Пионеры Вселенной

Стрешнев взглянул:

– А! Я же знаю его… Я же его однажды спас от полиции. Увез на извозчике.

– Неужели?.. Ну, прощай! Я ведь бегу по делу.

– А нет ли у вас снимка с Кибальчича… ведь это друг детства… вместе в гимназии.

– Ну, ежели так, придется отдать, всего две осталось, – полез Игнат в карман, – вот, возьми!

– Спасибо! Этого я не забуду. Спасибо!

Они пожали друг другу руки и разошлись…

Лиза ждала Стрешнева с 6 часов утра, и, как только он появился под окнами, она оделась и незаметно вышла. Было еще рано, и Стрешнев предложил зайти в кофейную подкрепиться и согреться горячим чаем. Лиза согласилась…

Когда спускались по лестнице, Стрешнев вдруг вспомнил про фотографии и, достав их, подал Лизе:

– Спрячь, Лизок, у себя в муфте, но помни – очень опасно.

Лиза взглянула.

– О, Николай!.. Очень, очень похож… Спасибо, Сережа. А это кто? Молодой, красивый… Такое энергичное лицо.

– Это Гриневицкий, что убил царя и погиб сам.

– Да? Ведь его так и не узнали?

– Нет… Между прочим, я его спас тогда, зимой…

– Правда? – удивилась Лиза.

Послышались шаги. Лиза быстро спрятала фотографии, и они пошли…

– Лиза, может быть, отнести фотографии домой?

– Нет, они в подкладке, под мехом… Ничего…

На Литейном уже было полно народу, который сдерживали солдаты и городовые. Сергей заглянул под арку ворот и, увидев валяющийся у стены ящик, принес его и, перевернув, вдавил в снег у фонаря.

– Вот, забирайся, Лиза. Тут будет хорошо.

– Нет, я, наверное, не смогу. Мне страшно.

– Здесь их только повезут… Мы простимся с Николаем и уйдем, – шепнул Стрешнев и помог Лизе взобраться на ящик.

Еще задолго до того, как все улицы, по которым должны везти осужденных, были заполнены народом, в доме предварительного заключения начались приготовления к казни.

Осужденных разбудили в 6 утра и каждому принесли в камеру казенное одеяние: грубошерстные штаны и куртки, пахнувшие кислятиной полушубки, а на ноги – грубые тюремные коты.

Для Перовской сделали исключение – подали тиковое платье.

Потом осужденных по одному выводили в «надзирательскую», облачали поверх полушубков в черные арестантские шипели, а на головы надевали черные суконные бескозырки.

На дворе осужденных ждали «позорные колесницы» – широкие платформы с возвышениями на длинных ломовых дрогах, на оси которых были надеты высокие артиллерийские колеса.

Возвышения с уступами венчали грубые скамьи с прочными спинками. «Позорные колесницы» были окрашены в черный цвет и даже на распоряжавшегося возле них палача производили гнетущее впечатление.

Когда все было готово, палач Фролов, угрюмый бородач с запавшими глазами, в синем кафтане нараспашку и в красной рубахе, и его помощник, заросший по самые глаза рыжей шерстью, прозванный за свирепость «Малютой», замахали руками стоявшему на крыльце начальству.

По знаку смотрителя вывели Желябова и Рысакова. Палачи помогли им взобраться на возвышение, посадили рядом, спинами к лошадям, и крепко привязали веревками, а на грудь повесили доски с надписью: «Цареубийца».

На возвышении второй колесницы усадили Кибальчича, Перовскую и Михайлова.

– Смирно!

– Смирно! – раздалась команда за железными воротами тюрьмы, где стояли пешие и конные войска и толпилось множество народу. Послышался многоголосый гул, топот ног и звон копыт. Однако скоро все смолкло. Тяжелые створы ворот со скрежетом распахнулись, и черные колесницы, громыхая и вздрагивая, выехали на улицу. Толпа оторопела.

Маленькая старушка с узелком, в черном кружевном шарфе, выскочив из толпы, бросилась навстречу.

– Куда! Куда лезешь? – закричали приставы, схватив старушку, оттащили ее в сторону.

Колесницы поворотили налево; и Перовская, увидев, как схватили старушку, вытянулась, закричала:

– Мама! Мамочка!

