Тот самый яр...<br />Роман

— За полную цену не возьму, — заупирался конопатенький стрелок.

— Почему?

— Наш гряд очный горлодёр победит гаванскую завёртку. Сбывай кому-нибудь другому кручёные сигары.

— Покупай, Ерёма, качественный товар, — убеждал раздосадованный Натан. — От твоего самосада никотин в конопушки просочился, рыжеешь от него день ото дня.

— Ладно, куплю… за треть цены…

Вспоминает сейчас чикист-ветеран этого остроносого купчика — скупая улыбка на лицо набегает… Потянулись стаей знакомые лица из расстрельной команды, грозная рожа коменданта… Наверно, сейчас вместе с перхотью последние волосёнки повылетали… Каждый на своей личной скрипочке жизнь пиликал, вышагивая за судьбой, искал свою широту счастья. «Я вот тоже искал да заплутался в широтах и меридианах… До чего дожил — недавно матёрый аферист предлагал пришить несговорчивого конкурента… денег пенсий на сорок хватило бы… Неужели учёный Варвар и про это ведает… Яга она добрая — не из сказки, из русской паршивой были… Всё в Отечестве шиворот-навыворот… трескотня трибунная даже на горошницу не сгодится…».

Фронтовые-тыловые остаточки в хрустальную рюмаху вылиты. Тара сапожком… опрокидывает содержимое в рот и чудится Натану, будто болотная жижа из солдатской обутки в нутро стекает… вот какая чертовщина мерещится.

Раздумается на досуге фронтовичок, станет друзей перебирать и выходит, один молчаливый Кирюха предан всей сталью и статью — именной револьвер. Пугнул недавно замогильную шваль — до заикоты довёл. Рука не дрогнула, пулю по шевелюре пустил. Не зря значок меткача получал, сокращал зонную вшивую армию… Может, зря казнюсь, сердце режу свинцовой памятью… Служил. Задания выполнял… Разоблачили культ личности… ну и что трупам сделалось? И тем, что по учебникам истории расползлись, и тем, кто, как падаль, зарыты в Колпашинском роковом яру?! Ровным счётом ничего… Устремляясь в атаку, вместе со всеми орал: «За Родину! За Сталина!» Спит кавказец сном праведника… мы — грешники — головы ломаем, мозги насилуем…

Варвар с хитренькой улыбочкой подошла, четушечку московской на стол водрузила:

— Чую — лишней не будет.

— Красавица ты моя! Дай я тебя расцелую за это прочтение моей мысли…

Прокатилось времечко до майских деньков.

Перед обедом улыбчивая Варвара сообщила:

— На речной вокзал звонила — послезавтра первый теплоход пассажирский идёт до Каргаска…

— Наверно, каюту одноместную мне забронировала?

— И ты, оказывается, провидец! Во второй кассе работает моя давняя знакомка… билет тебе отложен.

По берегам Томи доживали свой зимне-весенний век грязные льдины.

Такого приподнятого настроения давно не испытывал фронтовик Воробьёв. Его магнитили причалы, лестницы, повеселевший речной вокзал. Вечная красавица Томь торжественно несла пока холодные воды к Оби… А там необиженная Обская Губа, матёрый океанище… Какое им дело до чьей-то изломанной судьбы, до этого вот старинного града.

Сегодня в разомлевшую душу рядового гвардейца по-прежнему текла синь небес, ломились потоки солнечной благодати.

Давно не всплывало в памяти Есенинское чародейство.

Иногда Натан Натанович запутывался в мысленном прочтении магических строк, путал местоположение месяца и ветра. Намурлыкивал: «Над окошком ветер, Под окошком месяц…» Спохватывался, ругал себя за ротозейство памяти.

Сегодня он не ошибался: всё пело — душа, вода Томи, синь, солнце и даже билет первого класса, который держал в руке, как пропуск в далёкое прошлое. На время забылась тяжкая миссия, с которой ехал в низовье — к горемычному яру.

Боялся одного — в дороге его накроет чёрное покрывало винного невоздержания. Он готовился к битве за трезвую голову, сознавая великую силу векового соблазна.

«Бутылку в сутки — и ша!.. неужели я, обстрелянный фрицами волк, не смогу одержать победу над зельем… над чёрной свастикой одержал… до белой горячки не докачусь…».

