От Крыма до Рима(Во славу земли русской)

* * *

Две недели шел снег. Его мягкие хлопья сплошь по­крыли леса, холмы, перелески. Накануне Рождества ударил мороз, и на Московском тракте, где бойко сно­вали ямщики и шли частые обозы с товарами, уже на третий день установилась дорога. Ясным морозным ут­ром из Ярославля в сторону Москвы выехали крестьян­ские розвальни, с пристяжной. В них, на охапке сена, укрытый тулупом, полулежа дремал офицер. После то­го как проехали Карабиху, дорогу обступили припоро­шенные снегом стройные, величавые ели, гуськом вы­строившиеся у самой обочины.

Полной грудью втягивал обжигающий морозный воздух капитан-лейтенант Федор Ушаков, пребывая в прекрасном настроении. Вчера в такое же время он выехал из родной Бурнаковки в уездный городок Рома-ново, а ныне резвые кони уже мчали его к местам столь дорогим в далекие детские годы. Невольно перенесся он в Бурнаковку. Она осталась прежнею: тихой, с поко­сившимися черными избушками, занесенными по за­валинку снегом, одной собакой на все семь дворов и неказистым, бревенчатым особняком, называемым усадьбой, где он вдруг объявился.

Нежданному гостю обрадовались, затопили баньку. Потчевали чем Бог послал. Брат, Степан, то и дело оп­рокидывал стакан, отец пил в меру. Федор с аппетитом уплетал щи, хрустел квашеной капустой, хвалил раз-носолье грибное. Отдохнув, к вечеру загрустил. Скука. На дворе морозно, не разгуляешься… Внезапно на па­мять пришло то, о чем не раз вспоминал в море.

— Тятенька, надумал я в Переславль скатать, на Трубеж, где ты меня, несмышленыша, корабликами заманывал.

Отец задумался, почесал затылок.

— Далече, день пути. Одначе поезжай. Провет­ришься, когда еще случай выпадет. Бери розвальни, сенца постелем, пару тулупов. Возницу доброго сы­щем.

…Вспомнилось ему босоногое детство в кругу таких же, как он, крестьянских малолеток. Летом пропадали они на песчаном берегу Волги. Разогнавшись, сигали с крутого яра, там, где было поглубже. Изредка на про­тивоположном низменном берегу появлялась медленно бредущая вереница бурлаков. Снизу реки тянули бар­жи с разными товарами под монотонные звуки груст­ных песен. Еще реже видели они, как с верховьев спус­кался купеческий струг. Тогда долго бежали мальцы вслед за ним по берегу, чтобы подольше полюбоваться сказочными, трепетавшими, будто крылья, на ветру белыми парусами… Розвальни на поворотах крени­лись, слегка встряхивало…

Судьба неожиданно улыбнулась ему. Адмирал-тейств-коллегия срочно отослала его в Рыбинск нала­дить перевозку и отправку строевого корабельного ле­са. Вначале загрустил было. Несколько месяцев лишь минуло, как возвратился на «Святом Павле» из Среди­земного моря, три года не видел Петербурга… А сейчас доволен страшно. Увидел наконец-то Россию-матуш-ку. С Кронштадтской стенки многое не обозришь… На прошлой неделе договорился с подрядчиком, оста­вил за себя толкового капрала и решил в рождествен­ские праздники навестить отчие места. Благо мастеро­вых по лесному делу все равно на Рождество по домам распустили…

Теперь-то он несказанно радовался тому, что време­ни у него еще три дня и несется он навстречу детству, где еще мальцом впервые увидел он чудное диво — пе­тровские корабли.

Как-то летом отец отправился на богомолье в Трои-це-Сергиеву лавру и взял с собой семилетнего Федо-рушку. В Переславль-Залесский приехали в полдень, остановились у сослуживца отца, капрала-преобра-женца. Тот и повел их на Трубеж. До позднего вечера ходили по берегу, лазили по кораблям. Матрос-инва­лид рад был посетителям, с рвением растолковывал, что к чему. И был явно доволен, когда отец с товари­щем распили с ним шкалик и дали ему двугривенный. В ту пору и разгорелась у маленького Федора затаенная охота…

Ушаков незаметно задремал. Разбудил его звон бла­говеста: въехали в Ростов. Он и возница одновременно перекрестились.

— Ваше благородие, дозвольте лошадей погля­деть? Да и вам размяться надобно.

Федор согласно кивнул.

Прохаживаясь по Сенной площади, разглядывал колокольни, крестьянские розвальни, заваленные сне­гом, приглядывался к народу. Подумал: «А ведь здесь и Батый был, и Сигизмундово войско…»

Пришли на ум недавно читанные стихи Хераскова:

Пою от варваров Россию

освобожденну,

Попрану власть татар и

гордость низложенну,

Движенье древних сил, труды,

кроваву брань,

России торжество, разрушенну

Казань.

Из круга сих времен спокойных

лет начало,

Как светлая заря в России

воссияла.

Отдохнувшие кони понеслись попроворнее. Высо­кое солнце, отражаясь от свежевыпавшего снега, боль­но слепило глаза.

—   А что, брат, долго ли до места?

—   Два часа пополудни доедем, ваше благородие.

Так и оказалось. Только лишь въехали в Переславль-Залесский и миновали Троицкий монас­тырь — солнце зависло над Гремячим.

— Езжай, брат, к бургомистру.

На соборной площади у дома бургомистра стояла кибитка. Едва Ушаков направился к дому, как дверь отворилась, и на пороге показалась фигура пожилого, с бакенбардами, человека в длинной черной шинели и — удивительно — флотской фуражке служителя. Он изумленно смотрел на Ушакова.

—    Вы, ваше благородие… — Фигура смущенно ото­двинулась в сторону.

—    Ну, благородие, благородие, — шутливо ответил Ушаков. — Ты-то кто таков?

Мы их высокопревосходительства адмирала Спиридова Григория Андреевича, — начал было слу­житель, но Ушаков уже не слышал; быстро вошел в дом и поднялся к бургомистру. В небольшой комнате капитан-исправника сидели двое. При появлении офи­цера исправник поднялся, а Ушаков вытянулся перед Спиридовым.

— Ваше высокопревосходительство, честь имею, флота ее величества капитан-лейтенант Ушаков!

Спиридов приподнялся, радостно улыбаясь, встал, поклонился:

—    Каким ветром, господин капитан-лейтенант?

—    В недельном отпуске из Рыбинска…

Спиридов, узнав, в чем дело, вспомнил вдруг, как ему в молодости выпадала такая работа. Оказалось, что он здесь проездом из Москвы в свое имение в Нагорье, отсюда верст тридцать…

— Святое дело надумал — церквушку для право­славных сподобить. — Спиридов развел руками. — Хо­дят на службу за пять верст. Вот договорился с архи­ереем на Рождество закладной камень положить.

Вспомнив цель приезда Ушакова, проговорил:

— Да, да, как же, Плещееве озеро. — И, посмотрев на капитан-исправника, проговорил: — Ну, коли так, через два часа темень будет, не откажите сопроводить нас, господин капитан.

Втроем они поехали вдоль левого берега Трубежа к церкви. Сразу же за церковной оградой на полсотни сажен протянулся высокий, с истлевшей крышей на­вес. Седой матрос-инвалид вышел из крохотной избуш­ки, которая служила ему и домом, и сторожкой. За­скрипел ржавый замок на воротах. Несмотря на мороз, пахнуло плесенью. Ближе к озеру стояла галера и две яхты, за ними карбасы, боты.

— Всего на хранении здесь и в Бескове осьмдесят с лишним судов, — пояснил Спиридов, бывший здесь не раз. — Крупные корабли — фрегаты и яхты хранят­ся в Бескове, как видите. — Спиридов подошел к яхте, провел по борту палкой, с досок посыпалась мелкая крошка.

Лучше всех сохранились «Фортуна» и «Марс». Они шли вдоль длинного ряда больших и малых судов. Из открытых портов выглядывали жерла маленьких пушек. Казалось, что годы их не коснулись и они гото­вы к пальбе немедля…

— Железо есть железо. Я слышал, что в Петербурге начинают строить корабли, обшитые медью? — Спиридов замедлил шаг.

— Еще не строят, ваше превосходительство, — удивился Ушаков его осведомленности, — но таковы предложения известны в Адмиралтейств-коллегий. Не токмо медью, но и белым металлом предполагается обшивать.

Они остановились у конца навеса у карбаса. Отсю­да, с небольшого бугра, хорошо просматривались вы­строившиеся изломанной линией суда. Чуть сутулясь, Спиридов положил руку на планширь, погладил ладо­нью его шероховатую поверхность, прищурился.

— А ведомы ли будут потомкам дела отцов наших, как почин флоту учинили в сих местах? — Грустная озабоченность звучала в его словах. В наступающих су­мерках резко проступали морщинистые складки на его лице.