поминай, Петра Шуйского тоже, Курбский в Литве, людская жизнь переменчивей звука, а колокол всё по-прежнему благовестит!

Вдруг послышался звон колокольчика под окнами Заболоцкого.

   — Что это? — спросил с удивлением Никанор.

   — Это наш Никола юродивый; разве ты не знал о нём?

   — Слыхал много и желал бы увидеть его. Не привелось с ним встречаться, когда бывал он во Пскове.

   — Он святой человек, — сказал Заболоцкий, — кто что ни говори, а его слово даром не пропадёт. Теперь он ходит, собирает подаяние на разорённых пожаром и многим помог, но вот он идёт ко мне на крыльцо; ты увидишь его. Это он стучится.

И Заболоцкий пошёл встретить Салоса.

   — Рад доброму гостю! — сказал он, вводя его.

   — Хорошо, у кого для добра всегда время есть, — сказал Салос.

Никанор рассматривал юродивого и, казалось, был поражён его видом; в волнении души он закрыл рукою глаза, как будто бы видел в нём своего обличителя, но это было минутное движение, он задрожал и, снова устремив на него глаза, сказал:

   — Какое сходство, таков был мой брат Николай.

   — Все люди — братья, — сказал Салос, простерши к нему объятия, — а братья живут в несогласии, но Бог всех примирит! — Салос обнял Никанора; слёзы покатились из его глаз.

   — Ты плачешь, старец? — спросил Никанор.

   — Оба мы старцы, — отвечал Салос, — а за двадцать лет ещё цвела наша жизнь; не от радости побелели наши волосы, а на радость мы свиделись.

   — Возможно ли? — сказал Никанор. — Неужели ты мой брат, Николай?

   — Я был Николай бедный, а ты Никанор богатый; теперь я Николай богатый, а ты Никанор бедный.

   — Так, бедный, — воскликнул Никанор, орошая слезами руки его, — упрёки совести — истинная бедность! Брат мой, прости меня!.. — И он хотел упасть к ногам Салоса, но Никола не допустил и, благословляя брата, сказал:

   — Тот богат, кто примирится с совестью; ты раскаялся, я благословляю тебя именем небесного нашего Отца!

   — Брат мой! — продолжал Никанор. — В каком виде я встречаю тебя? Это рубище! Эта верёвка...

   — Одежда братии Христовой, — сказал Салос, — рубище на теле — одежда для души, покров от суеты мира, а верёвкой я связал тело, чтобы грехи не связали душу.

   — Приди, возьми твоё достояние, — сказал Никанор, — приди в дом брата; возьми всё, что желаешь! Ты молчишь, брат мой, разве ты навсегда от меня отрёкся?

   — Никанор, — сказал Салос, — ты найдёшь меня в каждом, кому прострёшь руку помощи, а я не забуду тебя там, где сокровища ни тлеют, ни ржавеют.

   — Для чего ты ведёшь жизнь скитальца и осудил себя на бедность и нужду?

   — Боюсь ржавчины, Никанор, она ко всему пристаёт. В довольстве да в роскоши тело светлеет, да душа ржавеет; а ведь Бог смотрится в душу человеческую! В тёмной душе не видать образа Божия.

   — Жаль мне тебя, брат Николай!

   — Брат Никанор, веселись обо мне! Я летаю, как птица под небом, во свете Божия солнца. Не тяжелы мои крылья, крепок мой посох!

   — Оставя брата, ты искал Бога, — сказал Заболоцкий.

   — И Бог возвратил мне брата, — сказал Салос, — и даёт ещё сына. Кто этот отрок? — спросил он, указывая на Юрия.

   — Несчастный сирота, найденный мною в лесу.

   — Он твой сын! Благодетель отец сироты; но он и теперь ещё в диком, дремучем лесу, на каждом шагу опасность, звери грозят растерзать его.

   — Как же спасти его?

   — Отдай его мне; я буду бродить с ним по полю; под деревом опаснее гроза. Поди ко мне, отрок, Бог тебя посылает ко мне!

