Александр III

Перовская, руководившая и раньше вместе с Желябовым метальщиками, дала точные указания, где должны встать на Садовой Рысаков [119], Гриневицкий, Емельянов и Тимофей Михайлов.

Тихомирова среди народовольцев не было. Он бродил всю ночь по Петербургу, всё острее сознавая никчёмность террора, и утром зашёл в трактир. Неожиданно для себя сказал половому:

– Шкалик! И побыстрее!..

6

…В эти минуты государь готовился ехать в манеж.

Накануне, в субботу, по обыкновению говевший на первой неделе Великого поста, Александр Николаевич причастился Святых Тайн в малой церкви Зимнего дворца. После этого он отправился навестить в Мраморный дворец захворавшую великую княгиню Александру Иосифовну, супругу брата Константина. У неё только что побывал с визитом германский посол Вердер – с ним она всласть наговорилась, обсудив и скандальный брак «па» (как называла Александра Иосифовна императора) с Юрьевской, и оскорбительные сцены, которые приходится переживать бедной Малюсенькой – цесаревне, ибо император находит её недостаточно предупредительной к своей жене.

Великая княгиня провела государя в прекрасно меблированную и украшенную, по её вкусу, разными безделушками маленькую комнатку, которую император, однако, нашёл скучной и тёмной. Сперва они поговорили о Низи – великом князе Николае Николаевиче, и его Числовой, потом о дочери Александры Иосифовны – королеве Греческой Ольге Константиновне. Затем великая княгиня спросила:

– А парад завтра будет? Ты, конечно, приедешь?..

– Да, – ответил государь. – Если смогу, – и с удивлением поглядел на кузину.

– Мой Митя, – сказала она о сыне, – впервые должен выступить на этом параде в роли флигель-адъютанта. И очень волнуется…

– Тогда я поеду! – твёрдо промолвил Александр Николаевич, обладавший замечательной способностью следовать мнению последнего из говоривших с ним.

Император осведомился затем, переносит ли княгиня бромаль-гидрат [120] как снотворное.

– Пробовала, но не переношу, – сообщила Александра Иосифовна.

– Ты бы посоветовалась с доктором Шарко, – сочувственно сказал государь. – Он как раз тут и лечит Минни от нервов.

– Нет, – щебетала великая княгиня. – Состояние моих нервов и печени требует курса лечения в Виши. Хоть я ужасно боюсь путешествия, сама не знаю почему…

Наконец Александр Николаевич собрался уходить. Они расцеловались, и Александра Иосифовна проводила его через спальню до маленькой передней. Государь обернулся, чтобы ещё раз ей кивнуть на прощание. Великая княгиня послала ему воздушный поцелуй со словами:

– Чмок! Господь с тобою!..

Наутро, после завтрака в кругу детей, Александр Николаевич, уже готовый к выезду, поднялся в покои жены. Она сидела на диване в розовом с белым пеньюаре за кофе и вдруг показалась ему столь соблазнительной, желанной, что он мягко завалил её на стол. Звякнула разбитая порцеллановая чашечка…

Потом, утирая лицо платком, сказал:

– Оставайся так до моего возвращения… Мне будет приятно…

Царь не поехал по Садовой. Перовская, выказав полное самообладание, быстро сообразила, что путём, по которому государь поедет обратно, будет набережная Екатерининского канала, и изменила весь план. Взрыв в магазине на Садовой был отменён, и следовало уже действовать только одними бомбами. Перовская обошла метальщиков и расставила их по новым местам, условившись, что даст им сигнал, махнув платком. В начале третьего часа один за другим прогремели два удара, похожие на пушечные выстрелы: бомба Рысакова разбила карету государя, бомба Гриневицкого сокрушила императора.

Узоры судьбы прихотливы и – в великом и малом – сокрыты от человека. Но едва улавливаешь волею случая её нить, поражаешься сплетению невероятностей. Умирающего императора положили на сани полицеймейстера Дворжицкого, коренником в упряжке ходил тяжёлый массивный рысак Варвар. Прошлое у этого гнедого русского татарсталя было таким, что ему мог позавидовать любой боевик-народоволец. Великолепный призовой рысак был куплен в 1876 году народовольцами специально для того, чтобы организовать побег князя Кропоткина из тюремной больницы. Затем, в 1878 году, именно он, Варвар, унёс убийц шефа III отделения Мезенцева. И вот теперь рысак влёк на санях их августейшую жертву…

…Через лужи крови, посыпанные песком, цесаревич вошёл в кабинет папá, повторяя про себя:

– Мученическая кровь… Она смоет всё… До самых малых прегрешений… Боже, буди к нам милостив… Такая мученическая смерть отодвигает всё…

В дальних покоях содрогался от рыданий великий князь Николай Николаевич.

