Гибель Айдахара

– Что помешало тебе осуществить задуманное?

– Разве ты не понял? Любовь…

– А может быть, не любовь, может быть, просто наслаждение заставило тебя забыть об осторожности?

– Нет, – упрямо повторила Жанике. – Проснувшаяся вновь любовь отняла у меня разум…

Едиге долго молчал, и Жанике покорно ждала решения своей участи. Наконец он сказал:

– Я уже не молод… Мне пятьдесят… И сегодняшнюю ночь… Если ты сумеешь простить себе то, что хотела сегодня совершить надо мною, то я прощаю тебя…

Спазма сдавила горло Жанике. Хотелось плакать, но слез не было.

– Спасибо тебе… Ты великодушен, как хан…

Едиге ничего не ответил на эти слова. В юрту тихо вползали размытые рассветные сумерки.

– Приготовь воду для умывания, – сказал он. – Наступает утро…

Степь жила неспокойно. Все, казалось, оставалось по-прежнему – так же кочевали роды, люди ухаживали за скотом, радовались рождению детей, печалились, когда приходила смерть, но где-то подспудно уже бродило в народе недовольство, чаще вспыхивали жаркие споры и срывались с языка злые слова. Это значило, что люди устали от бесконечных междоусобиц, постоянных стычек и убийств.

Степь помогла Едиге победить. Была вера, что новый хан – не чингизид, а значит, будет больше думать о народе, и наконец придет долгожданный мир. И вначале все было именно так. Но, видимо, недаром говорят, что если иноходцу приходится долго бежать, то рано или поздно он перейдет на обычный шаг и его будет трудно отличить от простой лошади.

Едиге был азартным всадником и не любил останавливаться. С каждым годом ему хотелось все большей славы и власти; и чем громче делалось его имя, тем нетерпеливей и безрассудней становился хан.

Славу степняку приносят только войны, и Едиге это хорошо понимал. Тщеславие его было велико. Он возвысил над всеми родами, кочевавшими в Дешт-и-Кипчак, свой род мангыт, и о хане с неодобрением стали говорить, что он больше не вождь всего народа, а только повелитель своего рода.

Возвышение одних и унижение других всегда порождает несправедливость. Так случилось и здесь. Но кто посмел бы сказать об этом вслух, кто решился бы выступить против всесильного хана?! И когда завязывается такой узел, разрубить его может только случай.

И этот случай пришел. Был он, как всегда, неожидан, но степь будто ждала его.

Страшная весть облетела Дешт-и-Кипчак. За неповиновение по приказу Едиге был полностью вырезан один из алчинских аулов. Воины хана не щадили никого. В эту ночь под их кривыми саблями пали почти все жители аула. Не было пощады даже старикам и детям.

Страшная весть черной птицей облетела степь из края в край, но первыми поднялись соседи алчинцев, воины рода кенегес. Словно река в весенний паводок, забурлила Дешт-и-Кипчак. Вырвалась на волю годами копившаяся ненависть. Руки людей потянулись к оружию.

Во главе недовольных встал предводитель племени кенегес бий Актайлак. Он был стар, но мудр, и потому люди услышали его голос. Актайлак-бий говорил:

– Ханская власть – это шестиглавый дракон. Он будет глотать людей до тех пор, пока не найдутся батыры, которые отрубят ему головы. Пять сжатых пальцев – это кулак. Объединившиеся роды и племена – народ. Если мы будем все вместе, то что сможет сделать с нами хан?!

И всколыхнулась степь Дешт-и-Кипчак:

– Правильно говорит мудрый старец!

– Все племена и роды степи должны собираться вместе!

– Главное – начать!

– Пусть скачут гонцы!

Представители всех родов съехались в аул Актайлак-бия на большой совет, и все были едины в своем желании выступить против Едиге.

Слово попросил юный джигит Тоган, сын Алау-батыра.

– Я мангыт, – сказал он, – но моя мать из вашего рода, рода кенегес, и потому я хочу быть с вами.

Собравшиеся одобрительно зашумели:

– Молодец, племянник…

– Сразу видно, что орленок из нашего гнезда…

Актайлак-бий провел ладонью по седой бороде.

