Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

Окончательно же меня убедило в том, что это — не шутки, — их планы по сему грязному действу. Они ни разу не предложили друг другу (даже в шутку) "баловаться его задницей", но сразу решили, что насиловать будут — русские прихлебатели. "Москали это любят!

Смертный холодок пробежал у меня по спине. Что я мог — десятилетний против толпы пьяных, возбужденных подонков, действующих по приказу? Ниже я доложу все подробности отношения к мужеложцам как в русской армии, так и в Лифляндии. Здесь же достаточно указать, что мне было проще повеситься, чем с таким-то позором являться в родную Ригу!

Я не хочу марать мой Колледж, но в любом заведении, где содержатся только мальчики, бытует эта зараза. И везде, где есть сия гадость, находятся люди, кои…

В общем, — не отдавайте детей ни в какое учение, если там уже не учатся их кровные родственники! И чем родни больше, тем ребенку жить — проще. Я не хочу вас пугать, но… Запомните сей совет.

Когда поляки ушли, я еще долго стоял и трясся, как заячий хвост. А потом я вдруг увидал в кромешной тьме всех моих предков и они смотрели на меня осуждающе…

И я подумал, — какого черта? Вот сделают меня "девочкой" — тогда и буду плакать, да думать, как с отцом объясняться. Сейчас же нужно решить — что делать в такой ситуации. Мне было десять лет и я не мог тягаться в прямом бою с большинством воспитанников — особенно русских. Но самое страшное было — не это. Я ничего не видел в сгущающихся зимних сумерках. Мне нужен был прежде всего — свет. И я придумал, как я его получу.

Теперь нужно было решиться с оружием. Я стоял у столба с незаряженным мушкетом, который нещадно оттягивал мне плечо. Мушкет был без штыка и я не мог воспользоваться им, как пикой. А на то, чтоб размахнуться им, как дубиной, у меня в десять лет — не было сил. К тому ж я не сомневался, что ко мне прибудут здоровые парни, наученные в Колледже уклоняться от прямого удара дубиной и палкой. А в рукопашной у меня не было шансов…

И тут меня осенило…

Во время очередной отлучки, я попросился у русских охранников "до ветру", а сортир стоял рядом с карцером. (Это чтоб пленники в наказание получали и запахи!)

Солдат довел меня до сортира и… Я отворил дверь, он из деликатности отвернулся, а я прошмыгнул в карцер. Там я сказал дежурному, что меня посылали за теплым — мол, настоятели решили, что я за свои проступки буду дежурить всю ночь. Он обалдел от такого известия, похоже что — пожалел меня и пропустил в камеру. А там уже были сложены все мои вещи, — во время обеда кто-то из Кураторов подошел к моему посту и сказал, что мои вещи принесли в карцер. Настоятели не хотели, чтоб я отныне общался с католиками.

Он не подчеркнул это, но я по сей день думаю, что Наставники, отвечая за меня перед Государыней, боялись именно чего-нибудь мужеложеского. Ночью-то они не смели зайти в наши палаты…

Я быстро обшарил сумки и нашел кинжал моей матушки. Не мальчишеское дело драться кинжалами, но матушка всегда говорила:

— Мы живем в век тления и разврата. Кинжал — вот единственный Оберег Чести благородной девицы!

С пяти лет Дашку учили правильно пользоваться сим инструментом, пряча его в рукавах, или — юбках. C'est la vie!

Одной Дашке было скучно с кинжалами и вскоре я стал составлять ей компанию. Учили нас сей премудрости бывалые пираты нашего батюшки, а уж они-то постигли науку драк в кабаках, да тесных трюмах!

Разумеется, кинжал был и остается весьма "дамским" оружием и на обычной войне не имеет значения. Так что я привык скрывать эти познания от окружающих и отцы-настоятели не придали значения фамильному оружию в вещах десятилетнего мальчика. Может, — я хотел его на стенку повесить, чтоб каждый раз перед сном смотреть на гербы нашего Дома?!

Я вложил кинжал в голенище левого сапога, а еще — под штаны закрепил этакую железку. Коль в драке вам саданут между ног — очень полезно, ежели там что-то железное! (Такие штуки носят ливонские рыцари со времен основания нашего Ордена и всем они хороши — да только в них нельзя помочиться, иль облегчиться по-крупному.)