– Ах, Дима, Дима! – говорил он своему адъютанту Скалону. – Как ты думаешь, что я чувствую? Он лежит, убитый, истерзанный, а я, брат его, ничего другого к нему не чувствовал, кроме ненависти! Пойми же ужас моего положения…

Когда тело императора поместили в гроб и полунакрыли его связанным княгиней Юрьевской постельным покрывалом, Екатерина Михайловна упала, как мёртвая, со страшным стуком. Её вынесли вон, несмотря на её душераздирающие крики. Княгиня, однако, скоро появилась опять – Александр Александрович с братьями, дядьями и другими родными покойного уже несли гроб из кабинета в церковь. Она присоединилась к ним и пошла, всем на удивление, непосредственно за ними. Через переполненные палаты двигалось траурное шествие, возглавляемое светлейшей княгиней Юрьевской – впереди новой императрицы Марии Фёдоровны, поддерживаемой двумя врачами. Все дивились.

Посреди церкви был воздвигнут громадный золотой балдахин, по сторонам которого расположились гражданские и военные чины и придворная знать. Государь утопал в гробу, лицо ему намазали белилами, чтобы не было видно ран, сильно изувеченная правая рука спрятана под покрывало. Лишённый ног, император представлял собой что-то маленькое, почти бестелесное.

У балдахина молодой император подошёл к княгине Юрьевской и, целуя у неё руку, сказал:

– Покойный государь нас разделял, но горе наше нас сблизило…

Глава шестая

ПОВОРОТ

1

Они собрались в половине второго пополудни в Малахитовом зале Зимнего дворца.

Сторонний наблюдатель мог бы определить ещё до начала заседания, что большинство государственных мужей принадлежало к либеральному крылу.

В окружении сановников восстоял председатель Государственного совета великий князь Константин Николаевич, в пышном генерал-адмиральском мундире, столь контрастирующем с его добродушным полным лицом в густых бакенбардах, с его демократическим пенсне на шнурочке. Рядом находился ближайший сподвижник великого князя, занимавший без малого тридцать лет пост военного министра, блестящий реформатор армии граф Дмитрий Алексеевич Милютин, совершенно седой, большелобый, с умными грустными глазами, в скромной генеральской тужурке с единственным шейным Георгием 2-й степени. Тут же не случайно оказался председатель Комитета министров граф Пётр Александрович Валуев, ловкий либерал, бывший некогда «пером оппозиции» [121]. Министр финансов Александр Аггеевич Абаза, стареющий красавец и бонвиван, в бакенбардах а-ля Александр II, тихо разговаривал с министром юстиции Набоковым, полулибералом, хотя и не терпевшим Лорис-Меликова, но чисто эстетически – из-за его армянского носа и пронзительного голоса. Другую пару составляли государственный контролёр Сольский и государственный секретарь Перетц.

Здесь присутствовало едва ли не всё лучшее, что могла дать либеральная Россия, – ветераны реформ покойного государя, видевшие залог её благоденствия в постепенном, терпеливом преобразовании империи. И можно сказать, что душой этого движения являлся великий князь Константин Николаевич.

Он был воспитанником знаменитого полярного исследователя Фёдора Петровича Литке, привившего великому князю любовь к морскому делу вместе с флотским кодексом чести, и ревностным почитателем своего старшего друга – поэта Василия Андреевича Жуковского, приучавшего его к мысли жить для Отечества. Константин Николаевич стал одним из главных поборников великой реформы 19 февраля, преобразователем Российского флота и даже издателем посмертных сочинений Гоголя, которые вырвал из рук цензоров. Он ободрял и помогал всем, кто шёл против течения, кто желал эволюционного преобразования России. Когда в 1855 году, в бытность курляндским губернатором, Валуев прислал ему дерзкую записку «Дума русского», где говорилось, что у нас «сверху блеск, снизу гниль; в творениях нашего официального многословия нет места для истины; самый закон заклеймён неискренностью», Константин Николаевич приказом по вверенному ему морскому министерству рекомендовал записку как «замечательную». Великий князь горячо поддержал военные реформы Милютина и непосредственно помог ему провести закон от 17 апреля 1863 года об отмене жестоких и унизительных наказаний шпицрутенами, плетьми, клеймением. Он начертал себе программу и следовал ей: «Первая наша обязанность должна состоять в том, чтобы отбросить всякое личное славолюбие. Наша жизнь должна пройти в скромном, неблестящем труде. Не в подвигах, но в работе для будущего».