Иван Молодой. "Власть полынная"

Хан потирает от удовольствия ладони, представляя, какой неожиданностью будет для великих князей московских набег ордынских туменов.

Сквозь узкие щёлочки глаз Ахмат смотрит на гостей, которые жадно поедают мясо из казана, пьют кумыс и зубами рвут жирные лепёшки.

И ему вдруг стало страшно. Он подумал, что эти верные ему мурзы и темники могут предать его, как предал Менгли-Гирей, отколовшийся от Золотой Орды и провозгласивший себя крымским ханом.

Если это так, то Золотая Орда погибнет, погибнет её единство. Погибнет то, чем жила она, в чём её сила с тех лет, когда её основал Бату-хан!

Ахмат хлопает в ладоши, и все эти мурзы и темники перестают жевать, вскакивают и пятятся к выходу, оставляя хана в душевном смятении…

Он закрывает глаза, и картины одна страшней другой видятся как наяву. Заговоры вспомнились, как убийц к нему подослали. На охоте в его юрту пробрались. Тогда он закричал, успели вбежать нукеры. В него пустили стрелу, но Аллах отвёл её полет…

Ахмат осмотрелся. Под бухарским пестроцветным халатом по коже пробежала дрожь. Почудилось, что кто-то из тех, сидевших во дворце, крадётся, чтобы убить его.

Но всё было тихо.

Вошёл Теймураз, унёс казан. Вернулся за бурдюком. Хан прогнал закравшееся подозрение, велел внести жировую плошку.

Обхватив голову, сидел, раскачиваясь. Мысли накатились. Вспомнились юные годы, как ночевал в отцовской юрте. Их род хоть и принадлежал к царскому, однако нищему. Нередко случались зимы, когда у них и есть было нечего…

Но то давно миновало. Потом он вспомнил себя воином, водил сотню и тысячу багатуров. Возвысился до темника. Взял в жены дочь хана. А когда хана убили с его, Ахмата, помощью, он стал ханом.

- Аллах всемилостивейший, - шепчет Ахмат и проводит по лицу ладонями сверху вниз, будто снимая с глаз усталость. Взгляд делается насторожённым, злобным.

- О Аллах, прошу, покарай врагов моих явных и скрытых!..

И двинулись тумены Абдулы и Селима…

Будто стена многовёрстная, состоящая из людей и коней, качнулась, пошла в шаг, затем в рысь. Степь огласилась визгом и воем.

Ухнула и задрожала земля под топотом тысяч копыт. За воинами табунщики погнали косяки коней, запасных и обречённых на убой для кормления двадцати тысяч воинов.

Дикая степь - мать кочевых народов - вздрогнула от воинственного клича своих сыновей. Они горячили коней, неслись, не ведая устали, их неумолимо манила предстоящая битва и кровь врага…

Въехав на пригорок, Абдула и Селим смотрели, как мчатся тысячи багатуров. Подобно тарану, они разрушат всё на своём пути. Так было всегда, и так будет, пока есть степной народ татары…

Абдула оглянулся. Позади замерли сотни верных нукеров. Покачивались бунчуки, позванивали, ударяясь друг о друга, стремена.

Настаёт время, когда Абдула и Селим поведут свои тумены, соприкасаясь крыльями. Они как бреднем захватят урусов, и тем будет трудно укрыться в своих лесах.

Абдула вздрогнул. Он страшится урусских лесов: в них не угадаешь, из-за какого дерева караулит смерть.

Темник перевёл взгляд на Селима. О чём он думает? Тот продолжал смотреть на мчавшуюся массу. Абдула хотел окликнуть темника, но раздумал. Селим немногословен и ко всему недоверчив. Он считает Абдулу отступником, предавшим казанского хана.

«Ну что же, - решает Абдула, - там, в Урусии, мы ещё посмотрим, кто больше верен Ахмату, я или Селим…»

Абдула делает жест и велит подъехавшему тысячнику следовать за собой. Не прощаясь с Селимом, он уводит свой тумен. Теперь он пойдёт на Урусию иной дорогой.

От Дикого поля, от Елецкой заставы скакали гонцы. Загоняя коней, они выкрикивали:

- Орда Дикое поле заступила!

- Она к рубежу подходит!

Всё ближе и ближе, всё тревожнее вести…

- Орда идёт! - орёт всадник на запалённом коне.

