Хомуня

— Баубек, собирай друзей, разводите костер у священного камня, — приказал старик внуку. — Завтра племя отправится в Нижнюю долину убирать рожь, будем просить Хырт-Хурона, чтобы дал нам побольше зерна, — затем повернулся к гостю. — Ты каких богов чтишь, Хомуня?

— Я — христианин.

Бабахан вздохнул, лицо его потеряло радость.

— Богов много, а человек — один.

— Ты хотел сказать, Бабахан, что людей много, а бог — один?

— Нет. Я подумал о том, что ты услышал. Не хочу обидеть тебя, Хомуня. Кланяйся Христу, если веришь ему. Когда-то и мы осеняли себя этим знамением. Человек волен сам выбирать себе покровителя. Я расскажу, почему люди моего рода выбросили жестокого Иисуса из своего сердца и вернулись к богам предков.

Бабахан взял палку и поворошил угли. Костер разгорелся сильнее, сыроватые дрова громко хлопнули искрами, вспыхнуло пламя, высветило бороду вождя.

— Вот это и есть бог. Огонь дает жизнь всему, что есть на земле. Он живет вечно. И в человеке, и в деревьях, и в лошадях — во всем есть семя огня, — Бабахан помолчал, не отводя глаз от белых углей и красноватых горячих языков пламени, нехотя лизавших бока черного от копоти котла. Потом отложил в сторону палку, опустил руки на колени. — Наши предки давно поселились в этих горах. Разве кто-нибудь сможет подсчитать, сколько с тех пор родилось людей и умерло от старости? И я не могу. И не только от старости умирает человек. Если на узкой горной тропе встретятся два зверя, то погибнет тот, кто слабее. Человек мудр. Он способен быть и преданной собакой и ядовитой змеей; стать перед врагом на колени, полюбить себе подобного и отказаться от своих помыслов ради сохранения жизни. Таков человек есть. Таков и будет. Я восхищаюсь удалью Черного уха, укравшего коня, но прикажу убить его, если попадется в руки. И не потому, что ворует, в воровстве ничего мерзкого нет. Мы же не осуждаем медведя, если он задерет корову?

— Медведь — охотник, — вставил слово Хомуня, — а человеку предназначено в тяжких трудах добывать хлеб свой.

— Тогда почему Христос не накажет Черное ухо, а перекладывает это на мои плечи? Кто человеку разрешил воровать и убивать других людей? Разве не бог?

Хомуня промолчал.

— Я хотел тебе рассказать о своем селении и о том, почему наш род перестал поклоняться Христу. Так слушай.

Великий Аспе, вождь наших предков, устал от войны и, спасаясь от врагов, привел своих людей в эти горы. Но едва нашли теплую, солнечную долину и вступили в нее, снова пришлось вытащить сабли и натянуть луки.

Люди, которые жили в долине, встретили наших предков камнями и стрелами. Храбрые воины гибли и с той и с другой стороны.

И тогда Аспе надел свои лучшие одежды, взял самую красивую девушку и пошел к хозяевам долины. На виду у всех отбросил в сторону лук, положил на землю саблю и приблизился. И сказал он: «Если мы перебьем друг друга, то кто в жены возьмет сестер наших и дочерей? Разве они живут для того, чтобы оплакивать могилы близких и не должны больше рожать детей? Я привел к вам любимую свою сестру, смотрите, как она хороша. Пусть достойный возьмет ее в жены, и тогда она родит ему сына. И мне самому пришло время растить детей, а не убивать себе подобных. Хочу выбрать у вас невесту». И ответили люди Аспе: «Мы согласны отдать тебе и твоим воинам дочерей наших, и забрать у вас столько же. Породнимся и будем жить вместе. Но как посмотрят на это боги? Захотят ли они меняться своими людьми?» И опять сказал Аспе: «Давайте объединим и богов своих. А чтить больше всего будем самых сильных и самых добрых из них».

Так и стали жить.

