Плачь, Маргарита

— Я потерял сознание уже после выстрелов.

— Перед выстрелами не слышали ли вы каких-либо криков в свой адрес?

(«У комиссара жена еврейка. Постарайся это учесть», — инструктировал его по телефону Геринг.)

— Господин комиссар. — Роберт сделал паузу, точно собираясь с силами. — То, что они кричали в мой адрес, мне повторять противно. Еще отвратительнее то, что такие подонки окончательно дискредитируют свой народ, давший и дающий миру немало достойных и талантливых людей. Мне очень жаль…

Он медленно закрыл глаза.

— Господа, прошу вас… — тут же вмешался врач.

— Да, да, мы закончили, — кивнул комиссар. Нагнувшись, он осторожно нащупал руку Лея и слегка ее пожал. — Поправляйтесь. Мой коллега начальник полиции Франкфурта лично занимается этим преступлением. Еще раз желаю вам скорейшего выздоровления.

Все вышли. Роберт краем глаза видел, как в дверях комиссар и Гитлер пожали друг другу руки. Потом фюрер вернулся. Сев у постели, он кивнул врачу, чтобы тот оставил их вдвоем.

— Одно меня беспокоит, — сказал он Лею, — те негодяи, которые застрелили Вебера, пока остаются безнаказанными.

— Воображаю, как они возмутятся, когда узнают, что у них украли преступление, — усмехнулся Роберт.

— Да, забавно. — Гитлер вздохнул. — Ну что ж, больше хвалить вас за импровизации я, пожалуй, не стану. Я ведь понимаю, Роберт, чего вам стоит это представление. Я вчера резко говорил с вами… Извините. Надеюсь, что уже совсем скоро нам всем воздастся за наши страдания. Отдыхайте. Больше вас никто не побеспокоит. Выходить вам пока не следует, но если очень захочется подышать свежим воздухом, то это, я думаю, можно устроить. Ночью, во всяком случае. Только предупредите Бормана.

— Бормана? — переспросил Лей.

— Он расторопный малый. Рудольф специально попросил его быть здесь, поскольку сам пока… в отпуске. Что-то не так? — прищурился он, заметив странный взгляд Лея.

Тот отвел глаза.

— Нет. Я только хотел спросить вас. Рудольф беспокоится — не нужно ли ему приехать?

Гитлер минуту размышлял, потом улыбнулся.

— Конечно, хорошо бы, чтоб он был здесь. Но это уже мой личный эгоизм. Спокойной ночи.

Фюрер кивнул и вышел.

— Ну уж нет! — сказал себе Роберт. — Если Гиммлеру еще по должности положено за нами приглядывать, то этого выскочку я в гробу видал!

Он немного походил по комнате, полюбовался на мутную от близких прожекторов черноту липовой аллеи, конечно, утыканной «черненькими». Он уже оставил мысль погулять сегодня с Гретой. Ночь была ветреная. Наступила послерождественская оттепель, мокрый ветер так и хлестал в окна. Выходить ему совсем не хотелось, но что делать с Полетт? Ей по телефону не скомандуешь. Он позвонил сестре, попросил принести одежду, заодно — и верхнюю, и предупредить Гиммлера, что он хочет выйти подышать.

Через десять минут с его вещами явилась Елена.

— Куда ты? — прозвучал резкий вопрос. Роберт начал одеваться.

— Куда ты? — повторила она.

— Я должен поговорить с Полиной.

— К ней!

— Не к ней, а — с ней, — поправил Роберт.

— Если ты… это сделаешь… если только ты сейчас туда поедешь, я… убью ее, — тихо проговорила Хелен.

Лей рассмеялся.

— Ты убьешь ее, Геббельс убьет меня, а Пуци — Геббельса! Вместо одного сомнительного покойника будет три очевидных.

Завязав галстук, он присел в кресло, пережидая головокруженье.

— Послушай, детка, не говоря уж о том, насколько смешны подобные страсти в нашем с тобой исполнении, поверь хотя бы, что я слишком плохо себя чувствую. За последние трое суток я спал не более получаса. Мне сейчас вообще ничего не хочется. Кстати, как и день назад. Я просто должен с ней поговорить, чтобы она по дурости не навредила ни себе, ни нам. Так что успокойся.

— Я уже все сказала, — отрезала Елена.

Лей махнул рукой.