Докатились тумены до Новосиля, на Москву повернули. Люд городской стены крепит, к обороне готовится. А из сел и деревень народ в леса уходит.

Обеспокоенный тревожными известиями, великий князь Иван Васильевич на Думе велел боярам поднимать своих ратных людей, готовыми быть.

- Что Ахмат на Москву пойдёт - знал я, но что в зиму - не думал, - говорил государь. - А великий князь Иван Молодой уведомил, что северные земли ополченцев скликают. Только ждать их по весне можно.

Боярская дума решила: выставить против ордынцев полки дворянские, ополчение московское да ратников из детей боярских. А вести их всех надо воеводе князю Даниилу Холмскому.

Саньке великий князь Иван Васильевич поручил охранять поезд великой княгини Софьи с боярынями и митрополита со служками до самого Ростова Великого и там отсидеться, пока Орда не покатится с русской земли…

Заступили московские полки дорогу туменам, к бою изготовились. Но темники Абдула и Селим ввязываться в долгое сражение побоялись и, обогнув Козельск, повернули на обратную дорогу.

Грабя и разоряя всё на своём пути, отходили тумены. Абдула и Селим торопились. Осень давала о себе знать, а темники опасались зимних холодов и морозов.

Орда уходила в Дикую степь…

С дубовых высоких стен Ростова Великого открывалось озеро Неро. Зеркалом просторным легло, гладью разлилось, рыбой люд радовало.

В непогоду хлещут его холодные волны, бьют о стены ростовские, и покачиваются у причалов рыбацкие лодочки.

С той поры как Санька сопроводил в Ростов поезд великой княгини, не велено ему отлучаться из города. Единственная утеха - подняться на башню, посмотреть вдаль, где озера край и лес начинается. И такая тоска грызёт Саньку! В Москву бы податься, где остались жена Настёна и сын.

Сердцем чуял Александр, сын Гаврилы, не своё дело он сейчас исполняет. Дворянин он, а дело дворянское - службу нести.

Вот и собрался он с полком и другими ратниками Москву боронить от ордынцев, а тут позвали его и велели исполнить повеление великого князя Ивана Васильевича. Государь сказал:

- Ты, Санька, великую княгиню из Рима привёз, ты её и постереги от ордынцев. Вишь, какая напасть приключилась, татары к Москве подходят…

В Ростове Александру стало известно, что за Серпуховом воевода Холмский перекрыл дорогу ордынцам и те, не дав боя, поворотили назад, не дойдя до Москвы.

Теперь Санька считал, что великую княгиню скоро повезут в Кремль, и ждал этого дня. Давно уже уехал митрополит, увезли казну государеву, а Софья всё ещё оставалась в Ростове.

В Ростове Саньку застал Иван Молодой. От него узнал Санька, что в северных землях собираются отряды ополченцев и по весне готовятся подняться на защиту Москвы.

Услышав, что дворянина Александра, сына Гаврилы, приставили беречь великую княгиню Софью, молодой князь долго хохотал. Наконец угомонился, сказав:

- Не ведал я, в чём честь дворянская. Ты, Санька, учудил. Аль дело дворянина покой великой княгини оберегать? Ты не рыцарь при дворе европейском!

Обидно Александру. Однако, может, и прав молодой великий князь? И сам себе вопрос задавал: его ли в том вина?

А как возразить князь Ивану? Что ответить? И так до Саньки слухи доходили, что кое-кто из бояр великой княгиней недоволен: государь много воли ей даёт. За то, что в ней кровь царская, так и почёт ей такой? За ней приданого ни земли, ни царства! Доведись до греха, поимеет она власть, сладу с ней не будет. То-то ещё случится, когда она сына родит!..

А власть-то должна быть у великого князя Ивана Молодого - так и государь решил на Думе…

И снова вспомнилась Саньке жена, Настёна. Вот ведь повстречалась ему такая заботливая. Подумал: «Наградил бы Господь и великого князя Ивана Молодого такой. Знамо дело, выберут из княжон какую-нибудь, ко всему нелюбимую… Либо прыткую, проворную, как Глашка, девица дворцовая…»

Они долго сидели вдвоём, отец с сыном. Уже свечи одна за другой догорали, стекали по поставцам лужицей. Потом остались при лунном свете. Великий князь Иван Молодой рассказывал о поездке на Север, что по весне воеводы начнут готовить ополченцев-доброхотов и немало их сыскивается в тех землях, какие от Новгорода сторону Москвы приняли.