Столетняя война (ЛП)

— Выродков тысячи и тысячи, а еще арбалетчики, чтоб им пусто было… — тоскливо протянул Эвелголд, глядя на французский строй: арбалетчики стояли по флангам, за спинами латников.

— Ждите! — прокричал стрелкам седой рыцарь на забрызганном грязью мерине — один из многих, кто подъезжал к строю передать приказ или поделиться советом. — Ждите! Стрелять только по моему сигналу! — Латник воздел в руке толстый жезл, обернутый зеленой тканью и увенчанный золотым навершием. — Пока не брошу жезл — не стрелять! Следите за жезлом!

— Кто это? — спросил Хук у Эвелголда.

— Сэр Томас Эрпингем.

— А кто он?

— Латник, который бросит жезл.

— Жезл я подкину высоко, — крикнул сэр Томас. — Вот так!

С силой брошенный жезл взлетел в пропитанный дождем воздух и перевернулся в вышине. Рыцарь, потянувшись было его поймать, промахнулся. Хук так и не решил, считать ли это дурной приметой.

— Подними, Хоррокс, — велел Эвелголд. — Да гляди веселей!

Хоррокс кинулся бегом, но заполненные водой борозды и раскисшие гряды между ними не давали двигаться, ноги вязли по щиколотку. Добравшись наконец до зеленого жезла, стрелок отдал его седовласому рыцарю, тот поблагодарил и двинулся дальше вдоль строя лучников, повторяя для остальных тот же приказ.

— Лемех, должно быть, пустили глубоко, — заметил Эвелголд.

— Под озимую пшеницу, — отозвался Хук.

— А она-то при чем?

— Под озимую распахивают глубже.

— Вот уж пахать никогда не приходилось, — покачал головой Эвелголд: до получения должности винтенара он был кожевником.

— Осенью пашут глубоко, весной мелко, — объяснил Хук.

— Да уж, этим выродкам не придется рыть нам могилы, — невесело буркнул Эвелголд. — Клади в борозды да закапывай…

— Небо проясняется, — заметил Ник.

На западе, где едва выступали над лесом невысокие стены крепости Азенкур, свет делался ярче.

— Ну хоть тетива не промокнет. Значит, убьем сколько-то выродков прежде, чем они нас прирежут.

Враг превосходил англичан числом не только знамен, но и музыкантов. Английские трубачи время от времени выдували короткие бравые сигналы, а затем умолкали, давая место барабанщикам, выстукивавшим все тот же резкий настойчивый ритм. Французские же трубы не стихали ни на миг, их пронзительные вопли, то опадающие, то визгливо взлетающие, звенели в холодном воздухе и навязчиво лезли в уши. Основное войско французов было пешим, как и английское, хотя на обоих вражеских флангах выделялись отряды конных рыцарей с выставленными в небо копьями. Чтобы согреть коней, крытых длинными попонами с вышитыми гербами, всадники то и дело прогуливали их перед строем.

— Скоро нападут, не задержатся, — кивнул в их сторону Том Скарлет.

— Может, да, — отозвался Хук, — а может, и нет.

Он разрывался между желанием ввязаться наконец в бой, который прекратит затянувшуюся пытку, и мечтой благополучно оказаться дома, в Англии, в теплой постели.

— Не натягивать тетиву, пока не начнется битва! — Эвелголд повторил предупреждение уже в пятый или шестой раз, но никто из лучников сэра Джона даже не повернул головы. Все лишь поеживались от холода и не сводили глаз с французов. — Черт! — прошипел вдруг сентенар.

— Что? — очнулся Хук.

— Наступил в дерьмо.

— Говорят, это к удаче.

— Тогда поплясать в нем, что ли…

Там и тут священники служили мессу, и лучники один за другим подходили исповедать грехи и принять причастие. Король на виду у всех преклонил колено перед кем-то из своих капелланов, стоящих напротив центрального строя.

Еще раньше, на рассвете, Генрих объезжал войско на своем белом жеребце — выстраивал людей на позиции и кое-где проверял, надежно ли вбиты в землю колья. Золоченая королевская корона, надетая поверх шлема, в тусклом свете сумрачного утра казалась неестественно яркой.

— Бог на нашей стороне, друзья! — крикнул он тогда стрелкам. Увидев, что те почтительно преклоняют колени, он дал знак подняться. — Бог за нас! Верьте!

— Может, Бог умножит английское войско? — раздался голос какого-то смельчака из лучников.

