Властелин Севера

Мы оттолкнули красный корабль от берега и вновь вышли в море.

И в этот момент у нас за спиной, там, где на вершине холма Гируума дымились гаснущие костры, появились всадники в кольчугах и шлемах. Они растянулись по гребню холма, а потом цепочкой поскакали галопом через солончаки, чтобы рассыпаться по галечному берегу. Но они сильно опоздали. Отлив гнал нас в открытое море. Я оглянулся и посмотрел на людей Кьяртана, зная, что непременно увижу их снова. А потом «Пламя дракона» обогнуло изгиб реки, и весла ударили по воде, и лучи солнца заблестели на небольших волнах, словно остро отточенные наконечники копий. Какая-то птица пролетела у меня над головой, я поднял глаза, подставив лицо ветру, — и заплакал.

Чистыми слезами радости.

На то, чтобы добраться до Лундена, где мы заплатили серебро датчанам, взыскивавшим пошлину с каждого судна, которое шло вверх по реке, у нас ушло три недели, а потом еще два дня, чтобы попасть в Редингум. Там мы вывели «Пламя дракона» на берег и наняли лошадей на деньги Сверри.

В Уэссексе стояла осень: время туманов и желтеющих полей. Соколы-сапсаны вернулись из тех стран, куда они улетали летом; дрожащие под ветром дубовые листья стали цвета бронзы.

Мы поскакали в Винтанкестер, потому что нам сказали, что именно там находится двор Альфреда. Но как раз в день нашего появления король уехал в одно из своих поместий, и до ночи его возвращения не ожидали.

Поэтому, когда солнце снизилось над лесами большой церкви, которую строил Альфред, я оставил Рагнара в таверне «Два журавля» и отправился пешком на северную окраину города. Я спросил дорогу, и мне указали на проулок, кишащий грязными крысами, ограниченный с одной стороны высоким городским палисадом, а с другой — деревянной стеной дома, чья низкая дверь была отмечена крестом. Две свиньи рыли в проулке землю, десяток нищих в лохмотьях сидели в грязи и навозе рядом с дверью. У некоторых нищих недоставало руки или ноги, большинство были покрыты язвами, слепая женщина держала покрытого шрамами ребенка. При моем появлении все они нервно заерзали и подались прочь.

Я постучал, некоторое время подождал и уже собрался было постучать снова, но тут маленькая заслонка на двери скользнула в сторону. Когда я объяснил, по какому делу пришел, заслонка вновь закрылась, и снова потянулось ожидание.

Ребенок со шрамами заплакал, и женщина протянула мне чашу для сбора милостыни. По стене кралась кошка, стайка скворцов пролетела на запад. Мимо прошли две женщины с огромными вязанками хвороста за спиной, а за ними мужчина, погонявший корову. Он уважительно наклонил голову, потому что я снова выглядел как настоящий господин. В кожаном плаще, на боку висел меч, хотя и не Вздох Змея; а брошь из серебра и янтаря, которую я забрал у одного из убитых людей Сверри, скрепляла у горла черный плащ. Брошь являлась моим единственным украшением, потому что браслетов на мне не было.

Низкую дверь на кожаных петлях отперли, она распахнулась внутрь, и невысокая женщина поманила меня, приглашая войти. Я нагнулся, шагнул через порог, и женщина, затворив за мной дверь, провела меня через крохотную лужайку. Она помедлила некоторое время, чтобы я смог оттереть навоз с сапог, прежде чем ввести меня в церковь.

Там она снова остановилась и преклонила колени пред алтарем. Женщина пробормотала молитву, потом жестом показала, что я должен пройти в другую дверь, которая вела в комнату со стенами из обмазанных илом переплетенных прутьев. В этой комнате не было ничего, кроме двух стульев, и женщина сказала, что я могу присесть на один из них. Потом открыла ставни, чтобы комнату осветило позднее солнце. По усыпавшему пол тростнику пробежала мышь, и моя провожатая поцокала языком, а потом оставила меня одного.

Я снова стал ждать.

На крыше закричал грач. Где-то неподалеку доили корову, и струя молока монотонно лилась в ведро. Другая корова с полным выменем терпеливо ожидала своей очереди прямо под открытым окном.

Грач закричал снова, а потом дверь отворилась, и в комнату вошли три монахини. Две из них встали у дальней стены, а третья, едва взглянув на меня, беззвучно заплакала.

— Хильда, — сказал я и поднялся, чтобы обнять свою верную подругу, но она вытянула руку, не позволяя к себе прикоснуться.