Надев куртку, он позвонил вниз, чтобы подали машину. Вышел, не взглянув на Хелен, но порядком разозлившись. На какой-то миг он даже задержался на лестнице, борясь с желанием вернуться и надавать ей пощечин, чтоб пришла в себя.

Дура! Дрянь! Полгода назад очередной болван полез из-за нее в петлю, так она даже в этом умудрилась упрекнуть его, Роберта. Это он, мол, довел ее до истерии, до потребности мстить всем и вся.

Он все-таки спустился вниз и прошелся по аллее. Сил совсем не было; голова по-прежнему кружилась, сердце сдавило. Он сел в машину, велел шоферу ехать в сторону Гюнтерштрассе.

Ночной Франкфурт, конечно, не ночной Мюнхен или Берлин, но и он жил своею жизнью. На набережную выходило несколько десятков ресторанов и казино, а франкфуртские проститутки, пожалуй, дали бы фору мюнхенским хваткой и напором, хотя и здесь они были такие же жалкие, бледные от голода и полубольные.

У себя в Кельне Роберт эту публику гонял нещадно — они все сидели в трех домах на одной из привокзальных улиц и носа не смели оттуда высунуть. Добропорядочные кельнские дамы господина гауляйтера в этом всячески поощряли и превозносили как истинного рыцаря борьбы за чистоту нравов. Одним словом, в Кельне у него был порядок — не то что здесь.

Лея раздражало обилие слепящих огней, еще и отражавшихся в глади Майна, но едва он закрывал глаза, как снова начинал проваливаться. Он, наконец, приказал остановиться, решив выпить пару рюмок в каком-нибудь казино, а затем пройтись по набережной. До салона Монтре оставалось лишь пересечь площадь.

Казино с фасада выглядело заманчиво, но внутри — та же толчея, слепящий свет, пьяные визги… Лея сразу подхватила под руку какая-то бабенка. Он отстранил ее и собрался уйти, но передумал. В приличном месте он, пожалуй, напьется, а здесь — едва ли. Взяв бутылку румынской водки, он сел за столик и налил себе полный стакан. Бабенка (должно быть, все та же) уселась напротив. Он мельком глянул на нее и поморщился. Выпив, он бросил ей деньги, чтоб купила себе выпивку и отвязалась. Но через минуту она снова явилась перед ним с бутылкой и принялась одаривать его кокетливыми улыбочками, под действием которых Роберт налил себе еще стакан.

— Вот я и не пойму, — вдруг заявила девица.

— Чего, прелестное дитя?

— Ты кто?

— Почти покойник, — усмехнулся Лей.

— Все там будем, — резонно отвечала она.

— А ты, я смотрю, торопишься?

— А ты не торопишься? — заметила девица, наблюдая, как он наливает себе третий стакан.

Роберт отодвинул его и закурил.

— Ты кто-о? — поразилась она, увидав, какие у него сигареты. — Банкир?

— Я комиссар полиции и сейчас тебя арестую, — сказал Роберт, рассматривая большую картину над баром с изображением не то обезьян на ветках, не то чертей в аду. — Так что проваливай.

— Все легавые курят дрянь, и у них глаза поросячьи. А у тебя красивые глаза, — сказала она и взяла его стакан обеими руками.

«Пожалуй, достаточно», — сказал себе Роберт. Сердце отпустило, можно было идти дальше. Он резко поднялся, и вдруг его точно по голове шарахнуло. На секунду он даже потерял сознание и вынужден был снова присесть к столу, держась за край. Девица тоже вскочила и глядела на него испуганно.

— Эй, ты что? — спросила она. — Болен, что ли? Болен или не болен, но, видимо, пить ему и впрямь не следовало. Вместо привычной бодрости и ясной головы он ошутил такое тяжелое ко всему отвращение, что несколько минут просто сидел, закрыв глаза, еще надеясь, что это пройдет. Но сделалось хуже. Он почувствовал, что ни на что сейчас не годен — вид женских лиц вызывал у него тошноту. То, что маячило перед ним сквозь сигаретный дым, едва ли можно было назвать женским лицом — то была скорей личина его совести, исковерканная страстями, больная и размалеванная, глядящая на него со страхом и недоверием. Но это была единственная компания, которая ему сейчас подходила. Роберт осторожно поднялся, постоял, сделал несколько глубоких вдохов.

— Пошли, — сказал он девице. — Но выйдем через черный ход.

На следующий день все газеты писали о покушении на руководителя отделения НСДАП Рейнской области, депутата прусского рейхстага Роберта Лея.