– Слушайте наше решение, – негромко, но твердо сказал он. – Пусть все мужчины рода кенегес через три дня соберутся в урочище Кзылшия. Я же выступлю со своими джигитами сегодня ночью.

Но степь есть степь. Здесь невозможно сохранить тайну, как невозможно в дырявом бурдюке сберечь воду. Когда восставшие кенегесцы через двое суток добрались до урочища Кзылшия, они увидели перед собой ханское войско. Во главе его стоял Карасур-батыр.

Не было предела отчаянию кенегесцев. Всякий, имеющий глаза, видел, что им не одолеть золотоордынское войско, потому что главные силы восставших были еще далеко и подойти к месту битвы могли лишь через несколько дней.

Злорадно усмехаясь, выехал навстречу кенегесцам на гнедом жеребце сам Карасур-батыр. Был он огромен и грозен. В степи Карасур-батыра хорошо знали. Он был монголом из рода барын, всего три года назад пришел на службу к Едиге, но рассказы о его жестокости и кровожадности уже успели облететь всю Дешт-и-Кипчак. И еще славился Карасур-батыр страшной, нечеловеческой силой. Его булава с железным, утыканным острыми шипами шаром, разила противника без промаха и наповал.

Горяча своего гнедого жеребца, поднимая его на дыбы, монгол крикнул:

– Эй вы, безмозглый сброд! Пусть выйдет на поединок со мной тот, кто уговорил вас выступить против великого хана Едиге!

Актайлак-бию давно минуло восемьдесят, но сердце его по-прежнему было горячим, и он любил свой народ.

Оглянувшись вокруг, он увидел хмурые, бледные лица своих воинов. Мудрый старец хорошо знал, что ждет их совсем скоро – быстротечная жаркая битва и смерть. И, стараясь, чтобы все услышали его, бий крикнул:

– Люди, я позвал вас за собой и привел сюда! И потому я принимаю вызов!

Из рядов воинов вдруг выехал Тоган на бархатисто-черном горячем скакуне. Он поднял над головой руку со сжатым кулаком.

– Нет, нагаши-ата [5]! – крикнул он. – Разве нет среди нас батыров, чтобы посылать на поединок мудрых старцев?!

И, не дожидаясь согласия Актайлак-бия, Тоган ринулся вперед. Подобно черной молнии, несся он по степи, а навстречу ему уже мчался Карасур. Все произошло так быстро, что никто даже не успел крикнуть Тогану слов одобрения.

Всадники сблизились. Мелькнула в воздухе тяжелая палица монгола. И случилось то, чего никогда не случалось: грозное, неотразимое оружие не задело юного воина. Огромный гнедой жеребец Карасура тяжело промчался мимо. Легко развернул своего скакуна Тоган и понесся вслед за монголом. И, едва тот успел повернуть своего коня, острый наконечник копья юного воина впился в горло Карасура. Монгол тяжело осел и медленно вывалился из седла.

Ликующие крики раздались среди кенегесцев.

– Карасур повержен!

– Бог милостив к нам!

– Вперед!

– Пусть враг знает нашу силу!

От топота копыт задрожала земля. Вдохновленные победой Тогана, лавиной ринулись вперед воины-кенегесцы.

Но недолго кипела битва. Слишком неравными были силы. Золотоордынцев было больше, да и вооружены они были лучше.

Упал с белого верблюда Актайлак-бий, сраженный стрелой, чья-то острая сабля достала юного Тогана. Но самое страшное случилось потом. Не зная о том, что произошло в урочище Кзылшия, сюда подходили из степи все новые и новые отряды. И с каждым из них легко расправлялось золотоордынское войско. Ветер нес над великой Дешт-и-Кипчак запах гари и крови.

Тихо и тревожно стало в степи. Однажды ночью к могиле Тогана пришел воин, слагающий стихи. Он был уже немолод, и первая седина сделала его виски серебрянными. И в этот раз судьба подарила ему жизнь. Вместе с воином был маленький сын Тогана…

Высокая ясная луна освещала поле недавней битвы. Лицо воина было суровым, а губы шептали: