Охота на сурков

— Знаете анекдот об окне без гардины, monsieur le curé?

Священник утомленно покачал головой.

Бонжур слегка наклонился к священнику и, что-то прошептав ему, откинулся на спинку сиденья.

— Pas mal, hein? (Недурно, а?)

Уши священника едва шевельнулись, он, видимо, улыбнулся.

напел Бонжур и оборвал, подавляя хихиканье.

Уши священника едва шевельнулись, он, видимо, улыбался.

Справа от нас показался какой-то заглохший пруд, в который на севере впадал Бернинский ручей, скорее маленькое озерцо, черно-серое, словно разлитое олово, отделенное плотиной от большего, продолговатого озера, как ни странно, но совсем другого цвета, желтовато-кремового, из которого на юг вытекал другой ручей. Мы добрались до рубежа двух озер.

— Lago Nero — Lago Bianco [90], — представил тен Бройка, словно упрямый гид, оба неравных озера.

— Черно-Белый — это я.

— Это вы?.. Оба озера? Вы? — Ему, видно, очень хотелось объявить меня полоумным.

— Nero-Bianco — Черно-Белый, так назвал меня де Колана.

— А почему, собственно? — удивилась Ксана.

— Да пьян был, — решила Полари. — Вот уж верно, два сапога пара, два чудака.

— Верно, мы — два чудака и два сапога пара, — согласился я любезно и ощутил, что успел стосковаться по адвокату. Его громыхающий «фиат» был мне во сто крат милее этого роскошного экипажа. Я неприметно опять придвинулся к щели в стекле.

— А рю Блондель у Севастопольского бульвара, знаете, monsieur le curé?

Священник устало покачал головой.

— «Нумеро сет» на рю Блондель в Париже! — удивился Бонжур; неужто тому и впрямь не известен этот адрес.

— Нет, — пробормотал священник.

— Вы входите через дверь-вертушку, — шептал Бонжур мечтательно. — Une chaleur, жара, как в турецкой бане. Примерно двадцать пять девиц, и все tout nue. Complètement nue — ну, в чем мать родила, так и разгуливают, только сандалеты и какой-то розовый фиговый листок. И надо сказать, недорогое удовольствие, monsieur le curé, une trouvaille — истинная находка! И все за сто франков, французских франков…

Бонжур наклонился к священнику, что-то зашептал.

— Верно, дешево, — робко пробормотал священник.

— Вы и правда не знаете «Нумеро сет» на рю Блондель?

— Правда, не знаю, мне очень жаль, мсье Бонжур, — прошептал священник.

Разговор, видимо, был ему неприятен. Он смущенно заложил палец за крахмальный воротник, белеющий из-под наглухо застегнутой сутаны.

— А «Сфинкс», — настойчиво выспрашивал Бонжур, — его-то вы знаете? Его каждый знает, кто хоть раз побывал в Париже.

— «Сфинкс»? — нерешительно переспросил священник.

— Да. Слева за вокзалом Монпарнас. Знаете, да?

— К сожалению, нет, — вздохнул священник. — «Сфинкс» я тоже не знаю.

— Zut alors [91]. Много потеряли. Там их этак около пятидесяти, они, правда, не вовсе голые, а наполовину, большой недостаток по сравнению с рю Блондель, je l’admets [92]. Но девчонки молоденькие и груди голые. А груди, скажу я вам — des seins formidables! [93]

Священник промолчал.

— С другой стороны, в «Сфинксе» дороже, чем в «Нумеро сет». Примерно вдвое. Но куда элегантнее, beaucoup plus chic [94]. Танцуют там на стеклянном полу, снизу освещенном. Sans faute [95], разница в цене окупается.

Священник промолчал.

Над восточным берегом озера Бьянко, припорошенным снегом, возвышалась монастырская гостиница. На шоссе ниже перевала взад-вперед двигались горные стрелки, скалывали лед, сыпали золу. Тут священник словно опомнился, зашептал:

— «Сфинкс»? Где это, мсье Бонжур? За вокзалом Монпарнас?

— Exactement, à la gauche [96]. Вы не ошибетесь. Сходите, monsieur le curé. Не пожалеете.

