Ревизия командора Беринга

   — Как это?!

   — А так... Выйдет сюда, на берег, со штурманом своим... Гансом его, кажись, звали... И воют вдвоём...

   — Я бы тоже сейчас повыл маленько... — сказал, криво усмехаясь, Харитон.

В шутку хотел сказать, только не получилась шутка. Уже стемнело совсем. С высокого берега всё небо, изукрашенное яркими звёздами, видать. Поблескивала внизу тёмная гладь воды... И рядом с широтой речною, с небесною бесконечностью совсем муторно на душе становилось. Впрямь — завыть хотелось...

5

Когда канцелярист взглянул на подорожную, протянутую Овцыным, глаза его выпучились, а рот раскрылся. Так, с раскрытым ртом, и поднялся канцелярист из-за стола...

   — В чём дело? — обеспокоенно спросил Овцын.

   — Од-дну минуточку... — выдавил из себя канцелярист и, пятясь, исчез в соседней комнате.

Овцын пожал плечами. Задумчиво прошёл к окну... Задержался тут... Под деревьями у входа в канцелярию, в новых зелёных кафтанах с алыми обшлагами, стояли лейтенанты Лаптевы... Овцын побарабанил пальцами по стеклу, чтобы привлечь их внимание, но с шумом распахнулась сзади дверь и раздались тяжёлые шаги. Овцын обернулся. С направленными на Овцына штыками стояли солдаты.

   — Вашу шпагу, лейтенант! — потребовал у Овцына пожилой офицер.

   — В чём дело?!

   — Вы арестованы!

   — За что?!

   — Вам всё объяснят! — сказал офицер.

Ничего не понимая, Овцын оглянул настороженные лица солдат, успел заметить мелькнувшего в проёме двери канцеляриста, который всё ещё не закрыл рот, потом непослушными пальцами начал отстёгивать шпагу.

Происходящее было настолько нелепо, что Овцын даже не испугался. Только досадовал, что, похоже, срывается вечеринка с друзьями.

До позднего вечера Овцына продержали под караулом в комнатушке без окон. Был сделан досмотр его вещам.

   — Что это? — вытаскивая пакет с отчётами и картами, спросил пожилой офицер. Овцын объяснил.

Потом снова спросил, за что его арестовали.

   — Скоро вы всё узнаете... — ответил офицер и отложил пакет в сторону.

   — Это отчёт об экспедиции, посланной по высочайшему повелению... — глядя на пакет, проговорил Овцын. — Он должен быть доставлен его сиятельству графу Головину, президенту Адмиралтейств-коллегии.

   — Я доложу о вашей просьбе, — сказал офицер.

Вечером Овцына отвели в острог. И только через два дня вызвали на допрос... Допрашивал Овцына капитан Ушаков.

   — Расскажи о письме, Дмитрий Леонтьевич... — попросил он.

   — Какое же это письмо?! — удивился Овцын. — Это отчёт в Адмиралтейств-коллегию... Точно такой же господину капитан-командору Берингу в Якуцк послан.

   — Беринг уже получил его... — сказал Ушаков и вытащил из лежащей перед ним папки листок бумаги. — Вот ответ капитан-командора... Курьер следом за тобой приехал... Никак догнать тебя не мог. Если любопытствуешь, можешь посмотреть...

И он подвинул к Овцыну письмо.

«Государь мой Дмитрий Леонтьевич! — писал Беринг. — Желаю Вам здравия и благополучия на множество лет. А мы с командою обретаемся в Охоцку, за помощию Божиего в добром здравье. За писание ваше, отпущенное от 14 декабря прошедшего 1737 году, а в Охоцку полученное июля 31 чисел сего 1738 году, в котором (кроме полученного от Вас того же числа рапорту) объявляете о счастливом на судне от Обского устья через Северное море в Енисей-реку Вашем прибытии, благодарствую и весьма радуюся о таком благополучном и ещё до сего необретённом, ныне же счастливо Вами сыскан ном новом пути, причём и Вас о таком Вашем благополучии поздравляю. И прошу, дабы я и впредь приятным вашим уведомлением оставлен не был, чего охотно слышать желаю.

Я иного к Вам писать не имею, токмо объявляю о господине капитане Шпанберхе, что он из Охоцка в надлежащий ему вояж з Божею помощью уже отправился в минувшем июне 18 числе сего года благополучно.

