Де Рибас

— Невероятно.

— Невероятно другое. Глори хочет видеть Ивана Ивановича своим мужем, отцом, благодетелем и ребенком!

В доме на дворцовой набережной закипал вулкан, и это было надолго. И дело состояло не в том, что Настя ревновала, а в том, что она теряла привычное положение хозяйки дома. Этого Настя перенести не могла и, конечно же, начались мелкие интриги, от которых Рибас бежал в корпус. Но во время великого поста на одном из обедов у Бецкого он узнал такое, что могло вышибить его из седла.

Началось с безобидных нападок Насти на Мельхиора Гримма, который вновь объявился в Петербурге на бракосочетании Павла. На обеде присутствовали генерал-прокурор Вяземский, Эрнст Миних, Алымова, Алеша, секретарь Хозиков, преподаватель кадетского корпуса Лехнер и дежурный кадет.

— Для меня лично ханжество нестерпимо, — заявила Настя, поддев вилкой брюссельскую капусту. — Но что. же это? Мельхиора Гримма снова уговаривают остаться в Петербурге, занять любую должность… — Она посмотрела на Бецкого и этим дала понять, чью должность может занять Гримм. — Ему сулят баснословные деньги. А тем, кто неутомимо трудится, не обещают ничего.

С Настей никто не спорил. Она была беременна. Но Алымова все-таки сказала ей в пику:

— К Гримму прислушиваются многие государи Европы.

— Прислушиваются, но не слушают! — возбужденно парировала Настя. — Мне, к примеру, пишут из Англии, Дании, но я не публикую эти письма в своей «Литературной корреспонденции» и не сплетничаю публично о государях.

— Я, помнится, познакомился с Гриммом в салоне мадам Жоффрен, — сказал Бецкий. — И, помнится, Гельвеций называл его ловцом душ.

— Это тонкое искусство, — сказала Алымова.

— Это искусство, от которого в России есть икона святого Нифонта — прогонителя бесов, — ответила Настя.

— Воистину так, — неожиданно поддержал ее Лехнер. — Из Европы и в наш шляхетский корпус много порчи идет. Кадеты играют в карты и в бильярд на деньги.

Это был камешек в огород Рибаса. Майор закрывал глаза на то, что и Алеша играл на деньги. Когда педант Лехнер заглядывал в кадетские спальни, воспитанники поспешно прятали карты. Рибас почувствовал необходимость высказаться на эту тему.

— Все общество, и даже самое высшее, играет, — сказал он.

— Да! — воскликнул Лехнер и с такой злобой взглянул на Рибаса, что тот удивился. Лехнер продолжал: — Но это порок! А у нас некоторые потакают ему, растлевая души.

— Ах, оставьте, — сказал генерал-прокурор Вяземский. — Я вчера проиграл императрице девяносто рублей. Завтра буду отыгрываться. Ваши воспитанники должны быть готовы к жизни, чтобы не проигрывать.

Лехнер не отвечал, но Рибас понял, что в корпусе у него появился несомненный и злобный враг.

— Что пишут из Италии, милейший Иосиф Михайлович? — спросил Бецкий, переводя разговор в другое русло, и Рибас коротко сообщал, что в Неаполе «испанская партия» отступает, первый министр Тануччи вынужден подать в отставку, а королева стремится к независимости во всех делах. Главную новость он выложил перед Бецким как козырь в виде миланской «Литературной газеты», недавно присланной отцом вместе с письмом. Дон Михаил случайно обратил внимание на фамилию Бецкий в этой газете, удивился: писали о тесте его сына. Среди необозримых трудов Ивана Ивановича были и два томика о воспитании молодого поколения. Труд сей издали в Амстердаме под редакцией Дидро. А миланская «Литературная газета» напечатала о книге хорошую рецензию. За столом ее зачитали вслух, Бецкого поздравляли, а генерал-прокурор сказал:

— Все это весьма кстати, так как есть новость. Неаполитанский король первый из итальянских государей высказал желание завести с нами дружеские сношения через министров-послов.

Рибас был ошеломлен. Не выказывая своего волнения, он спросил:

— Когда же Фердинанд высказал это желание?

— Осенью.

— А как это стало известно?

— Через испанского посланника в Вене, — отвечал Вяземский.