Много времени прошло с тех пор. Но вот из-за гор и далеких морей пришли посланцы Иисуса Христа и уговорили людей забыть старых богов. Крепкими веревками связал наши души Христос. И чтить священное дерево нельзя. Жену иметь без его позволения — тоже нельзя. В зимние дни мы едим мясо своего скота и того зверя, что в лесу добудем. Но в пост — и на мясо запрет налагается. За малейший проступок Христос грозит жестокой карой. Я уже был вождем рода в тот год, когда в наших долинах и рожь не уродила, и фруктов не было. К весне дети наши стали умирать от голода. И разрешил я, несмотря на великий пост, взять луки и добыть мясо. Поели досыта люди, и улыбка появилась на их лицах. Даже Сахира, жена моя, умиравшая от голода, поправилась и захотела родить мне сына. И тогда жестокий Иисус решил покарать нас, сбросил с гор лавину на наше селение. Похоронил и мужчин, и женщин, и детей. И грешных, и тех, кто еще не успел согрешить.

Уцелело лишь несколько семей, сакли которых стояли ниже по течению реки. По другую сторону селения тоже сохранился один дом. Там жил старый больной охотник Мадай, отчим Сахиры, со своей младшей дочерью Аримасой. Но мы не знали об этом. Еще не опустилась на землю снежная пыль, поднятая лавиной, мы бежали прочь с того страшного места.

Теперь живем здесь. А Иисуса Христа оставили там, где похоронил он невинных людей. С тех пор снова почитаем богов своих предков. И, как видишь, построили на новом месте дома, обзавелись скотом. Это значит, что боги, которых мы поменяли на Иисуса Христа и забывать стали, не таят на нас зла. Мои сыновья и дочери родились уже здесь. Кроме Саурона. Саурон — внук Мадая; он появился на свет в том, уцелевшем, доме в верхней части старого селения.

Сахира принесла Бабахану молока. Он выпил.

— Идемте, дети мои, помолимся Хырт-Хурону.

В стороне от домов, на большом плоском камне разгорался костер. Широким кругом стояли жители селения и ждали вождя. Бабахан вошел в середину, взял у Баубека длинную сосновую палку с обгоревшим концом, воткнул ее в угли. Мальчишки подбросили тонких сучьев — и жаркое пламя шумно взметнулось в темноту. Звезд не стало видно, только искры поднимались в самую высь и медленно исчезали в бездне. За ними устремлялись новые, и казалось, что небо с мерцающими угольками вплотную приблизилось к людям.

Бабахан, рукой закрывая бороду от пылающего костра, вытащил горящую палку, высоко поднял ее над головой и отступил от огня. Три раза он молча, не выходя из плотного круга своих сородичей, обошел костер. Затем остановился и со всего маху кинул полуобгоревшую палку в огонь — он тут же взорвался мелкими звездами и теплым пеплом опустился на восторженные лица людей.

Борода Бабахана разметалась в стороны, глаза остро заиграли молодым блеском и дикий, необузданно веселый азарт ярко искривил его тонкие губы, огненной тенью пробежал по щекам. Худые, оголенные руки с широко растопыренными пальцами медленно выдвигались откуда-то из-под бороды и простирались высоко вверх, к извергающему искры, беспокойно мятущемуся пламени. И никто не заметил, как спали на землю одежды Бабахана, и он стоял обнаженный перед ярким огнем, с поднятыми вверх руками, на широко расставленных, согнутых в коленях ногах, неистовый и страшный, как демон.

Зачарованная толпа ахнула и опустилась на колени.

Тело Бабахана мелко дрожало, а руки, тонкие, как сухие, искривленные сучья засохшей сосны, казалось, все поднимались и поднимались вверх. И вот он, выпрямившись, застыл перед пламенем. Потом медленно опустился на колени.

— Благослови нас, великий Хырт-Хурон, повелитель солнца и огня, источник всех благ и радостей! — молил Бабахан.

— Хырт-Хурон, благослови! — следом выдохнула толпа.

— Хырт-Хурон, избавь от несчастий.

— Дай нам дорогу счастливую.

— Наполни крупным зерном наши хранилища в саклях.

— Дай нам благо, Хырт-Хурон!

Все разом вскинули руки и тут же опустили, сложив их на животе, в полном молчании склонили головы перед костром.

Только голос Бабахана продолжал звучать размеренно и тихо.