Озарение Нострадамуса

— Я постараюсь понять, герр профессор. У меня будет теперь ваш автограф. Разрешите мне прийти еще раз.

— Ради Бога! Буду рад ответить на все ваши вопросы.

— Будете рады? — лукаво спросила она и ушла.

А на следующем семинаре она была печальной и опять дождалась, когда все разойдутся.

— Вы не в духе сегодня? — спросил Илья Абрамович. Инесса вздохнула:

— Началась война. Теперь мне не добраться до Испании, куда я так стремилась.

— Но там победил фашизм! — не удержался Рубинштейн.

— Я и спешила туда для борьбы с ним! Теперь вам придется терпеть меня все четыре года.

Но через два года 22 июня Гитлер, порвав пакт о ненападении, напал на Советский Союз, бомбя мирные города, и его вермахт парадно шествовал по чужим захваченным улицам.

В последующий год с небольшим Илья Абрамович, повесив у себя дома на стену карту, с горечью переставлял на ней флажки на захваченные нацистами знакомые ему города и местности.

Но Москвы взять Гитлеру не удалось, и его войска потерпели там, к истинной радости Рубинштейна, поражение, отброшенные далеко на запад. Но Ленинграду грозила полная блокада.

Немцы захватили Крым, эту жемчужину юга, и выпустили специальную медаль в виде золотистого шита с изобретением Крымских гор и победной надписью. Теперь они рвались на Кавказ и к Сталинграду, к великой русской реке Волге.

Однажды совсем не в день семинарских занятий в кабинет профессора вбежала взволнованная Инесса.

— Илья Абрамович! Илья Абрамович! Такая радость! Я не могла не прибежать к вам, — по-русски выпалила она, с трудом переводя дыхание.

Рубинштейн был ошеломлен:

— Вы… русская?

— Нет, нет — испанка! Нас в детстве доставили на пароходе в Советский Союз. Там я кончила русскую школу, а застряла в Германии в вашем университете. Но не в этом дело, не в этом!

— В чем же?

— В полном разгроме немецкой войсковой группировки в районе Сталинграда. По всей Германии объявлен траур. Русские взяли в плен всю армию во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Я знала, что вы обрадуетесь!

— Пусть у них будет траур, — сказал Рубинштейн.

Но, несмотря на траур, занятия в университете продолжались, и после очередного семинара Инесса снова дожидалась, пока все студенты уйдут.

Профессор думал, что она будет говорить о положении на фронте, может быть, о годах, проведенных в России, но Инесса его опять удивила.

— Профессор, — сказала она на своем милом, чуть искаженном немецком языке, — в свое время вы так блестяще объяснили мне парадокс сложения субсветовых скоростей, — и она вынула свой блокнотик, — но, приступая к курсовой работе, я встала в тупик. Пожалуйста, помогите мне.

— Охотно.

— Я представила себе, что тела не разлетаются, а движутся друг к другу со световыми скоростями. Что произойдет при их встрече?

— Взрыв, с энергией, равной произведению половины массы столкнувшихся…

— Соединившихся, — поправила Инесса.

— Соединившихся тел, помноженной на квадрат их относительной скорости, которая опять-таки будет равна лишь световой.

— Спасибо, профессор. Из двух вариантов мне больше нравится не разлетание от взрыва, а совсем другой взрыв при соединении. Правда, так? — добавила она по-русски и засмеялась.

У нее были ослепительные зубы.

— А у них траур кончился. Опять галдят о победах.

Но траур повлек за собой и неожиданные последствия. Взбешенные неудачей в Сталинграде, гитлеровцы решили выместить злобу на во всем виноватых евреях.

И профессор Илья Рубинштейн, уже не как «подозреваемый в шпионаже в пользу Советского Союза», а просто, как еврей, был арестован в тот же день, когда после семинара расстался с Инессой, мечтая о взрыве, который произойдет в его личной жизни. И взрыв произошел.

Профессора в крытом грузовике привезли вместе с другими схваченными, кое-как успевшими надеть пальто евреями в какой-то загон для скота, где уже толпилось много таких же растерянных, не понимающих, что происходит, арестованных безо всякого повода людей. Шел противный мелкий снег с дождем. Мужчины подняли воротники пальто, женщины кутались в шали.

Гитлеровцы стали отбирать женщин и отгонять их в сторону.

К своему ужасу Рубинштейн увидел среди них Инессу!.. Женщин угнали под навес (какая галантность!), предоставив мужчинам мокнуть. Их шляпы и плечи покрылись слоем мокрого снега.

Илья Абрамович не ощущал ни холода, ни бьющих в лицо хлопьев, все мысли его были заняты Инессой. О том, чтобы известить о себе группенфюрера фон Шпрингбаха, ощутив весь размах задуманной гитлеровцами акции, нечего было и думать. Он снова напомнил бы Рубинштейну, что следовало бы понять своими еврейскими мозгами, кто он такой.

Мужчин и женщин построили колоннами и разными дорогами повели к воротам. Рубинштейн рассчитал, что в воротах обе колонны пройдут рядом, и постарался перебраться на правый край, чтобы оказаться рядом с идущими женщинами. Инесса Сантес, видимо руководствуясь тем же самым, мило взглянула на молоденького, очевидно, только что призванного конвоира, и тот, растаяв, позволил ей стать крайней в своей колонне и потом немного задержаться в воротах, пока с ней не поравнялся Рубинштейн.

Несколько шагов они прошли рядом.

— Инесса! Вы-то как сюда попали — испанка? — шепнул профессор.

— У меня мама еврейка…

Их усадили, а вернее затолкали в разные автобусы, которые двинулись по дороге к лагерю «Бухенвальд», названному так из-за соседства с буковой рощей неподалеку от Веймара, где великий поэт Гете встречался, как вспомнил Рубинштейн, с великим немецким композитором Рихардом Вагнером, чья музыка с его Валькирией и Нибелунгами провозглашена теперь символом арийской культуры. Как содрогнулись бы эти титаны мысли и чувств, знай, кто и ради чего будет поднимать их творчество на щит.

Новых узников «Бухенвальда», мужчин и женщин, разместили в разных бараках. Им объявили, что здесь они временно и их переведут в другой, более удобный лагерь, где они смогут работать даже каждый по своей специальности, Илья Абрамович горько усмехнулся.

Перевозили в этот «другой лагерь» небольшими партиями, которые направлялись прежде на санобработку в «банный комплекс», находившийся в глубине лагерной территории, позади выстроенных солдатскими рядами бараков с французами из движения Сопротивления, англичанами и советскими военнопленными, каждые в отдельных бараках, не смешиваясь, что не допускалось. Где-то Инесса?

В промежутках между мыслями о ней Илья Абрамович вспоминал, как уже после освобождения из гестапо попал на уличное сборище, оказавшееся митингом, где выступал сам Гитлер.

На трибуне стоял невысокий, ничем не примечательный человек с чарли-чаплинскими усиками в мундире штурмовика, выкрикивая в массу нелепые слова, загадочно и одурманивающе действующие на неистовствовавшую по любому его выкрику толпу. «Психоз, сеанс массового внушения людям, помнящим позор и лишения прошлого поражения, стремящихся к самоутверждению и необыкновенному благополучию по праву высшей расы после обещанной победы», — решил профессор, объясняя себе мрачный парадокс падения высококультурной нации.

И вот теперь дикие, бесчеловечные лозунги приводятся в действие: евреи, ни в чем другом не виновные, кроме того, что они сыны Израиля, брошены в концлагеря и должны проходить обязательную процедуру санобработки.

Настал день, когда в оглашенном списке направляемых на санобработку перед «отправкой в другой лагерь», назван был и Илья Рубинштейн, «еврей из Берлинского университета».

И как будто удача улыбнулась ему.

Колонна из его барака вышла на дорогу к низким зданиям «банного комплекса» с возвышающейся над ними высокой трубой, как у кирпичных заводов, из которой валил дым, когда они подъезжали к лагерю на автобусах. К этому же комплексу вели и колонну евреек из другого барака. И Илья Абрамович увидел свою Инессу.

Она улыбнулась, увидев его, обнажив ослепительные зубы, а он, уже зная, что их ждет, едва собрал силы, чтобы улыбнуться в ответ.