Случалась в судьбе эта страшная белая бестия, о которой горестно и стыдно вспоминать. Давно тот обрушной запой накрыла лавина лет, сплющила до листа копировальной бумаги… какая она белая горячка — настоящая чёрная, ядовито-аспидная. В те, подстроенные безвольем, дни не хотелось жить. Само существование представлялось нелепостью, злым наваждением.

Сегодня пассажир первого класса даже близко не подпускал налётные мысли.

Огромный теплоход венгерского производства не проявлял равнодушия к пассажирам. Прибывший из Новосибирского речного порта, он всеми окнами приглашал к себе, манил светлой тайной путешествия.

Печали прожитого витали где-то в небесной синеве, подлаживались под строй проплывающих стерильных облаков.

Появление доброй варварши обесцветило прежние радужные мысли.

— Думал — не приду проводить, забуду защитника…

Не ругнёшься на старушенцию за самовольство… обнял за горбик… слышал — счастье приносит дружественная операция.

— …Твоих любимых пирожков с картошкой напекла. В ресторане таких не подадут.

— Спасибо, Варварушка, огромное спасибо за доброту, заботу.

— …Ты мне стопарёк хрустальный отдай на хранение… приедешь — верну сапожок в целости-сохранности… мало ли солдатских сапог с тобой не расставалось…

Покушение на волю сегодня не вызвало никакого озлобления. Бычок без верёвочки достал из бокового кармана завёрнутый в салфетку подаренный сувенир, протянул бывшей историчке.

— Не разбей… дорог мне… фронтовые будни напоминает.

— Навоюешься ещё, гусар… главная битва — впереди.

— О чём ты?

— На яру обском тебя ожидает встряска памяти. Чистое покаяние никогда бесследно не проходит. Тоску не нагоняю, но будь начеку…

— Не порти мне, Варвар, настроение… недавно душа пела, теперь её кашель колотит.

— Предупреждён — значит во всеоружии…

С широководной Томи наносило майским холодком. Резвый ветерок бесстыдно мял платья прогуливающихся дам.

Хозяйка откочевала на барахолку, не дожидаясь посадки неспокойного постояльца.

«Ведьма! Сбила с курса радости…».

Хрустальный сапожок был для Натаныча не просто малой тарой — он служил талисманом, чуткой мерой для глотки. Не стаканом же вливать огонь в нутро.

«Зачем так беспрепятственно расстался с маломерным сосудом?»

Лёгкая тревога просочилась в сердце, летала над душой разрозненными тучами.

Свёрток с пирожками грел руку, источал аромат.

Из одноместной каюты не успел выветриться волнующий запах духов. Воробьёв жадно вдыхал их полузабытый дух. Воображение дорисовывало красивую женщину с вьющимися локонами, миниатюрной ямочкой на подбородке… Выплыла из густого тумана памяти разбитная Праска Саиспаева… какая была зажигательная особа… какие ожоги нанесла…

«Встречу бестию в Колпашине — не кивну даже… да и вряд ли узнает она меня, отшагнувшего от молодости на сто вёрст…»

Обедал в ресторане, расположенном в носовой части судна «Урал». Отсюда открывался роскошный вид на внушительный плёс, на задумчивые берега.

Официантка со следами былой красоты дважды спрашивала: «Что будем пить?»

— Чаёк-с… по возможности индийский, с лимоном.

Заказы на кофе, чаи дама в накрахмаленном фартучке принимала неохотно. Какой навар с таких заказов.

Нутро фронтовика просило белого жидкого счастья, но он самолично путал карты речного бытия. Вопрос официантки: «Что будем пить?» был подвешен на волоске, и он не оборвал связующую с волей ниточку. Не раз гордился такими малыми победами, а сейчас сник, поугрюмел.

— Чего мучаешься?! — повела наступление официантка. — Насмотрелась я на таких чаёвников да кофеманов. Сколько — двести, триста граммов… водки, коньяка?

Убийственная психология, видать, прожжённой дамочки обезоружила бойца.

— Так сколько? Чего? За отплытие минералку не пьют…

— Бутылку! Столичной!

— Вот это по-флотски! — Наклонилась над ухом, обдала табачным перегарчиком. — Икорка чёрная есть — моего посола…