Хильда продолжала плакать, но теперь она одновременно и улыбалась, а потом закрыла лицо руками и долго не опускала их.

— Бог меня простил, — в конце концов сказала она сквозь пальцы.

— Я очень рад, — ответил я.

Хильда шмыгнула носом, отняла руки от лица и жестом велела мне снова сесть. Она уселась напротив меня, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я понял, что очень соскучился по ней — не как по любовнице, но как по другу. Мне захотелось ее обнять, и, должно быть, Хильда почувствовала это, потому что выпрямилась и заговорила более официальным тоном.

— Теперь я аббатиса Хильдегит, — сказала она.

— Я и забыл, как звучит твое полное имя, — ответил я.

— И мое сердце воистину радуется, что я тебя вновь вижу, — чопорно произнесла она.

Она была облачена в грубое серое одеяние, как и две другие монахини — обе старше Хильды. Поясами им служили конопляные веревки; волосы женщин скрывали тяжелые капюшоны. На шее Хильды висел простой деревянный крест, и она все время его теребила.

— Я молилась за тебя, Утред, — продолжала она.

— Похоже, твои молитвы помогли, — неловко проговорил я.

— А еще я украла все твои деньги, — вдруг заявила моя собеседница с оттенком прежнего озорства.

— Я охотно дарю их тебе.

Хильда рассказала мне про монастырь, который построила на деньги из зарытого в Фифхэдене клада. Теперь здесь жили шестнадцать сестер и восемь женщин-мирянок.

— Наши жизни, — сказала Хильда, — посвящены Христу и Хедде. Ты знаешь Хедду?

— Никогда о ней не слышал.

Две монахини постарше, до этого смотревшие на меня с суровым неодобрением, внезапно захихикали.

Хильда тоже улыбнулась.

— Хедда был мужчиной, — ласково проговорила она. — Он родился в Нортумбрии и был первым епископом Винтанкестера. Его помнят как святого, очень хорошего человека. Я выбрала Хедду потому, что ты родом из Нортумбрии, а ведь именно твоя невольная щедрость позволила нам построить этот Божий дом в городе, где проповедовал этот святой. Мы поклялись молиться ему каждый день до тех пор, пока ты благополучно не вернешься. А теперь мы будем молиться ему каждый день в благодарность за то, что он внял нашим молитвам.

Я ничего не ответил: просто не знал, что сказать. Помню, мне показалось, будто голос Хильды звучит натянуто, словно она убеждала и себя, и меня в том, что счастлива. Но я ошибался. Голос ее звучал натянуто совсем по иной причине: мое присутствие пробудило в ней неприятные воспоминания, и некоторое время спустя я выяснил, что Хильда и впрямь счастлива. В любом случае, эта удивительная женщина прожила жизнь не зря. Она заключила мир со своим Богом, и после смерти ее вспоминали как святую. Не так давно епископ в подробностях поведал мне о пресвятой блаженной Хильдегит, которая якобы всегда была сияющим примером девственности и христианского милосердия. А я испытывал жестокое искушение рассказать ему, как однажды распластал эту святую на поросшем лютиками лугу… Но сумел сдержаться и промолчал.

Однако, что касается ее милосердия, тут епископ, несомненно, был прав. Хильда сообщила мне в тот день, что в монастыре Святого Хедды не только молятся за меня, его бенефактора, но и лечат больных.

— Мы трудимся дни и ночи напролет, — сказала она. — Мы берем в монастырь бедных и лечим их. Без сомнения, у наших ворот и сейчас сидят нищие и недужные.

— Так и есть, — подтвердил я.

— Эти бедняки и есть цель нашего существования, — пояснила Хильда, — а мы их смиренные слуги. — Она одарила меня мимолетной улыбкой и попросила: — А теперь расскажи о том, что я молилась услышать. Поведай мне свою историю.

И я исполнил ее просьбу. Я не стал рассказывать обо всем, что со мной случилось, почти не затронул в рассказе ужасы рабства, сказал только, что меня приковали, чтобы я не смог сбежать. Я поведал Хильде о своих плаваниях, о странных местах, где я побывал, о людях, которых видел. Я говорил о земле огня и льда, о том, как наблюдал за огромными китами в бескрайнем море. И еще я рассказал о длинной извилистой реке, что бежит по земле берез и медленно тающего снега. Свой рассказ я закончил словами, что рад снова быть свободным человеком и благодарен Хильде за то, что она меня освободила.