Над бездной

Гром гремел удар за ударом; дом трясся и от вихря и от землетрясения; проливной дождь шумел подобно потоку.

— Ужасно теперь находиться в дороге трусливому человеку! — заметила Люцилла.

— Медузка убита, госпожа, — доложила Лида.

— Бедная, неужели?

— Не молнией. От вихря свалились дрова прямо на ее конуру.

— Ужасная погода!.. недаром вчера у старого господина колено болело, — заметила Катуальда.

— В такую погоду я всегда чувствую что-то странное, — сказала Люцилла, — какую-то тревогу… моя душа трепещет, как будто мне грозит беда, и в тоже время я стремлюсь, как никогда, вон из комнаты… мне хочется убежать в сад, в поле пли на морской берег и насладиться зрелищем этой величественной борьбы стихий. Море вздымает свои волны, как горы; черные тучи разражаются ливнем, из них сверкают молнии за молниями…

Тррах!.. раздался снова гром.

— Амиза, подай мою лиру; я спою гимн в честь Нептуна.

Она взяла из рук невольницы золотую лиру, сыграла прелюдию и запела:

На пороге комнаты явился Фламиний, совершенно измокший под дождем и напуганный чуть не до полусмерти грозою. Люцилла бросила лиру и подбежала к нему.

— Ты здесь в эту бурю! — вскричала она, — вот не ожидала такой храбрости!.. Мои милые ундины, утонувший рыбак попал в наше царство… позабавимся!.. Милая Катуальда, ты сегодня утром была ранена в плечо братом очень кстати: ступай вниз и стереги у комнаты старого филина; если он вздумает высунуть из-за двери голову, начни плакать от боли твоей раны. У Сервилия, кроме страсти к стихам, есть еще мания лечить… ха, ха, ха!.. ничем раб не может легче угодить ему, как притворившись больным. Он лечит даже собак… ха, ха, ха!.. Фламиний, садись к столу со мною и пей кальду… я тебе сварю другую, крепкую, как ты любишь… ах, да как ты измок-то!.. Архелая, сбегай к Рамесу за другою одеждой!

— Ничего мне не надо, Люцилла, — возразил молодой человек, — я скажу тебе два слова и уйду.

— Что за фантазия! — перебила она со смехом, — идти во время грозы и бури, рискуя быть убитым поваленным деревом, только для того, чтобы сказать два слова!.. ну, говори твои два слова, а потом увидим, что будет.

— Первое слово — простимся!

— А второе?

— Навсегда.

— Это ты мне десять раз говорил… не к чему для этого было мокнуть на таком ливне. Да садись же и пей!

— Не могу. Я ужасно много пил сегодня.

— Опять?!..

— Заставили.

— Ты дрожишь… ты болен?..

— Нет. Вели твоим ундинам выйти или отойти прочь. Я скажу тебе тайну. Вот мой кинжал; я безоружен теперь. Возьмите.

— Да я тебя уж давно не боюсь. Отойдите к двери, мои ундины. Ну, рассказывай.

— Я сяду здесь, в последний раз у ног твоих, — сказал Фламиний.

Они сели около стола, она на кресло, он на скамейку, оставленную Катуальдой.

— В чем же состоит твоя ужасная тайна? — спросила Люцилла с иронической улыбкой.

— Эта тайна ужасна, — ответил Фламиний шепотом, — твоему отцу и тебе произнесен смертный приговор.

— Каким могущественным судьей?

— Ты улыбаешься, Люцилла!.. о, не доводи меня до отчаяния!.. человек, имя которого я не имею права назвать, подписал эту ужасную проскрипцию. О, мученье!.. терзанье!.. пытка!.. его бледное, мертвое лицо и дикий взгляд преследуют меня во сне и наяву.

— Несчастный! — воскликнула Люцилла нежно, — вино сплетает тебе все эти призраки и страшилища… ты скоро расстроишь свое здоровье… ты погибнешь, Фламиний!.. для меня вино — теплый огонек очага, около которого я греюсь в холодную погоду, для тебя оно — пламя пожара, жгучее, ужасное…

— О, какая тоска!.. какая нестерпимая скука!.. каждый день одно и то же: одни и те же кости, на которых меня постоянно обыгрывают одни и те же друзья… то же самое вино… здесь — ты, этот грот, этот кальдарий, мед и фрукты…

— Мне самой здесь все нестерпимо надоело.