— Зачем? — весело спросил король. — Нам хватит и Божьего покровительства! У нас достанет воинов исполнить Божью волю!

Теперь, вернувшись выслушать мессу и принять причастие, Хук отчаянно желал, чтобы король оказался прав.

Ник опустился на колени перед отцом Кристофером, поверх рясы облаченным в успевшую заляпаться ризу, расшитую белыми голубями, зелеными крестами и корнуолловскими червлеными львами.

— Я согрешил, святой отец. — И Хук признался в том, о чем никогда прежде не говорил на исповеди: в том, что убил Роберта Перрила и намерен убить Томаса Перрила и сэра Мартина. Слова давались с трудом, но Ника подстегивала мысль — почти уверенность, — что нынешнего дня ему не пережить.

Руки священника, наложенные на голову Хука, дрогнули.

— Почему ты совершил убийство?

— Перрилы убили моего деда, моего отца и брата.

— А теперь одного из них убил ты сам, — сурово проговорил отец Кристофер. — Ник, это надо прекратить.

— Я их ненавижу, святой отец.

— Тебе предстоит битва. Поэтому ступай отыщи своих врагов, попроси у них прощения и примирись. — Хук не ответил, и священник продолжил: — Другие сегодня так и делают — идут примиряться с врагами. Ступай и ты.

— Я обещал, что не убью его во время сражения.

— Этого мало, Ник. Неужели ты хочешь предстать пред судом Божьим с ненавистью в сердце?

— Я не могу с ними примириться. Они убили Майкла.

— Христос прощал Своих врагов, мы должны следовать Его примеру.

— Я не Христос, святой отец. Я Ник Хук.

— И Господь тебя любит, — вздохнул отец Кристофер и осенил крестом голову Ника. — Тебе нельзя убивать этих двоих. Таково Божье повеление. Понятно? На битву можно идти, только истребив ненависть в сердце. Тогда Господь будет к тебе милостив. Обещай мне не замышлять убийств, Ник.

Решение далось не без внутренней борьбы. Помолчав, Хук отрывисто кивнул.

— Я не стану их убивать, святой отец, — нехотя проговорил он.

— Ни сегодня, ни завтра, никогда. Обещаешь?

Вновь повисла пауза. Хук вспомнил долгие годы вражды и въевшуюся в разум ненависть, вспомнил свое отвращение к сэру Мартину и Тому Перрилу… Потом подумал о сегодняшней битве — и понял, что, не дав клятвы, требуемой отцом Кристофером, он никогда не попадет в рай. Он коротко кивнул:

— Обещаю.

Отец Кристофер сжал его голову ладонями.

— Вот тебе епитимья, Николас Хук: покажи себя метким лучником в нынешней битве. Во имя Бога и короля. Te absolvo [91]. Прощаются твои грехи. Теперь взгляни на меня.

Хук поднял глаза. Дождь окончательно стих. Священник, достав уголек, что-то написал на лбу Ника.

— Вот и хорошо, — сказал он, закончив.

— Что это, святой отец?

Отец Кристофер улыбнулся.

— Я написал на твоем лбу «IHC Nazar» [92]. Кое-кто верит, что это спасает от напрасной смерти.

— Что это значит, святой отец?

— Это имя Христа — Назарянин.

— Напишите его и на лбу Мелисанды.

— Конечно, Хук, обязательно. А теперь прими Тело Христово.

Хук приобщился Святых Даров и затем, как делали другие по примеру короля, положил на язык щепотку влажной земли и проглотил ее вместе с облаткой — в знак покорности смерти, в знак того, что принимает землю с той же готовностью, с какой земля приняла бы его самого.

— Надеюсь, мы еще увидимся, святой отец, — сказал Хук, надевая шлем поверх кольчужного капюшона.

— Я молюсь о том же, — откликнулся священник.

— Дерьмоголовым придуркам пора нападать, — пробурчал Уилл из Дейла, когда Хук вернулся к своим.

Однако строй французов, заполнивший всю ширину плато от леса до леса, стоял недвижно и не выказывал ни малейшего намерения наступать. Враг ждал.

Английские герольды в великолепных налатниках, не выпуская из рук белых жезлов, доскакали до середины поля, где их встретили герольды Франции и Бургундии, и вся группа отъехала к кромке леса, остановившись у полуразваленного сарая с заросшей мхом крышей. Оттуда они вместе будут наблюдать за боем, а в конце объявят победителя.