В протчем остаюсь ваш охотный слуга. W. Bering».

Даже слеза навернулась на глаза лейтенанта, когда читал это письмо. Всякому лестно такую похвалу услышать, а в том месте, где оказался Овцын, похвала в десятки раз дороже была.

   — Дурак ты дурак, лейтенант... — сказал Ушаков, забирая бумагу. — Через месяц уже в Петербурх приехал. Глядишь, и в капитаны бы тебя произвели... А теперь кто ты есть?

   — Я — лейтенант Русского флота! — ответил Овцын. Звонко и решительно прозвучал его голос.

   — Уже не лейтенант... — сказал Ушаков. — Теперь ты просто государственный преступник. И все. Итак! Я тебя ещё раз спрашиваю о письме, которое княжна Долгорукова в Петербурх передавала... Что будешь ответствовать?

За два проведённых в остроге дня многое было передумано Овцыным. Всю свою жизнь перебрал. О письме княжны Кати тоже вспоминал. И всё равно, хотя и догадывался, оставалось сомнение, теплилась надежда... Теперь ни сомнений, ни надежд уже не могло быть.

   — Не возил от Долгоруковых никаких писем... — сглотнув вставший в горле комок, ответил Овцын.

   — Не возил так не возил... — сказал Ушаков. — О письме я ещё спрошу тебя, когда на виске будешь... А с князем Иваном злоумышлял чего?

   — Чего я злоумышлять с князем мог? — ответил Овцын. — Не такое моё происхождение, чтобы князья со мной компанию водили. Достоинство не то.

   — Зато теперь ты в достоинстве с князем сравнялся... Оба — государственные преступники... Может, скажешь, что и с подьячим Тишиным не дрался?

   — Не дрался... — опустил голову Овцын. — Морду ему набил, и всё.

   — За что же, разреши полюбопытствовать? Не княжна ли чего про него рассказала?

   — Не княжна...

   — Какова же тогда причина была?

   — Я экспедиции на упряжках, каб берег моря проведать, снаряжал... К Енисею також упряжки посылал... А он предлагал, чтобы кроме составления карт ещё и покупкой мехов заняться. Обидным такое предложение мне показалось. Не стерпел...

   — Ишь ты... — покачал головой Ушаков. — Тишин по просьбе профессора Делакроера меха скупал, а ты не стерпел... Ну, коли так, поглядим, чего ты с виски покажешь...

Так и не понял Овцын, то ли посочувствовал ему капитан, то ли просто следствие по делу Долгоруковых уже закопчено было, и не хотелось Ушакову завершённое дело ворошить... Только и здесь, в пытошном застенке, опять улыбнулась ему фортуна.

Когда подняли на дыбу Овцына, палач начал просовывать между связанных ног бревно, собираясь встать на него, «дабы, — как писано было в пытошном регламенте, — более истязание чувствовалось». Но остановил палача Ушаков.

   — Не порти, брат, господина матроза... — сказал он. — Может, он из матрозов опять в лейтенанты произойдёт...

И, обмакнув перо в чернильницу, снова принялся повторять свои вопросы.

Нестерпимою боль в вывернутых руках была. Но стерпел боль эту Овцын. Повторил один к одному ответы.

Сняли с дыбы героя-лейтенанта. Вправили руки. Отвели назад в камеру.

Лежал на охапке соломы, радовался, что легко отделался. Про Петербург, где ждали ласки и награды, уже не вспоминал лейтенант. Впрочем, теперь уже бывшим лейтенантом был он, ибо очень скоро произведут его в матросы и отправят в Охотск, куда уже отправили незадолго до этого матросом младшего брата князя Ивана Долгорукова...

А князя Ивана — сбылся-таки преследовавший последние годы сон! — лютою смертью казнили. Перебили руки и ноги и, просунув их между спицами колеса, подняли князя на высокий кол в Новгороде...

Но перед казнью люто пытали его. И во всём признался князь Иван. И в подделке подписи покойного государя Петра Второго тоже признался. Только фамилий князь Иван никаких не назвал. Никого не потянул за собою, хоть и кричал от боли под пытками... Княжеское достоинство и честь обыкновенно на поле брани проверяется, и какую уж брань судил Господь, разбирать не будешь. Всё едино — князю стоять надобно!