Юрий взглянул на Салоса, подошёл к нему и почтительно поцеловал его руку.

   — Но какой будет жребий его? — спросил Никанор.

   — Именем Божиим говорю тебе, отдай его мне и не спрашивай отчёта от Провидения Божия.

Эти слова превозмогли нерешимость Никанора. Он взглянул на Заболоцкого, желая узнать его мнение...

   — Пусть будет, что угодно Богу! — сказал Заболоцкий.

   — Юрий! — воскликнул Никанор. — Вверяю тебя моему брату, повинуйся ему с сыновней любовью.

   — И я буду отцом тебе, — сказал Салос Юрию, — и укажу тебе путь к Отцу твоему.

Радость блеснула в глазах Юрия.

   — Время придёт ещё, — сказал Салос, — но и не возвращается время. Должно спешить на добро, чтобы поспеть в дом родительский, пока не заграждены врата. Брат Никанор, друг Павел, юный Юрий... Нас всех ждёт Отец наш. Он призывает нас; смотри, сколько светильников зажжено Им во время ночи, чтобы мы не сбились с дороги, а мы идём ли к Нему? О, если бы все мы свиделись в доме Его! Пойдём туда, Юрий; держись, отрок, за руку старца!

Салос повёл Юрия, безмолвно за ним следовавшего. Никанор и Заболоцкий не смели его удерживать, но слёзы катились из глаз их; они чувствовали присутствие чего-то таинственного, святого и в юродстве Салоса примечали стремление души, отделившей себя от сует, разорвавшей цепи страстей. Они провожали Салоса за ворота. Тут, осеня их знамением креста, он удалился с Юрием.

В семи вёрстах от Печерской обители стояло несколько крестьянских дворов, окружённых цветущими лугами и желтеющими нивами. Быстрый ручей отделял нивы от сенокоса, а вдалеке между холмистых возвышений виднелось озерко, как голубое зеркало, отражая в чистых водах своих лазурь небес; золото жатвы, покрывающей прибрежные пригорки, казалось блестящим его украшением. На одном из пригорков спал юный отрок; возле него стоял почтенный старец, опершись на посох.

   — Пора вставать, Юрий, проснись мой сын, — сказал он. — Божие солнце давно уже для тебя светит, а ты ещё спишь.

   — О, как приятно уснуть на заре! — сказал отрок, открыв глаза. — Прости меня, отец, мой; вчера я устал от ходьбы...

   — Бойся не усталости, но отдыха; есть всему час; солнце вчера обошло всё небо и устало в пути, а сегодня опять взошло в свою пору.

   — Прекрасное утро, отец мой! Как ярко сияет солнце! Посмотри, поле так и блещет; птички весело кружатся по светлому небу, а на горе-то как будто алмазная полоса на царской одежде.

   — А если бы солнце захотело отдыхать так же, как ты, то ещё всё было бы темно. Ни одна бы птичка не вылетела из гнёздышка; озеро покрывалось бы чёрной пеленой. Стыдно, Юрий, человеку спать, когда уже Бог выслал для него своё солнце. Зачерпни воды из источника; омой лицо, чтобы оно было чисто, а душу освяти молитвой, чтобы провести день непорочно. Вчера подосадовал ты на грубых крестьянских детей: доходило до ссоры; а всякая ссора тёмное дело! Берегись, Юрий, чтобы солнце не увидело тёмных дел; стыдно будет взглянуть на него.

   — Как теперь, отец мой, хороши цветы в поле. Вчера вечером они, казалось, поблекли.

   — Они дремали, — сказал Салос, — а теперь всякий цветок пробудился; все они стоят и смотрят на Божие солнышко; каждый из них бережёт мёд для пчелы и сладкий сок для мотылька. Сорви этот цветок.

   — Нельзя приступиться к нему, у него иглы колючие, а вокруг крапива.

   — Хорошо. Не прикасайся же ко всему, что может уколоть твою совесть; собирай для души цветы, не примешивая терновника, а если злые люди обидят, не плати злом людям злым, чтобы не быть похожим на них. Они жалки, сын мой, они люди слепые!