Но в этот миг дробно ударили барабаны и заглушили ее слабый голос. Колесницы окружил конный конвой, и мрачная процессия с гулким грохотом двинулась к Литейному проспекту…

Лиза и Сергей стояли на Литейном ближе к Кирочной улице и смотрели в сторону Шпалерной. Они сразу же услыхали треск барабанов и крики: «Везут! Везут!»

Со Шпалерной на сытых лошадях выскочили конные жандармы и, плетками разгоняя зевак, поскакали по Литейному. За ними промчались черные арестантские кареты с городовыми на козлах. В первой сидели палач Фролка и его помощник «Малюта». Во второй, запертой на замок и с жандармами на задке, ехали пятеро осужденных к смертной казни бандитов, которые должны были помогать палачу, за что им обещали помилование.

Вот из-за поворота показался эскадрон конницы и до роты пеших солдат с ружьями наизготовку, а еще дальше, в окружении конных казаков, – черные колесницы. Издали было трудно различить, узнать приговоренных смерти: Лиза и Сергей видели лишь их спины, колыхавшиеся высоко над крупами лошадей.

Но когда колесницы приблизились, оба узнали Желябова. Он сидел спокойно и с чувством внутренней правоты смотрел на толпу. Рядом с ним, опустив голову, зябко трясся Рысаков.

Вот приблизилась вторая колесница. На скамье сидели Кибальчич, Перовская и грузный, большой Михайлов. Он что-то кричал, но из-за барабанного боя шагавшего сзади взвода барабанщиков ничего не было слышно.

Когда вторая колесница несколько продвинулась и стало видно лица казнимых, Стрешнев вдруг откинул башлык, сорвал фуражку и, взмахнув ею, надсадно крикнул:

– Коля! Коля! Прощай, милый друг!

Кибальчич услышал, повернул голову и, узнав Стрешнева, кивнул. В то же мгновение глаза его встретились с глазами Лизы, и до ее сознания дошли мысли Кибальчича: «Прощай, Лиза! Прощай, любимая!» Лиза ахнула и покачнулась. Чьи-то сильные руки поддержали ее.

– Хватай, чего смотрите! – закричал какой-то человек с поднятым воротником, и двое городовых набросились на Стрешнева, скрутили, поволокли…

– Ой, что же со мной? – простонала Лиза, испуганными глазами ища Сергея.

– Ничего, барышня, ничего… Вам стало дурно, но это пройдет, – ответил высокий господин в генеральской шинели с бобровым воротником, поддерживая Лизу.

– Где тут девчонка, которая была с ним? – закричал, расталкивая толпу, городовой. – А, да ты вот где, голубушка! – И он потянулся к Лизе.

– Что такое? – грозно крикнул генерал. – Как ты смеешь, каналья? Пошел вон!

– Слушаюсь, ваше ди-тельство! – крикнул городовой и скрылся в толпе…

Черные колесницы уже поворотили на Кирочную, и народ побежал вдогонку. Грохот стал глуше.

– Позвольте вас проводить, мадемуазель, и оградить от этих негодяев. – Генерал приложил руку к фуражке.

– Благодарю вас… Я тут рядом! – Лиза продолжала искать глазами Стрешнева.

Генерал подал ей руку, и они пошли.

Когда свернули в переулок, генерал тихонько сказал:

– Вашего молодого человека схватила полиция. Извините, мне было неловко вступиться.

– Благодарю вас, что спасли меня.

– Я рад был это сделать. Честь имею! – генерал козырнул и, повернувшись, снова пошел на Литейный.

А Лиза, вспомнив, что у нее в муфте фотографии Гриневицкого и Кибальчича, опрометью бросилась домой.

Казнь происходила на Семеновском плацу. Шпалеры войск серым прямоугольником окружили черный эшафот с большой виселицей. Вблизи эшафота, на помосте – пестрая толпа начальства и жадных до зрелищ высокопоставленных сановников. Рядом – два взвода барабанщиков, попы и палачи. За шпалерами войск – неоглядная молчащая толпа.

Верховский и Герард подъехали на извозчике со стороны Царскосельского вокзала и, встав на сиденье санок, увидели виселицу, а под ней со связанными руками осужденных. Сзади, на помосте – пять черных гробов.

– Владимир Станиславович, поедемте обратно, – взмолился Герард, – я не могу смотреть. Это же средневековье! Инквизиция!

– Подождите, кажется, оглашают приговор.