— Ты мне не надоела, но эта обстановка… обстановка!.. ах, как скучно!.. точно змея сосет мою грудь.

— Эта змея — вино и коварные товарищи.

— К этой скуке теперь еще примешался ужас за наше общее будущее. Предводитель требует, чтоб я тебя ему показал, а потом отдал, если ты ему понравишься… ужас!.. ужас!.. мертвая голова… дикий взгляд…

— Мертвая голова, — повторила Люцилла, — живой человек не должен бояться никакой мертвой головы. Погоди… в Риме или здесь… однажды… кто это говорил?.. не припомню. Семпрония? Марция или здесь?.. Мертвая Голова… ундины, не помните ли вы, от кого я слышала про человека, которого зовут Мертвой Головой?

— Это страшилище старого Вариния, госпожа, — отозвалась одна из рабынь.

— Так, Архелая. Я теперь припомнила. Мертвая Голова везде мерещится старому сплетнику. Фламиний, неужели и ты похож на этого глупого болтуна? Я этого не жду от тебя. Еще мне кто-то в Риме о нем говорил… бледный, сверкающие глаза…

— Так, так… молчи! — вскричал Фламиний.

— Люций Катилина, неужели ты один из его партизанов?

— Ах! я тебе говорил, что я — приближенный злодея, палача… говорил, что нам не надо сближаться.

— Я рада, что мы объяснились.

— Это ужасный человек.

— Я его не боюсь.

— Но если мне велят тебя убить?

— Он?

— Да, — тихо выговорил юноша со вздохом полного отчаяния.

— У меня есть друзья, которые защитят меня даже от тебя. У меня есть друг сильнее Катилины!

— Кто он?

— Он могуществен; он, как Протей, принимает всякие образы…

— Волшебник?

— Да, — ответила Люцилла с иронией, — а ты веришь в волшебство?

— Верю.

— Верь, друг мой; есть чародеи-лгуны, но есть и настоящие. Настоящий чародей — тот, кто обладает светлым умом и сильной волей. Я тоже волшебница.

— Люцилла, ты смеешься надо мной?

— Твоя наивность забавна!.. итак, ты убьешь меня по приказанию Катилины!

— Перестань… ужас… моя клятва… ужасная клятва… клятва тенями родителей и подземными богами…

— Смеются тени родителей и подземные боги горьким, скорбным смехом, слыша, как вы здесь, на земле, искажаете благие уставы божества и природы. Верь мне, мой милый, что охотнее боги и родители простят нарушение клятвы, данной на погибель государства и честных людей, чем похвалят за ее соблюдение. Когда ты клялся Катилине, ты, вероятно, не знал, как низки цели этого человека, стремящегося к водворению анархии и всяких бедствий; он увлек тебя своими громкими фразами о свободе и равенстве, как увлек массу народа Марий в бездну погибели.

— Он ничем меня не увлекал. Отец велел мне дать эту клятву.

— О, несчастный!

— Мой отец был его другом.

— Слушай: да разверзнется адская бездна, Стикс и Оркус слышат…

— Ах!.. ты знаешь…

— Я знаю все, Фламиний.

— Так начинается формула клятвы союза.

— Хочешь слышать дальше?

— Молчи!.. это может свести меня с ума. Ты из наших?

— Я — твой друг.

— Из наших?.. ответь, ответь прямо!.. к чему таить это?!

— А ты этого хотел бы? ты желал бы видеть меня в обществе злодеев, помощницей выполнения проскрипций?

— Я не знаю, как глядеть на тебя… наши говорят, что тебя…

— Убить надо, так?

— А твои слова как будто показывают иное… кто и какую игру играет со мною? они ли испытывают мою верность, ты ли выведала это через изменника?

— Нет тебе надобности знать это!

— Мучительница!.. тебя и твоего отца занесли в проскрипции, но в самом деле или только в шутку? о, как они хитры!..

— А ты очень смешен твоим наивным недоумением. Нет. я не из ваших. К чему мне сбивать тебя с толка? ты и так достаточно бестолков, чтоб быть жертвой плутов и злодеев, если хорошие люди не защитят тебя. Волшебник открыл мне все формулы общества расточителей, величающих себя членами союза кровавой клятвы; я знаю все пароли и лозунги. Если вы их завтра перемените, я также узнаю. Я опасна вам; убей меня, Фламиний, если ты сочувствуешь искренно делу Катилины!