Тамерлан

Гияс-аддин, не решаясь больше прикоснуться к своей книге, отодвинулся от неё.

Не сводя с неё глаз, встал, и непонятно было кому, повелителю или этой своей книге, так низко-низко он поклонился, прежде чем выйти отсюда навсегда.

Тимур приказал Улугбеку убрать книгу, а Халиля послал распорядиться, чтобы слуги несли обед.

— Будем судить о поваре по кушанью на блюде! Понял? — сказал он Улугбеку.

Мальчик бережно вкладывал искусно переплетённую книгу в шёлковый чехол, оставленный историком вместе с книгой, и промолчал.

Во всё это время придворные ещё толпились на переднем дворе и на крыльце, ожидая, не утихнет ли печаль повелителя и не призовёт ли он их к себе.

Но их он не звал.

Он велел провести к себе армянского купца Геворка Пушка, ожидавшего своего времени где-то на задворках Синего Дворца.

Девятая глава

КУПЦЫ

В тот предрассветный час, когда Мухаммед-Султан ещё мылся на краю своего восьмиугольного водоёма, со всего города уже спешили к базару торговые люди, купцы, перекупщики, ремесленники.

Спешили, пробегая по тесным щелям глиняных переулков, пересекая перекрёстки, где над водоёмами склонялись деревья и взлетали горлинки.

Бежали мимо мечетей, где верующие уже ждали призыва к первой молитве.

Спешили к своим лавчонкам, чтобы, наскоро обменявшись приветами или, с нарочитой медлительностью, почтительными поклонами, поскорей взглянуть на товары, разложить их к началу торговли, поделиться с соседями новостями и мнениями о минувшей ночи, обсудить виды на предстоящий день.

Минувшая ночь всех взволновала. Даже и те, кто безмятежно проспал все голоса и суету этой ночи, даже и они уже знали: в Синем Дворце что-то случилось, был там совет до утра, куда-то мчались гонцы оттуда, огни пылали там всю ночь…

Говорили: какой-то оборванный чужеземец кричал у городских ворот, требуя допуска к повелителю. Но никто не знал, что за человек это был и откуда, — оставалось лишь гадать и догадываться. И каждый гадал по-своему, и каждый придумывал всему этому такое объяснение, от которого одних обуревала радость, а других пробирала дрожь.

В базарных рядах, кроме хозяев, ещё никого не было, — даже караульные ещё только поднимались с ночных подстилок, поёживаясь от утренней прохлады, позёвывая, потуже запахиваясь в свои латаные халаты. Купцы шептались друг с другом, отводя собеседника от любопытных ушей в сторонку.

Каждый торопился разгадать, думая не столько о том, что миновало ночью, сколько о том, как откликнется эта ночь на дневных делах. А когда человек торопится с разгадкой, редко она даётся человеку: трудную задачу легко решать в покое, а в суете и к лёгкой задаче не подберёшь ключа.

— Человек ночью стучался в город. Стражи не хотели пускать, да пришлось: он этакое шепнул, что пришлось!

— А по виду что за человек?

— Сказывают, ничего не разберёшь: весь волосат, под волосами — ни лица, ни голоса — ничего! Взяли его, допустили к самому повелителю. А человек тот весь ободран, весь в крови! И началось! Оттуда — гонцы; туда полководцы. Огни пылают; кони ржут; боевые трубы…

— И трубы трубили?..

— Ой, право, не знаю. Не слыхал.

— Да вы же сказали!..

— Я?

— Что же, мы ослышались, что ли?

Третий мрачно прошептал:

— Трубы, — значит, война!

— Я не говорил «трубили»! — оробел рассказчик и уже косил глазом в сторонку, чтобы шмыгнуть прочь от опасного разговора.

Шептались и в другом закоулке:

— Утешение Вселенной, государь наш, всю ночь учил своих воителей. Учил, учил! И решили: отправить огромные караваны, множество нашего товара, в дальние края. И есть слух: будут из нас, из купцов, избирать, кому с теми караванами ехать. А кто поедет, назад вернётся весь в жемчугах, весь в золоте. Там золото нипочём, там из него подковы куют, там из него колеса на арбы ставят. А деньги там — железные и кожаные.

— Да где же это?

— Там, куда караваны пойдут.