Бонжур остановил свой огромный лимузин рядом с военным грузовиком защитного цвета, священник пожал ему руку и сдержанно улыбнулся, обернувшись к нам.

— Merci bien, Messieursdames, — сказал он. — Au revoir [97].

Полари кивнула небрежно, священник горячо пожал руку Бонжуру, который ему подмигнул, вышел из машины, надел черное кепи, и тут я, смущенный до глубины души, обнаружил, что предполагаемая сутана — это наглухо застегнутая ливрея из черного люстрина с потайной застежкой, что на нем бриджи и начищенные сапоги и что он шагает к стоящему неподалеку «ситроену).

— Черт побери! — вырвалось у меня. — Ecoutez [98], как вы обращались к этому человеку? — остановил я вопросом Бонжура, который уже открыл дверцу, — Разве не «monsieur le curé»?

Слуга-шофер, слегка обалдевший:

— Лекоре, c’est ça [99].

— Ле-ко-ре?

— Mais oui, monsieur. — Он по буквам произнес имя. — Un copain de Genève [100].

— Шофер банкира Трончина из Женевы, — бросила Пола, выходя из машины.

— Хи-хи! — громко хихикнул я.

— Чего ты смеешься? — спросила Ксана.

— Я принял его за священника.

— Ко-го? — взвизгнула Полари, и перышки ее взлетели. — Этого шофера?

— Хи-хи! Именно. Черный высокий воротник сбил меня с толку. Но самое смешное… — Я замолчал, не желая выдавать Бонжура, который помогал Йоопу выйти из машины.

— Хо-хо, — вырвалось у тен Бройки, какой-то едва различимый смешок. — Очень, очень любопытно. Во-первых, вы видите, как ко мне в дом забирается вор, любитель Гогена. Во-вторых, вы слышите, как на Дьяволецце жутко визжит свинья. В-третьих, путаете шофера с епископом, хо-хо… — Он покровительственно похлопал меня по плечу. — Вы, глубокоуважаемый сударь, разоблачены. — Его белесо-насмешливый взгляд скользнул по моему лбу, — Теперь-то вы признаетесь, что вам повсюду мерещатся всякие ужасы?

— Мне мерещатся ужасы. Я разоблачен. Мне мерещатся ужасы.

После завтрака в монастырской гостинице тен Бройка пересмотрел наш экскурсионный план (согласно которому мы должны были ехать в Поскьяво), выставив весьма сомнительный предлог: переезд-де через перевал при гололедице опасен, вдобавок он забыл шапку, а его лысая голова не переносит сильных ветров. Он приказал Бонжуру везти нас назад, в «Акла-Сильву», а оттуда в долину Берджель, в Сольо.

Бонжур подъехал к «Акла-Сильве». Участок вокруг дома был обнесен канавой и двухметровой стеной, так же как и дом, сложенный из желто-красного кирпича. Теп Бройка оставил нас ждать в своем роскошном экипаже. Pie успел он исчезнуть в доме, как я увидел, что три открытых окна каминной одно за другим закрылись. (Ага, после моей болтовни о «деле Моны Лизы» червь сомнения грызет его, хоть он и фыркал, что мне мерещатся ужасы!) Когда Йооп в кремовом дорожном берете вышел из дому, из дверей выскочил маленький спаниель и мгновенно, словно черный ковер-самолет, слетел с лестницы. Тен Бройка кликнул было его назад, но тотчас передумал. А когда он, остановив машину на деревянном мостике, тщательно проверил запор у ворот (ага, червь сомнения!), то попытался убедить нас, что в «Акла-Сильву» вернулся для того, чтобы Сирио принял участие в «нашей загородной прогулке».

Мы оставили позади себя Малойю с ее ветром и съехали в Берджель; вместе с увеличением плотности воздуха у меня изменилось настроение и я полностью расслабился и даже легкую тяжесть «вальтера» в своем брючном кармане воспринял как помеху. Стремительный спуск в итальянское лето вернул краску на лица моих спутников и придал блеск их глазам, даже глазам Йоопа, который приказал вести машину по древней римской дороге. Недалеко от Промонтоиьо он назвал нам живописный замок на холме — Кастельмур.