Александр III

– Обручается раб Божий император Александр Николаевич с рабой Божией Екатериной Михайловной…

В тот же вечер царь подписал следующий документ:

Фамилию светлейшей княгини и своей второй жены придумал сам царь: он обратился к имени её предка князя Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Эта новость передавалась, обрастая самыми невероятными подробностями, из одного великосветского салона в другой и, нарастая словно девятый вал, достигла Аничкова дворца и цесаревны Марии Фёдоровны. Сановные сплетники распространяли фантастические слухи об исторической вражде между Романовыми и Долгорукими. Они вспомнили легенду: будто какой-то старец двести лет тому назад предсказал преждевременную смерть тому из Романовых, который женится на Долгорукой. В подтверждение этой легенды сплетники ссылались на трагическую кончину на пятнадцатом году жизни Петра II. Разве он не погиб в день, назначенный для его бракосочетания с роковой княжной Долгоруковой? И разве не было странным, что лучшие доктора не смогли спасти жизнь единственному внуку Петра Великого?!

Об этом рассказывала Марии Фёдоровне графиня Воронцова, статс-дама покойной императрицы Марии Александровны.

– Моё положение столь неловко и я так обескуражена, что, кажется, ненавижу княгиню Юрьевскую! – с жаром отвечала цесаревна. – Я никогда не признаю эту авантюристку. Она достойна лишь презрения!..

Графиня Воронцова изумилась:

– Вы так откровенно и так горячо высказываете ваше неудовольствие, что это даёт мне право думать, что вы не делаете из этого секрета.

– Да, – отвечала цесаревна. – Можете кому хотите об этом рассказывать!..

…Парадный обед в честь супруги русского императора между тем продолжался. После десерта гувернантка ввела её детей – Ольгу, Екатерину и Георгия.

– А вот и мой Гога! – гордо воскликнул Александр II. Он высоко поднял крепкого розовощёкого мальчугана и посадил себе на плечо. – Ну, скажи нам, Гога, как тебя зовут?

– Меня зовут князь Георгий Александрович Юрьевский, – заученно громким голосом объявил Гога и принялся теребить ручонками седые бакенбарды отца.

– Очень пгиятно познакомиться, князь Югьевский! – с улыбкой говорил государь. – А не желаете ли вы, молодой человек, сделаться великим князем?

– Саша! Бога ради, оставь, – тихо сказала Екатерина Михайловна, но в немой тишине её слова расслышали все.

Цесаревич невольно сжал свои огромные кулачищи. Он ненавидел сплетни и пересуды, однако помимо своей воли был вынужден слышать их. Дворцовые лакеи, от которых не существовало секретов, рассказывали гвардейским офицерам – безразлично, желали они внимать им или нет, – скандальную придворную хронику. А знали они решительно всё, что происходило в царских и великокняжеских покоях. То была их среда, и во дворцах говорили обо всём более откровенно, чем в петербургских салонах.

Назначенный на пост министра внутренних дел с неограниченными полномочиями, Лорис-Меликов сделался послушным орудием в руках княгини Юрьевской. Хитрый армянин, которого горячо поддерживала Екатерина Михайловна в его либеральных начинаниях, беззастенчиво льстил ей в глаза и во всём хвалил государю. Он вкрадчиво доказывал Александру II, насколько удобны предлагаемые им реформы, чтобы узаконить в глазах народа преображение морганатической супруги в сан императрицы.

– Было бы величайшим счастьем для России, – убеждал он императора, – иметь, как встарь, русскую по крови государыню. Вот ведь и царь Михаил Фёдорович, первый Романов, был женат на Долгорукой…

Но особо убеждать Александра II не было надобности.

В другой раз, когда император работал со своим министром внутренних дел в Ливадийском дворце, маленький Георгий вскарабкался ему на колени. Немного поиграв с ним, государь сказал:

– Теперь поди… Мы занимаемся делом…

Лорис-Меликов, поглядев вслед уходящему мальчугану, о чём-то задумался, а затем, обратившись к Александру Николаевичу, заметил:

– Когда русский народ познакомится с сыном вашего величества, он весь, как один человек, скажет: «Вот этот – наш!»

Государь, быстро взглянув на своего министра, подумал: «Он отгадал одну из моих самых заветных мыслей!»

Александр Николаевич указал пальцем на удалявшегося ребёнка и прошептал:

– Он настоящий гусский… В нём течёт только гусская кговь…

Это, понятно, было преувеличением. Потому что в самом императоре русской крови было не так уж много. Если Павел I был рождён от Екатерины Великой и Петра Фёдоровича (а не от Салтыкова, о чём шушукались придворные), в нём только четверть крови была русской. Сам Павел и его сын Николай, как известно, женились на немках (соответственно принцессах Виртембергской и Прусской).

Но разве всё дело в крови?

Екатерина Великая, немка по крови, стала истинно русской императрицей, своим инстинктом государственности, чувством патриотизма и глубоким православием способная заткнуть за пояс десятки и сотни этнически чистых патриотов. Совсем неизвестно, каким бы государем сделался Георгий, если бы Александру Николаевичу удалось передать ему право наследования престола. Но русейший из царей Александр III, заняв трон, как-то вызвал к себе историка Бильбасова [110] и, запершись с ним в кабинете, грозно вопросил:

– Есть ли во мне хоть капля русской крови?..

Главное же было в том, что Александр Александрович чувствовал себя истинно русским и желал следовать стародавним традициям престола. Среди «своих», в Аничковом дворце, цесаревич обсуждал возможные реформы «диктатора сердца» Лорис-Меликова и их последствия для России. Его окружение – обер-прокурор Священного Синода и министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой, командир лейб-гвардии гусарского полка граф Воронцов-Дашков, министр внутренних дел граф Игнатьев, а также московский публицист Катков – горячо отвергало подготавливаемые нововведения Лориса. А сменивший в 1880 году Толстого на посту обер-прокурора Священного Синода Победоносцев прямо называл их в беседах с наследником «дьявольскими измышлениями».

– Наш герой, – твердил он, – совершенно не знает русский народ, не знает его помыслов и его быта. И не потому ли бегает за помощью к бывшему вятскому вице-губернатору Салтыкову, который клевещет в журналах на Россию под именем Щедрина?.. [111]

Наследник-цесаревич оторвался от мучивших его мыслей и поглядел на отца. В шестьдесят четыре года Александр II держал себя с княгиней Юрьевской словно восемнадцатилетний мальчишка. Он нашёптывал ей слова одобрения в её маленькое, красивой формы ушко. Он интересовался, нравятся ли ей вина и какие. Он соглашался со всем, что она говорила. Он смотрел на всех с дружеской улыбкой, как бы приглашая радоваться его счастью, шутил с детьми, своими племянниками, страшно довольный тем, что княгиня, очевидно, им понравилась.

– Итак, у нашего Ники появился дядя, который чуть не вдвое моложе его! – тихо сказала Александру Александровичу его Минни. – Какой позор! Но, слава Богу, я спокойна за тебя, мой дорогой муженёк…

Цесаревич нежно посмотрел на свою маленькую хорошенькую жену, и она ответила ему благодарным взглядом. Он нашёл её крохотную ручку, тихо сжал в своей огромной лапе; Минни ответила лёгким пожатием. «Скоро этот спектакль кончится, и мы снова будем вдвоём, одни в своём уютном и милом Аничковом дворце», – читали они в глазах друг у друга.