Так, Магони сделал свое дело, а Рибас, затеявший все это предприятие, ничего не знал о результатах! Его обошли. О новости, кровно интересующей его, он узнает случайно. Императрицу Рибас видел почти каждую неделю, но она лишь интересовалась успехами Алеши.

— Будет ли обмен послами между Неаполем и Россией? — спросил он.

— Конечно, — ответил Вяземский.

Новость радовала и удручала тем, что кто-то не хотел, чтобы он, Рибас, был причастен к дипломатии Неаполя и России. Значит, надежда стать в Неаполе российским посланником, неосуществима? Кто приложил к этому руку? Ризелли? Кто-то в Петербурге? Нет, так просто он не откажется от своих намерений.

Через несколько дней, собираясь в Зимний дворец, он вдруг услыхал от Алеши:

— Мне дали понять, что государыня вовсе не была приятельницей моей матери.

— А кем же? — Рибас давно был готов к тому, что рано или поздно Алеша узнает истину.

— Мне намекнули, что она моя мать.

«Что ответить ему? Он давно не ребенок. В апреле исполнится пятнадцать».

— Пойми. Всегда найдутся люди, которые из коварства натуры или из зависти захотят покончить с хорошим отношением к тебе императрицы. Если ты дорожишь ее добротой и доброжелательностью, ни с кем не говори об этом. Пока для тебя это самое лучшее.

— Но скажите: она — моя мать?

— Ты все узнаешь в свое время. А пока, если подобный разговор возникнет не по твоей воле, сумей пресечь его.

В Зимнем императрица играла с Алешей в бильярдной и откровенно любовалась ловкостью сына.

— Поздравляю вас, майор, — сказала она Рибасу. — Неаполь и Петербург скоро обменяются посланниками. Нам стало известно, что Фердинанд IV направляет в Петербург Франческо де Аквино князя Караманико. Знаете ли вы что-нибудь о нем?

— По правде говоря, — ответил не сразу Рибас, — я знаю от отца, что князь Караманико далек от практических дел. Вряд ли его увлечет это назначение.

— В этом мы ему поможем, — улыбнулась Екатерина.

«Теперь или никогда, — решил Рибас. — Надо, как Потемкин, просто попросить ее и сказать: «Я, ваше величество, мечтаю стать вашим посланником в Неаполе. Ведь даже Мельхиору Гримму перед его отъездом в Париж вы дали чин статского советника с содержанием в. две тысячи в год». Для начала он сказал:

— Очень важно, ваше величество, кто из России отправится посланником в Неаполь.

— О, эта персона хорошо известна и всем дурным, и всем хорошим, что в ней есть. Мы решили послать в ваши края молодого графа Андрея Разумовского. Правда, пришлось составить для него подробные инструкции, чтобы его увлечения не помешали ответственной миссии.

Все было кончено! Граф Андрей получил шестнадцать статей наставлений из Сената, пять тысяч прогонных денег, восемь тысяч годового жалования, четыреста рублей на канцелярские расходы, выехал из родового Батурина в Вену и надолго застрял там, благо знакомств, развлечений и романтических связей венский двор представлял в избытке. Посол из Неаполя князь Караманико ни в Петербурге, ни в Вене так и не появился.

Но надежда не оставляла Рибаса. Ведь при графе Андрее, полномочном после-министре, полагалось быть секретарю. Так что существовала еще возможность для майора прибыть в Неаполь с дипломатической охранной грамотой, с которой наверняка посчитаются Ризелли. Но для этого нужно немедленно отправиться к канцлеру Панину, что он и сделал. Сенатский секретарь объявил, что Никита Иванович отбыл на неопределенный срок в свои поместья. Иностранными делами, как сказал потом Бецкий, ведает теперь весьма недалекий Иван Остерман и весьма осмотрительный статс-секретарь Екатерины Александр Безбородко.

На следующий день Рибас собрался к знакомцу по Кучук-Кайнарджи, бывшему подполковнику Безбородко, но неожиданный визит Антонио Джики прервал сборы и положил конец всем его намерениям. Антонио наполнил рибасовы кадетские кельи шумом, смехом и восклицаниями:

— Я только что из Италии! Коптил небо в Ливорно! Чистил перья остаткам российского флота вместе с Иваном Ганнибалом.