Гулящие люди

Вьюга с ветром заметала гладкое поле, когда-то сенокосные луга. Шли как по мосту, нога не вязла. Таисий приказал:

– Пойте!

Гнуся и срываясь голосами, запели.

Улька держалась о бок с Сенькой, если встречался буерак или канава, он, подхватив за локоть девку, прыгал, увлекая ее. Старухи с клюками переползали рытвины, старики часто вязли, тогда им помогали другие. На их пути в поле солдаты на дровнях возили бревна выморочных изб и амбаров, иные, разрыв снег, рубили мерзлую землю кирками, другие выкидывали мерзлые комья на снег в сторону.

Нищие, подходя, пели:

– Калики идут! – копая землю, сказал один солдат. Другой пригляделся, прислушался, ответил:

– Вижу и слышу! Куда их черт несет по засекам-то? Еще стрельцам доведут… Эй, вы, пошли в обрат!

Другой перестал копать, слушал пение:

– Ну?

– Чуй-ка, во што! Пущай пробредут… Увидят работу, не осмыслят, чего для робим… Хлеба на Коломне стаёт мало, и нам прибыльнее… чуешь?

– Чую, черт с ними, хлеба впрямь мало – зорена-таки Коломна.

– Не лай их, они святые!

– Ну, святые они такие – глядят востро, у гузна пестро и с хвостиком! Пущай идут.

– Можно ли, служилые люди, нам ту шествовать?! Остановились, закланялись.

– Куда приправляете, убогие?

– А на Коломенску дорогу, что-те на Москву-у!

– Вот ту, краешком проходите, не оборвитесь в яму и не пугайте, прямо идите – вон на тот лес, там и дорога…

– Сохрани вас господь!

– По душу вашу добрую за здоровье помолим-си-и! Прошли засеку, запели:

Вышли на дорогу, а как двинулись по ней верст пять– стрельцы на конях, встреча неладная и страшная. Старцы засуетились:

– Вот-то беда наша! Напасть…

– Спаси сохрани… – крестились старухи. Таисий оглянулся на них, приказал:

– Пойте! Успокоились и запели:

– Эй, убогие! Стопчем, убредай в сторону! Нищие, увязая в снегу, побрели в сторону.

Стрельцы кое проехали, иные остановили коней, десятник стрелецкий спросил:

– Куда путь наладили?! Нищие, убредая, пели:

– Куда бредете?

– На Москву, служилые государевы люди!

– Кто ваш старшой, выйди на дорогу. Таисий вышел, подошел к лошади сбоку.

– Кормильцы, поильцы, нищеты обогревальцы! – кричали нищие.

– На Москву с округи надо по отписке от воеводы.

– Есть она у меня, старец дал! – сказал Таисий. Вынув из-за пазухи из-под кушака плат, развернул, подал бумагу. Десятник, пригнувшись на седле, бумагу принял.

– На Москву, родимый, сказывают, в Китай-город, бредем…

– Патриарх указал – в Кремль никого не пущать и в Китай, гляди, не пустят…

– Уж и не ведаем, как будем…

Десятник пробовал читать бумагу, да не справился с чтением, крикнул:

– Эй, воин в бумажной шапке, плыви сюда!

Подъехал в стрелецком, полтевском кафтане белом подьячий, увешанный у седла многим оружием:

– Чего остоялись?

– Да вот по твоей части, а я не пойму – хитро вирано – бумага от воеводы на проход убожих…

Подьячий взял бумагу, бойко пробежал по ней глазами, оглядел подписи и печать.

– Все ладно! Грамота Дворцового приказа, тот приказ, меж иных дел, ведает и нищими, а тут зри-ко: нищие «верховые богомольцы…»

– Этакая-то рвань?

– Ништо! От великого государя, коли вверху будут, одежу дадут…

Стрелецкий десятник сказал Таисию:

– Ты чего, старец, лжешь? Сказывал, бумага от воеводы! Таисий кланялся, стоял без шапки.

– А неграмотен я, служилые люди государевы, дал мне ее старец при конце живота своего, указал: «Сведи, сыне, паству мою в Китай-город…» Я завет его соблюл, солдаты грабили, да усухотил бумагу, а што в ей писано, мне темно есть!

– Грамота подлинная! – Подьячий, водя, по воздуху пальцем в перщате, нищих считал, указал на Сеньку: – То и есть скорбный языком и ушми?

– Он бедный, а вериги на себя налагает не в сызнос никому нашим… сестра его тож безъязычна!

– Десятник, надо бы им вожа дать! Нищие, оно и не все може государевы, то дьяку Ивану Степанову на деле зримо будет, только по дороге им идти не можно – пушки везут, конные едут и стороной дороги поедут, стопчут их…

– Я втолкую им, как не по дороге идти! – сказал один стрелец.

– А как?

– Да вон туда! Сперва мало лесом наискось, потом будет поле, а поле перейдут, проходная дорога падет и околом о Москву-реку…

– Вот ты гляди! Никакого им вожа не надо, убредут с песнями…

Стрельцы двинулись дальше. Подьячий передал бумагу Таисию, строго наказав:

– Паси, старец, грамоту! С ей не то в Китай-город, в Кремль пустят…

– Спасибо, господине дьяче!

Подьячий, которого назвали дьяком, довольный, отъехал. Нищие, уходя в лес, запели:

Вышли из лесу, подхватила опять белая равнина без пути… Ветер налетал порывами, закрутило снег, и тот, кто шел впереди, в белом тумане провалился в балку.

Сенька Ульку взял на руки, побрел, распахивая тяжестью своей неглубокий снег чуть не до земли. За ним брели уже легко Таисий и молодые бабы.

Старики, выходя из рытвины, благодарили!

– Спасибо тебе, молодший!

На выходе из балки Улька поцеловала Сеньку в ухо, а когда от щекотки он пригнул голову к плечу, еще раз поцеловала в губы.

Старицы ворчали:

– Рушит устав, сука!

– Окажем миру укрытое скаредство наше – тогда што?

– Да, што! Богобойны люди наплюют нам и отшатнутся…

– Надобе изъять ее! – сказал старец, последним выбредая из балки. – Не перво деет так…

На ровном месте, кинув сумы полукругом, все, кроме Сеньки, Ульки и Таисия, сели отдохнуть.

Старцы окликнули Ульку:

– Подь к нам!

Таисий с Сенькой отошли вперед, но, видя отдыхающих, остановились. Старцы велели Ульке встать в середку полукруга, старики, отдыхая, молчали, другие не смели говорить раньше древних.

Таисий сказал:

– Ну, брат, ладят судить твою временную женку, должно за целование!

Сенька оглянулся:

– Пойду я, Таисий, заедино руки марать, перебью эту сволочь, как кошек!

– Мы без них попадем в Москву, да скрываться надо будет… с ними везде станем вольно ходить, все знать!

– Ночью на кладбище я не искал жену, мне дали эту девку, стала она, не ведаю на долго ли, моей… своих в обиду не допущу! Пойду…

– Остойся, чуй, у них правило – в тай чини блуд, пьянство, но кто всенародно окажет свое бесстыдство – убивают…

– Не велико бесстыдство… клюнула в губы.

– Ты горяч, я холоднее – пойду я…

– Поди и скажи им!…

– Я знаю, что скажу!