Подготовившись таким образом, я вышел из камеры и побежал к охраннику у сортира. Ему я сказал:

— Там… В туалете я встретил самого отца-Настоятеля. Он велел вам сказать, чтоб вы повесили фонарей вокруг моего столба. Я буду стоять до отбоя и хотят, чтобы прочие меня видели.

В Колледже было принято, чтоб воспитанники сами шли к "дядькам" с приказами о собственном наказании. Разумеется, в иных случаях — дядьки шли проверять к начальству, — правильно ли до них донесли приказ, но… Охранник долго и тупо смотрел на дверь туалета, но — не решился зайти и проверить, какает ли там Аббат Николя?

В конце концов, дядька хмыкнул и отвел меня в караулку. Там охранники посовещались и решили между собой, что мне — попросту страшно стоять в темноте и я все придумал. Тем не менее, (а страх пред начальством — в Крови русского человека) они разожгли два огромнейших фонаря на десять свеч каждый и пошли вешать их на мой столб. Теперь вокруг меня было огромное пятно света и "куриная слепота" отступила.

Негодяи пришли после вечерней поверки. По их речам и произношению это были ребята, конечно же, русские и не из самых видных семей. Потомственные лизоблюды разных хозяев.

Яркий свет их, в первый миг, напугал, а люди этого сорта любят вершить дела в темноте. Но потом страх перед польскими господами заставил их показаться.

Их было пятеро. Я верю в физиогномику и по всему было видно, что все это — люди слабые и зависимые. Им приказали — они и пошли. "Не-джентльмены". Весьма — не джентльмены.

Они что-то начали говорить про то, — как мне с ними будет сейчас хорошо и прочие гадости, а по мерцающим огням в детских казармах я видел, что все воспитанники прилипли к окнам и радуются бесплатному представлению. Это входило в мой план.

Дело было после вечерней поверки и я уже мог не стоять по-парадному. Поэтому я скинул с плеча мушкет, ухватился за его ствол покрепче и сделал вид, что хочу использовать его, как дубинку. Эти шакалы тут же взяли меня в круг и стали дразнить, чтоб я "раскрылся.

Я же прижался спиною к столбу, и делал вид, что готовлюсь драться мушкетом. Сам же — незаметно для нападающих, — вытянул плечевой ремень из оружия. Когда по их лицам (а мне теперь хорошо было видно) я понял, что они готовы броситься, я внезапно кинул мушкет им под ноги!

Один из них оступился и я пустил по снегу ременную петлю, захлестнув ею ногу второго мерзавца. Споткнулся и он, зато третий налетел на меня и со всей дури — пнул меня промеж ног!

Честно говоря, я верил, что сия "миска" лучше бережет "мое достояние". Но удар был такой, что у меня искры из глаз посыпались, а я подлетел от удара чуть ли не до небес! Но моему врагу пришлось еще хуже — "лифляндская миска" имеет своеобразные выступы и шипы впереди так, чтоб с одной стороны не порвать спину лошади, а с другой… С другой стороны нападающий заорал благим матом и повалился на снег, цепляясь за несчастную ногу (он сломал на ней сразу три пальца!).

Но и я рухнул наземь. На меня тут же бросились двое оставшихся негодяев. Первый прыгнул на меня сверху и его вопль был слышен даже в покоях Отца-Настоятеля.

Я целил ему ножом в глаз, но чуток промахнулся. Глаз, конечно же, вытек и рожа преступника практически развалилась напополам, но… Он остался в живых. Впрочем, весьма ненадолго.

В разные стороны брызнул фонтан КРОВИЩИ и прочие молодцы обкакались на месте от ужаса. Они готовились к своему преступлению, но мысль, что резать будут именно их — не приходила им в голову. Будь на их месте настоящие шляхтичи — меня бы, конечно, убили, но слабые люди поступили так, как им было привычней. Они замерли на местах, выжидая — чем это кончится.

Из них рядом со мной остался последний. Прочих я задержал своими уловками и теперь мы были один на один. Он — здоровый и сильный. Но из всех пятерых он шел сзади всех и я знал, что он — трус. Я — десятилетний малыш с фамильным кинжалом в руке. Но — четверо валялись вокруг меня. И я сжег за собой все мосты…