Юрий долгорукий

Боярин мыслей своих от княжича не таил: он знал о частых ссорах княжича с Долгоруким. Знал и о малых пределах его сыновнего долга. Видел разгульный характер княжича Ростислава, способного ради низких своих желаний пойти на всё. Используя это, Кучка надеялся, наконец, добиться собственных выгод и много раз, сидя с княжичем за большим дубовым столом, говорил открыто:

- Склони ко мне ухо, княжич. Думаю - не тебя, а Андрея, Иванку, Мстислава или кого другого захочет князь посадить в уделе, когда помрёт или уйдёт на Киев.

Пьяно покачиваясь, думая об удачливом, умном брате Андрее, княжич без зависти подтверждал:

- Не меня. То верно: Андрея…

- Однако ты более их достоин…

- Отец мой вон тоже больше других достоин. Однако не он, а доблестный Изяслав сел в Киеве князем…

- Пусть гонит отец Изяслава и сядет в Киеве сам… Ростислав безнадёжно махал рукой:

- Отец из Суздали не уйдёт. Он землю свою не бросит!

Боярин в открытую говорил:

- Однако придётся бросить. Ибо хоть он и сын Мономахов, а зря занёсся: будут суздальские бояре взамен его кликать нового князя. Я так хочу. А со мной в согласии многие из бояр…

- Ну, это ты врёшь: бояре отца не сгонят. Его хоть ругают, а любят. Уж это я знаю крепко!

- Однако если не все, то многие против него. Ты верь мне, княжич…

Хлебнув медовухи, княжич с усмешкой спрашивал Кучку:

- Почто меня не таишься? Вдруг да отцу я гонца пошлю: «Решил, мол, боярин тебя изгнать?»

- Чего мне тебя таиться?

Боярин лил в кубок мёд из медного жбана.

- С отцом ты в раздоре так же, как мы, бояре, какие крепче. Хлебни-ка вот, княжич… ещё кое-что скажу!

Он сам выпивал кипучую влагу и с треском ставил кубок на стол.

- Не только князь, но и княжич Андрей - мой ворог смертельный. Вместе с отцом он точит свой меч на боярскую голову…

Ростислав с одобрительной, вялой усмешкой взглядывал на склонённую седовласую голову Кучки:

- Такую они не снимут: ты сам у любого снимешь… Боярин кричал:

- Сниму!

И, не таясь, багровея от гнева, трясясь от боли, бешено добавлял:

- Сниму! Ибо люб тот Андрей Настасье! Она же млада, неразумна. Могу ли я то терпеть?

- Однако, - смеясь, говорил боярину княжич, - её винить не могу, ибо брат мой хорош и душой и телом. Да я и ему скажу: «Прекрасна младая Настасья! Ответь ей горячим взглядом». Сие, чай, будет ему не трудно. Ибо на столь прелестную, как она, любой поглядит с любовью…

Кучка яростно обрывал:

- Быть может, и ты?

- И я!

Заметив злое движение Кучки, княжич сразу же примирительно замечал:

- Однако мне дочь твоя Пересвета милей: статна, добролика и - как огонь…

Боярин сердито сплёвывал:

- Тьфу! Нелепые речи так и летят из рта, как стрелы!

- Однако то не язык мой твою Пересвету хвалит, а сердце моё! - всерьёз говорил Ростислав, трезвея. - Душа меня к ней влечёт.

Боярин нетерпеливо махал рукой:

- Не время болтать зазря. Ты лучше скажи мне прямо: любо ли будет сесть тебе в Суздале князем вместо отца?

Пыл Ростислава гас. Подавляя привычную, застарелую горечь, он с безнадёжной усмешкой тянулся к кубку рукой:

- Не растравляй моих ран, боярин. Ибо ведомо не только отцу, но и тебе, что стал я разгулен и слабодушен. Такого бояре князем не захотят…

Кучка отталкивал кубок прочь:

- Для умных бояр ты лучше, чем своевольный Андрейша или Мстислав: с тобой сговориться легче. И вот ответь: любо ли быть тебе нашим князем, если Юрий с Андреем уйдут на Киев?

- Ну, любо!

С пьяной логикой княжич настойчиво добавлял:

- Любо, если отдашь мне в жёны дочь свою Пересвету!

- Не до брехни мне, княжич. Я - с делом…

- И то немалое дело. Отдай!

Боярин сердито толкал Ростислава к окну:

- Ты лучше взгляни окрест: богаты московские земли! Недаром и сам я вотчину здесь лелею. Ты - тоже… начни пока с малого: попроси у отца московский посёлок и земли вокруг Потом куплю я их у тебя за многие блага. Будешь богат, наймёшь большую дружину и силой сядешь князем в Рязани аль Муроме… хорошо!

Поверив в возможность такой судьбы, Ростислав ударял по столу широкой, смуглой ладонью:

- Вот это сулишь добро!

И тут же, торгуясь, настойчиво повторял:

- Отдашь за меня Пересвету?

- Однако же ты женат…

- Жену ушлю в монастырь!

С задумчивой, тихой усмешкой, будто на миг представив жену, идущую в монастырь монашкой, он добавлял:

- Прощай навеки, Нерада. Пойдёшь ты вскоре в монашки…

Потом, тряхнув головой и этим как бы сбросив мысль о Нераде, жадно, настойчиво спрашивал:

- Что же, отдашь Пересвету? Боярин сердито лгал:

- Отдам.

- Ещё повтори: отдашь?

- Тьфу, леший! Сказал я тебе - отдам. Уж лучше тебе, чем Иванке…

- Смотри же!

Оскалив белые волчьи зубы, скуластый, довольный, сытый, княжич весело подставлял свой кубок:

- Дай выпить. Потом пойду к Пересвете, скажу ей про эти славные вести…

Кучка, морщась, перебивал:

- И дочь и боярыня нездоровы. Я сам ей про то скажу! - и лил в подставленный кубок пенную медовуху…

Глава XXII. ПУТЬ В ЗАТОЧЕНИЕ

Все эти дни в усадьбе боярина было хмуро: после отъезда князя с Андреем Анастасия слегла и таяла, будто воск.

На мужа, когда он входил к ней в опочивальню, она глядела большими, внимательными глазами - без тени страха, но и без злобы, как смотрит в лицо тюремщика узник, привыкший к неволе и погрузившийся лишь в себя.

Напрасно боярин пытался то лаской, то гневом склонить её к покаянью. Молил простить и его, седого. Она упорно молчала. А иногда вдруг тихо, едва подавляя слёзы, просила его:

- Уйди.

Одна Пересвета была спокойна: храня заветную грамотку Даниила, она терпеливо ждала тот час, когда из похода вернётся книжник, придёт к отцу, - и вместе с премилым Данилой поедет счастливая Пересвета в Суздаль венчаться в княжеской церкви…

- Счастливая ты, - говорила ей мачеха тихо. - А мне вот легче в московский омут…

Девушка горячо обнимала Анастасию и целовала ей руки.

- Ох, полно, матушка… не тужи!

И тут же, не в силах сдержать свою радость, одновременно гневно и весело говорила:

- Уж я за старого не пойду! Мне лада - милее жизни!

Она доставала грамотку и садилась к мачехе на кровать:

- Гляди, как он написал мне «Слово» своё предивно! Водя под буквами пальцем, она читала:

Краснея от счастья и тайного, непонятного ей стыда, Девушка приникала к мачехе и просила:

- Ты только не смейся над ним, молю! А с ним и меня не кори напрасно: в сем «Слове» - и любовь!

С невольной, доброй улыбкой Анастасия гладила голову Пересветы: