Фрейлина императрицы

Он оглядел всю толпу взрослых, подростков и детей и произнес сухо, преимущественно обращаясь к Карлу Самойловичу:

– Вы бросьте тревожиться. Опасаться вам нечего: никакой беды вам не приключится. Будет с вами поступлено по совести и по закону. Что обещала вам покойная государыня – то и будет. Получите вы разные подмосковные и замосковные вотчины и поедете в них хозяйничать и управляться со своими рабами. А вот Яункундзе выйдет замуж за графа Сапегу.

И Меншиков, поглядев в лицо Софьи, остался доволен ею. Она не смутилась при этой лжи князя, смело смотрела на всех, как бы подтверждая слова его.

Князь Меншиков уехал, а в Крюйсовом доме снова стало весело. Анна Ефимовская, приходившая в отчаяние все эти дни и только не плакавшая потому, что не умела делать этого, теперь снова начала воевать с сестрой, с мужем и детьми. Но более всего доставалось, конечно, прислуге.

XVIII

Вскоре после этого дня в семье Скавронских случилось событие немалой важности: появился в доме привезенный из польской Лифляндии беглец Дирих.

Офицер, доставивший графа Федора Самойловича Скавронского, передал его с рук на руки графу Карлусу Самойловичу. Вся родня едва узнала привезенного беглеца: он, казалось, постарел лет на десять.

На расспросы всех, даже на просьбы брата Карлуса, даже на ласки Марьи Скавронской Дирих отзывался только односложно, но ничего не говорил о себе, ничего не рассказал. Где он был? Что делал? Нашел ли свою Трину и виделся ли с ней? Он ни словом не обмолвился.

Родня, не добившись ничего, махнула рукой. Беглеца снова свели в отдельную комнату и стали уже теперь сторожить. Был отдан строжайший приказ даже всей прислуге не спускать графа Федора Самойловича с глаз. Всем детям было тоже поручено следить за дядей Дирихом, и если будет замечено, что собирается со двора, то сейчас же дать знать или Карлу Самойловичу, или, за его отсутствием, старшему сыну его Антону.

С этого дня граф Федор Самойлович жил как бы под крепчайшим караулом. Но как в первый день, так и в последующие никто от него ничего не добился. Даже Марья Скавронская, которую он наиболее любил, напрасно приставала к нему, расспрашивая ласково и сердечно и стараясь вызвать его на откровенную беседу, – Федор Самойлович только тихо тряс головою и ничего не говорил.

Чрез неделю после его возвращения явился к нему Карлус, сел подле него и выговорил:

– Ну, брат, я к тебе по важному делу. Приказание тебе вышло, коего ослушаться ты не можешь. Я знаю, ты опять не будешь отвечать мне, будешь только мычать по-коровьи да головой трясти!.. Но это твое дело. А то, что тебе приказано, мы должны всячески стараться тебя заставить исполнить… И заставим! Тебе строжайше вышел приказ – жениться.

Дирих, сидевший, как всегда, немножко сгорбившись и опустив белые глаза в пол, вдруг встрепенулся и с ужасом глянул брату в лицо.

– Жениться!.. – проговорил он.

– Ага, заговорил!.. – усмехнулся Карлус. – Ну вот и слава Богу!.. Да, братец ты мой, приказ тебе жениться… Мало того, великая княжна цесаревна Елизавета Петровна тебе уже и невесту выискала. Не очень она молода, да и не очень собой хороша – да тебе это и не нужно. Зато она старинная российская дворянка. Девица золотого сердца и прекрасная хозяйка. Имя ей Екатерина, стало быть, тоже Трина, по отчеству Родионовна, а по прозванию Сабурова.

– Не хочу, – отозвался Дирих глухо.

– Хочешь ты, не хочешь, об этом речи не будет. Приказано тебе жениться, невесту нашли, и будем мы тебя венчать не ныне-завтра.

– Я ее зарежу, – так же глухо отозвался Дирих.

– Тогда тебя отстегают плетьми! – строго произнес Карл Самойлович.

– И пущай!

– Да еще отрубят голову чрез палача.

– И пущай! – снова отозвался Дирих.

Карл Самойлович начал уговаривать брата, убеждать, даже начал ласкать его, гладить по плечу и по колену, как малого ребенка. Он стал уверять его в том, как вся родня его любит, как цесаревна заботится о его счастии. Затем граф Скавронский начал яркими красками описывать Дириху, как он будет счастлив, когда будет женат на российской дворянке из старинного рода.

– У невесты Сабуровой, – говорил Карлус, – родня большая. И братья, и сестры, и всякие родичи. Все они будут уважать тебя, якобы старшего. Пойдут у тебя дети, будут такие же вот сыновья, как у меня. Будешь ты российский дворянин – и по видимости, а не так вот. Граф Скавронский настоящий, с многочисленным семейством… Может, у тебя будет двенадцать сыновей и двенадцать дочерей, – расписывал Карл Самойлович.

– Черт с ними!.. – отозвался Дирих.

– С кем?

– А с этими твоими сыновьями и дочерьми.

– Да не с моими… Глупый! у тебя их будет столько.

– Не хочу… Не нужно… Я их всех передушу как котят.

Карлус невольно усмехнулся:

– Ишь ты какой!.. Они еще и не родились, а он их душить хочет.

– Все равно, что не родились! – бессмысленно проговорил Дирих.

– Так как же с тобой быть? – спросил, наконец, Карлус. – Что же я скажу цесаревне?.. Стало быть, силком мы тебя будем венчать, свяжем да и повезем в церковь… Ведь это негоже. Ведь это срам будет.

– Я утоплюсь! – отрезал Дирих.

– Ну, вот! Утоплюсь… То всех резать собирался, а теперь топиться. А ты подумай-ка. Подумай-ка обо всем, что я тебе говорил. Может, Бог даст, раздумаешь да и согласишься. И отчего бы тебе не жениться на невесте, которую разыскала сама цесаревна?.. Какие причины?

– А Трина?.. – выговорил вдруг громко и отчаянным голосом Дирих.

– Трина… Заладил про свою Трину. Ты должен о ней забыть, как если бы она никогда и на свете не жила. Да ведь и эта Сабурова – Катерина, стало быть, Трина. Вот в утешение себе и зови ее Триной. Оно будто все то же и будет.

– Нет, не то же. То одна Трина, а это другая Трина.

– Все одно. Зато энта мужичка, а эта дворянка. Ты вот подумай и мне ответ дай, а я доложу цесаревне.

С этого дня в продолжение целой недели Карлус, а в особенности Софья и ее брат Антон, ежедневно уговаривали дядю, стараясь то лаской, то угрозой выманить у него согласие.

Женитьбу эту придумала вся родня, чтобы сбыть с рук своего арестанта на руки в семью Сабуровых и браком этим пресечь возможность новых попыток к бегству.

Наконец, однажды Марья Скавронская уговорила Федора Самойловича. Целый вечер проплакал он, как малый ребенок, затем заявил желание видеться с ксендзом. За неимением такового в городе позвали в дом пастора, человека уже пожилого и почтенного.

Федор Самойлович исповедался и причастился, готовясь к женитьбе как якобы к смерти. Ему не перечили.

Вернувшись из церкви, Федор Самойлович заговорил совсем другим голосом, тихим и грустным. Он объявил, не то шутя, не то серьезно, причем губы его улыбались, а на глазах стояли слезы:

– Дирих Сковоротский помер! Нет его на свете… А граф Федор Самойлович женится и зовет вас к себе на свадьбу.

Вся родня не знала, смеяться ли словам этим или тревожиться. Балуется ли Федор Самойлович, или разум у него стал мешаться. В действительности не было ни того, ни другого. Разум его просветлел… И Федор Самойлович не шутил, говоря, что Дирих умер. Он похоронил в себе чувства к любимой женщине, которая изменила ему, и решил поэтому, что Дирих уже не существует якобы на свете, а теперь надо быть графом Скавронским, мужем госпожи Сабуровой.

Скоро была справлена свадьба, на которой присутствовала многочисленная родня невесты. Все прошло порядливо и богато. На свадьбе обещала быть сама цесаревна Елизавета, но не явилась по нездоровью. Зато было много сановников и богатых дворян.

В толпе народа, затеснившей со всех сторон паперть и наполнявшей соседние улицы, чтобы поглазеть на золотые кареты и чудных коней свадебного поезда, бежала молвь одна и та же по всем устам:

– Ну, уж не позавидуешь невесте!.. Этакого белоглазого да белобрысого в мужья получить! – говорили одни.

– Ну, уж не позавидуешь жениху… Этакую дурную да старую жену получить! – говорили другие.