Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Выяснить, каков был характер Масасигэ, какие им двигали мотивы, более трудно. Есть свидетельства что для военного человека он был скромен по натуре и всегда готов хвалить других за их достижения. [335] Есть также свидетельства, что он был милостив к беззащитным крестьянам и заботился о своих солдатах. Однако, это можно считать приукрашиванием того времени в целях представить его истинным джентльменом, понимавшим аварэ. В отношении решающего вопроса о лояльности Масасигэ, следует безоговорочно признать, что, какими бы ни были первоначальные мотивы его решения примкнуть к Годайго, в 1331 году поддерживать его сторону было делом малообещающим, тем более — в 1336-м; он же упорно придерживался ее до конца, хотя и имел возможность, подобно Такаудзи и многим другим, в свое время перейти на другую сторону, обеспечив этим свою безопасность и процветание. Во времена ненадежных союзов он оставался непоколебим в своей оппозиции врагам императора, — сперва Ходзё, а затем Асикага. Даже когда он понял, что ситуация отчаянная, что его советы игнорируют, он ничуть не был поколеблен в решимости исполнить приказы двора, ринувшись в бой и приняв свое Ватерлоо у реки Минато. Яростная, безоглядная решимость — вот что действительно должно быть отмечено в качестве самой выдающейся черты характера Масасигэ: единожды решив противостоять Бакуфу, он ни разу не сошел с избранного пути. [336]

Какими бы ни были мотивы его неистовой жизни, ясно одно: ему не удалось достичь своей конечной цели. И именно поражение Масасигэ, ознаменованное катаклизмом 1336 года, восстановлением Бакуфу Асикага два года спустя и, наконец, падением «южного» двора, закрепило его образ основного героя-самурая. Находись Масасигэ на стороне победителей — никакая храбрость или лояльность не принесли бы ему того почтения, которое он обрел у последующих поколений. [337] Неудача Масасигэ была тем более значительной, что возникла не от стечения обстоятельств или невезения, но по причине его решительной поддержки «проигравшего». Связав себя со столь упрямым, неадекватным хозяином, как Годайго, Масасигэ намеренно обесценил годы затраченных усилий, все свои блестящие победы, все свои жертвы.

Реставрация Кэмму и то, что за ней последовало, дали самый богатый урожай героев-неудачников в японской истории, в число которых входят Китабатакэ Тикафуса, Годайго, принц Моринага, Нитта Ёсисада, Кодзима Аринори и Кусуноки Масацура; [338] следует отметить, что именно они, а не их победители, были самыми почитаемыми фигурами того периода. Масасигэ выделяется в этом ряду по той причине, что в его жизни наиболее выпукло представлена японская героическая парабола: самоотверженные усилия в борьбе за безнадежное дело, приводящие к первоначальным достижениям и успехам, но оканчивающиеся славным поражением и храброй, мучительной смертью. [339]

Героичность образа побежденного Масасигэ усиливает его злой гений — коварный и удачливый Такаудзи. О его жизни сохранилась масса исторического материала, таким образом, контраст между его реальной жизнью и легендарными домыслами не столь разителен, как в случае с Масасигэ. Это был бесстрашный и чрезвычайно способный командир, который, поддержав Годайго в критический момент, обеспечил победу роялистов. Это он (а не Масасигэ) захватил для императора Киото; также, именно он сделал возможным поражение Камакура и «узурпаторов» Ходзё. В дополнение к тому, он был замечательным организатором и политическим лидером. Когда складывалась неблагоприятная ситуация для его стороны (какой бы ни была эта сторона), он был достаточно гибок и убедителен и получал достаточную поддержку воинов, не находившихся в вассальной зависимости ни от него, ни от его семьи. Он шел в ногу со своим временем, подходя к нуждам воинского сословия вполне реалистично. Все это дало ему возможность основать Бакуфу Асикага, новую «династию», остававшуюся у власти около века.

По характеру Такаудзи представляется располагающим к себе, щедрым человеком, серьезно интересовавшимся культурой, в частности сочинением стихотворений танка. Он был известен своей религиозностью и способствовал постройке одного из крупнейших дзэнских храмов Тэнрюдзи, который в 1339 году был посвящен памяти его порфироносного врага Годайго. [340] На протяжении многих лет он был в близких отношениях со знаменитым дзэнским священником Мусо Кокуси, отзывавшемся о нем в весьма похвальных выражениях. [341] После своего триумфа у реки Минато, он составил письменное воззвание, в котором испрашивал прощения у Каннон, буддийской богини сострадания; он сравнивал свою настоящую жизнь со сновидением и искал истины и спасения в потустороннем мире. Духовные искания Такаудзи не следует, вероятно, принимать слишком всерьез, поскольку они оказывали мало влияния на его реальные действия; однако, безотносительно к тому, насколько искренней была его религиозность, не может быть никаких сомнений в том, что он был одним их немногих действительно конструктивно мыслящих государственных деятелей своего века. В историческом плане он выглядит неизмеримо значительней эффектных роялистов, и в большинстве других стран именно он, а не Масасигэ, явился бы истинным героем.

Однако, образ Такаудзи стал в Японии примером самого отвратительного предательства. В то время, как Масасигэ иконизировали, его удачливого противника проклинали, как честолюбивого, эгоистичного злодея. «Хотя он и получил вознаграждение, во многом превосходящее масштабы его службы Высшему Правлению, — писал Араи Хакусэки, — целью его всегда были лишь собственные интересы». [342] Рай Санъё, другой выдающийся ученый эпохи Токугава, гневно именовал его «собакой, овцой, лисой и крысой», захватившей власть и запачкавшей историю японского Трона. [343] С точки зрения конфуцианцев, непростительным преступлением была перемена сторон; сперва обращаться против своих повелителей, Ходзё, а затем — самое ужасное — против законного императора. [344] На самом деле, измена такого рода была весьма распространенным делом в средневековой Японии, и, хотя Такаудзи (подобно своему современнику, шотландскому герою Роберту Брюсу) сделал это, может быть, несколько более откровенно, чем делали другие, он без сомнений чувствовал, что его положение в столице к 1335 году стало уязвимым, и что у него было в достаточной мере предлогов, дабы отказаться оставить Камакура. Как объяснял его друг-монах Мусо Кокуси,

В период беспорядков эры Гэнко (1331–1334), Сёгун [Такаудзи], действуя в точности по приказам императора, быстро подавил недругов престола [регентов Ходзё], в результате чего он стал подниматься в государственных рангах все выше и выше ото дня ко дню, и его рост вызвал изменения в отношении к нему остальных. Вскоре с яростью тигров посыпались клевета и наговоры, что неизбежно навлекло на него неудовольствие императора. Рассмотрим же, отчего подобное могло произойти? По той причине, что он исполнял свой славный долг с таким рвением и к полному удовлетворению своего правителя. Есть старинное выражение, что близость влечет за собой вражду. В этом все дело. [345]

Ученые эпохи Токугава также обвиняли Такаудзи в том, что он якобы был любителем войны и на протяжении десятилетий держал страну в состоянии раздора. Эту традиционную критику повторяет и Джордж Сэнсом, когда пишет о Такаудзи:

Сегодня — мясник, назавтра — кающийся грешник; он весь состоит из неразрешимых противоречий, и даже откровенных отзывов о нем осталось весьма немного. Нельзя отрицать, что он — значительная фигура в истории своей страны, однако нельзя сказать, чтобы он принес ей много добра, ввергнув в десятилетия нескончаемых и ненужных войн. [346]