Unknown

– А может, ему уже сказали о том, что Жанна… ну, ты понимаешь…

– Не знаю. Если сказали, то зря. А если нет… если он торопится, потому что видит больше прав даже за крестьянкой, тогда он будет жалким королём.

В этот момент толпа на улице взорвалась такими криками, что дрогнули, кажется, даже древние стены собора.

– Дева! Дева! – полетело по рядам.

И все, как один, повернулись ко входу.

Жанна вошла в собор в окружении своей свиты, весёлая и нарядная, поднимая волну приветствий даже среди знати в соборе. И оба рыцаря, не сговариваясь, подумали об одном и том же – будут ли так же прославлять дофина, когда он появится? И оба знали ответ. Но, если Ла Ир воспринимал это, как факт, вполне закономерный, то де Ре уже начинал понимать, насколько это опасно.

Наступил первый молитвенный час.

* * *

Псалмы в соборе ещё пелись, когда Шарль появился на площади.

Он слабо помнил, что происходило с ним после того, как два священника подняли его с постели, словно оживающее надгробие. Процесс облачения пережил, в собственном теле не присутствуя, и только вздрагивал от прикосновений прохладной ткани, чужих пальцев, взглядов… Взглядов он, почему-то, боялся больше всего. Какими бы они ни были, в каждом Шарль видел один лишь скрытый упрёк. И ждал. С нарастающим, омерзительно стыдным страхом, ждал, что вот-вот… вот сейчас… или при выходе из дворца, или на той вон улочке, слишком тесной, заставляющей торжественную процессию, ведущую его к собору, проползать сквозь толпу, растягиваться вдоль неё…

Шарль испуганно скосил глаза, когда люди, тянущиеся рассмотреть его получше, толкнули стражника из оцепления, и тот почти вклинился в ряды пэров, оступившись и дёрнув копьём слишком резко. Страх был минутным, но заставил замершее было сердце яростно застучать. Лицо дофина налилось кровью. Он заскрипел зубами, попытался сохранить подобающее выражение, и это ему удалось, но не было никакой гарантии, что удастся и впредь. Впереди ждала площадь, заполненная не только горожанами, но и солдатами его – якобы его – воинства и собор, полный знати, где в первых рядах все они – воевавшие с этой Жанной, да и сама она – крестьянка не на своём месте, без тени сомнения в том, что имеет на это место все права!

Шарль вдруг почувствовал, как на него ватным колпаком опустилась тишина – он вступил на площадь, слишком яркую и слишком громкую, чтобы что-то воспринимать. Разверстый портал казался драконьей пастью, готовой его поглотить, а слышимые уже псалмы – отголоском приближающейся грозы. На одеревеневших ногах, с усилием сгибая их над ступенями, дофин переступил границу, отделявшую дневной свет от кафедрального сумрака и невольно зажмурился.

Вдали у алтаря, в светлом ореоле, что-то блеснуло…

Арбалет? Меч?…

«Вот сейчас! Теперь, когда я ещё не в доме Божьем…»

На мгновение жизнь для Шарля остановилась.

Но нет. Из тающего прохладного мрака донеслось только почтительное шарканье многочисленной поворачивающейся к нему толпы и шум общего поклона. Началась молитва на появление короля и собор словно расступился перед Шарлем. «Никаких привязанностей! – лихорадочно твердил его мозг, пока тело шло к хорам, ещё не веря, что можно расслабиться. – Никаких больше! Это моя жертва, моя плата за корону! – взгляд Шарля скользнул по лицам по обе стороны прохода… подданные, приближённые, знать… – Меня всё-равно никто не любит и никогда не любил, почему я сам должен любить и слушать кого-то?.. – ещё взгляд по надменному лицу Ришемона, по сдержанно-холодным глазам матушки, по лицам тех, кто стоит рядом… – Справедливость? Что ж, если сегодня ничего страшного не случится, я буду знать, что прав…».

Впереди, у алтаря, сияя белыми доспехами, улыбалась Жанна.

«…Буду прав во всех своих деяниях во веки веков!»

Начался третий молитвенный час.

* * *

Стоя на своём особенно почётном месте, мадам Иоланда внимательно наблюдала за Шарлем. Ей хорошо были знакомы все оттенки чувств, отражаюшихся на этом лице, но никогда она не видела, чтобы все эти чувства владели Шарлем одновременно. Обычно он, если боялся, то никогда не был решителен и упрям, а если даже и упрямился, то только в том, что не требовало никаких действий. И наоборот – решившись на что-то, забывал о страхе, но всегда искал поддержку и одобрение своему решению, особенно милостиво склоняя слух к тем, кто убеждал его в правильности решения.

Сейчас же невозможно было понять, на что он решился и чего так испугался? Было ясно, что без Ла Тремуя тут не обошлось, однако, как бы герцогиня ни переворачивала ситуацию, сложившуюся в стране и в войске, она не находила той лазейки, в которую мог так основательно просочиться его яд.

Вчера, слишком занятая приготовлениями и распоряжениями, мадам в полуха выслушала де Ре, который что-то говорил об английском проповеднике и пророчице из Ла-Рошели, которые пугают Клод, и даже велела вызвать к ней отца Паскереля. Но святой отец заверил – Жанна уже попросила дофина удалить этих двоих, о чем составлено и подано прошение, так что, с этой стороны, опасаться больше нечего – какие бы там разговоры ни велись, желаниям самой Девы они никак не соответствовали. И выходило, что единственным очевидным объяснением оставалась ревнивая зависть дофина к тому почитанию, которое его подданные оказывают девушке. Но решимость, и страх, хорошо читаемые на лице Шарля, совсем не походили на порождение одной только зависти.

На площади, тем временем, уже появилась процессия священников из аббатства святого Ремигия во главе с настоятелем, на шее которого, прикованная к ней цепью, висела Святая Ампула. А на ступенях собора архиепископ Реймса готовился приносить положенные клятвы в том, что святыня будет взята для благого дела и возвращена в целости. На улице зашумели, в соборе же все замерли – кто с положенным благочестием, кто с откровенным интересом. Слухи о якобы пересохшей мирнице успели расползтись достаточно широко, и мадам Иоланда прекрасно понимала причину перешёптываний за спиной и взглядов, которые бросали в её сторону с другой стороны собора. «Все они гадают, настоящее ли миро сейчас внесут, или это обычное масло, которое я велела налить?», – подумала она, не поворачивая головы и не меняя величественной позы.

Вся эта коронация, так долго подготавливаемая и ожидаемая, вдруг предстала перед ней в своём истинном свете, довольно тусклом и печальном. «Здесь всё проникнуто любопытством. К Деве, к тому, почему так поспешно всё это проводится, к мирнице и её содержимому… И только дофин не интересен никому. И, кажется, лишь единицы понимают во всей полноте значение того, что сейчас происходит. Не говоря уже о том, что знаю, и на что надеюсь я сама…»

Мадам Иоланда поискала глазами Клод.

Вон она стоит – такая маленькая, осунувшаяся, загорелая, много больше, чем в самом начале, похожая на мальчика… Юный паж из свиты Девы, на которого никому не придёт в голову как следует посмотреть. Но взгляд мадам Иоланды она, кажется, почувствовала – заволновалась…

Интересно, что принесёт эта девочка в мир, жестокость которого познала? Чем, по Божьей воле, она его наполнит? Как это произойдёт и когда? Де Ре говорил, что она боится ложных пророков. Что ж, значит, надо не мешкая, сразу после коронации, самой проверить удалили их, или нет…

Тут за спиной герцогини кто-то тихо, но крайне непочтительно захихикал, и она позволила себе обернуться. Шарло, весь красный от сдерживаемого смеха, слушал что-то, что шептал ему на ухо один из его дворян и мелко трясся, не имея возможности дать волю своему веселью. Он сразу заметил сердитый взгляд матери и закрылся вышитым платком. Его придворный смущённо отступил на шаг… Герцогиня, не сказав ни слова, уже собиралась отвернуться, но тут взгляд её споткнулся о ясные голубые глаза молодого человека, стоявшего прямо за спиной смешливого дворянина. Сердце вздрогнуло и сладко упало. «Фили-и-ипп…».