— А куда? Куда пойдут?

— Ну, это… — Рассказчик делал немое лицо в знак того, что на такой вопрос он отвечать не смеет, — сам, мол, если смекалист, смекай.

И собеседник, чтобы не потерять достоинства, делал вид, что и сам смекнул: дело ясное!

В третьем закоулке говорили:

— Колчан Доблестей, государь наш, задумал поднять торговлю нашу превыше прежнего. И ныне так торгуем, как дедам нашим и не снилось, а впредь станем много выгодней торговать. И ныне налоги с нас, против былых времён, скинуты вчетверо…

— Ну, братья мои, хотя и не вчетверо…

— Вам сколько ни скинь, всё мало! А нонче ночью решили ещё скостить.

— Это зачем же?

— Затем, что небывалые товары сюда идут, небывалые покупатели едут!

— С товаром или за товаром? И что означает оборванный гонец?

— Ночной? А разве это гонец?

— А кто?

Тогда третий собеседник объявил:

— Я у самых ворот живу. Стражи сказывали: это известный полководец.

— Наш?

— А чей же?

— Значит, наших разбили? Значит, враг появился?

— Как так?

— Если сам полководец явился в этаком виде, в ночной час, всякий понимает: разбили всё его воинство, один он уцелел и, чтоб его не поймали, днём скрывался, ночью скакал. Вот и доскакал с известием.

— Похоже на истину…

— Когда же это было, чтобы наших разбивали!

— Не вражеский же полководец к нам прискакал, — он к своему царю поскачет.

— Похоже на истину, братья мои. Подумайте: пропустят ли простого человека сразу к Прибежищу Угнетённых? А этого сразу пропустили. И когда? Среди ночи! Когда смиренный сын своего кровного отца не решится пробудить; а тут Самого разбудили! Похоже на истину!

— А что за человек это был?

— Ростом очень высок. Глаза в крови. Голос как труба. Весь в кольчугах. Мечи сверкают. Стражи раз глянули, узнали, разом ворота настежь: въезжай скорей!

— Значит, война?

— Этого я не сказал. Об этом говорить…

— Вы говорили, около ворот живете…

— Около самых ворот Шейх-заде.

— Да он-то ведь въехал через ворота Фируза… Это в другом конце города! А говорите «война»!

— Не сам я слышал! Слух такой был: я слышал от тех, кто от стражей слышал…

— Хорошо, когда поход отсюда, когда война отсюда в другие земли идёт. И торговать веселей, и каждый день — новости. И редкие товары дешевле купить, а ходовые можно подороже сбыть.

— Тут, братья мои, не то! Тут другое: этот сюда примчался; не сюда ли она идёт, война? А? Не сюда ли, братья мои? Надо б заранее разведать: ведь это не одно и то же — отсюда туда ходить или она оттуда сюда придёт. А?

— Кого же повелитель наш сюда допустит!

— А когда это было, братья мои, чтоб враги допуска спрашивали? Надо им, они и пробиваются.

— До нас не пробьются. У нас базар большой. Не жирно ли им будет на такой базар пробиться?

— Надо выведать, братья мои. Может, закопать лишнее, прибрать. Может, и самим заблаговременно от этих мест в тихие горы съездить?

— А может, какие особые товары понадобятся? Вдруг да великий спрос начнётся! Я так понимаю: надо товар готовить, чтоб под рукой был. Просмотреть его, освежить, разобрать; насчёт цен промежду собой накрепко уговориться. И прочее.

— Я уговориться не прочь, братья мои. Да как? Ведь цена станет по спросу. Сперва надо спрос узнать. Да и то понять: кто покупает? С денежного покупателя — один запрос; с худого — не запросишь, если хочешь продать.

Подошли другие купцы, опоздавшие к началу беседы:

— Слыхали?

— А что?

— Около Аму-реки, на переправе, из Индии…

— А что?

— Караваны шли? Несметную добычу везли? Нету тех караванов! Тю-тю!

— Как, как?

— Охрана была превеликая. А ото всех уцелел один воин. Едва добрался, кричит: нету караванов. Захвачены!

— Кем же?

— Несметные калмыцкие орды. Нахлынули из Кашгара.

— Кашгар — одна сторона. Индия — другая.