Верная жена

Труиты лежали в большой кровати в своей голубой спальне. Антонио жил далеко от них, на холостяцкой половине, в бывших покоях матери. Будуар, великолепная гостиная. Туда он перенес мебель, которая ему понравилась. Труит заказал для сына рояль из черного дерева. Спальня была большая, внушительная, увешанная дорогими коврами.

И в темноте Антонио словно следил за Труитами в отношениях которых появились спокойствие и простота. Кэтрин думала, что это любовь. Так обычно люди называют чувство, приходящее вслед за страстью. После секса они с Ральфом спокойно общались. Обсуждали мелкие дела, бизнес, миссис Ларсен и ее молчаливое горе, ее мужа, которого она не навещала ее заботу о Ральфе, сад. Вскоре должны были прийти новые растения. Они никогда не говорили о болезни Труита, словно ее не было.

— Антонио очень похож на Эмилию. Ее глаза и рот, темные волосы. Итальянец.

Сев в постели, Кэтрин посмотрела на бледный молодой месяц.

— Как она умерла?

Кэтрин почувствовала, что муж замер. Ральф был еще очень слаб, и возникали моменты, когда он забывал, кто он, кто она, и где они находятся. Его тело было покрыто шрамами, кричащими о ее преступлении, о раскаянии и о его прощении.

— Я убил ее.

Луна показалась очень далекой. Зима длилась так долго, ей не было конца. Кэтрин не могла вспомнить своей жизни до того, как вышла из поезда и увидела Ральфа Труита. И не стала бы вспоминать, если б не Антонио. Словно кот, он ходил по дому и наблюдал за ней днем и ночью.

— Я не могу в это поверить. Не верю.

Труит сел на кровати и взял жену за руку.

— Я расскажу об этом, и после ее имя ни разу не будет упомянуто в нашем доме. Я убил ее. Позволил ей умереть. Она уехала в Чикаго вместе с Моретти. Она была моей женой и за разводом в суд не обращалась. Эмилия была католичкой, а католикам нельзя разводиться. У меня остался ее ребенок, мальчик. Каждый раз я испытывал боль, когда думал об Эмилии, но всегда знал, где она находится. До меня долетали слухи. Все в городе судачили о ней, хотя и не в моем присутствии, и мне было стыдно. Я посылал ей деньги. Она не нуждалась и вела себя непозволительным образом. Тем не менее я отправлял деньги, потому что Эмилия была моей супругой, потому что меня преследовал образ Франни, потому что со мной жил ее сын и потому что… я не мог допустить, чтобы она пребывала в нищете. Моретти бросил ее. Оставил ради какой-то богатой вдовы с большим домом, которая не обращала внимания на его неверность, на дурные привычки, отсутствие таланта и обаяния. Эмилия…

Кэтрин слышала, что Ральфу тяжело произносить это имя.

— У Эмилии было несколько любовников, все молодые, бесполезные. Каждый хвастал, что его любовница — графиня, настоящая графиня, и обсуждал в пивных барах ее интимные привычки. Она по-прежнему была красива. Антонио она никогда не писала. Не посещала могилу дочери. Она могла выбрать кого-нибудь другого, поприличней. Вместо молодых бездельников найти доброго, честного человека. Могла забрать к себе своего мальчика и воспитать его. У Эмилии были средства. Она была умна. Образованна. Она и с женщинами спала, как я слышал. Публично напивалась.

Ее дважды грабили, знакомые, бывавшие у нее в гостях, Я навещал ее. Несколько раз. Не затем, чтобы верную домой. Этого я бы не сделал. Я просил ее остановиться. Просто остановиться. Она смеялась мне в лицо. Плескала в меня вином. Сказала, что я вызываю у нее отвращение.

Труит взял руку Кэтрин и поцеловал.

— Хочешь знать продолжение?

Свет луны был бледным и холодным. Кожа Кэтрин покрылась мурашками.

— Я должна знать.

— Эмилия заболела. Чахотка, как тогда называли. Туберкулез. Я послал к ней врачей. Сам не желал ее видеть. Она была еще совсем молодой. Поговаривали, что у нее туберкулез и сифилис. Она сходила с ума. Никто к ней не приближался. В Чикаго ее имя было у всех на устах, но никто не приходил ее утешить, и это после всех обедов, что она давала. Мужчины, которым она дарила удовольствие и деньги, огромные деньги, ее не посещали. Графиня Эмилия до сих пор с трудом изъяснялась по-английски. Врачи ничего не могли поделать. Она жила одна, и никто не кормил ее, не убирал за ней. Она так и не научилась себя обслуживать. Я приехал к ней еще раз. Взял с собой Антонио, но это было ужасно. Он увидел свою мать, весь этот беспорядок, и я заставил его ждать в экипаже. В ее доме была одна комната… Туда она бросала все грязное: одежду, белье, нижние юбки, вместе с посудой, которую она ленилась мыть. Вышитые скатерти, которыми пользовалась один раз, шляпы, которые покупала и не носила. Эта гора доходила до пояса. Там же были и надоевшие ей драгоценности. Пачки писем от Антонио. Он просил вернуться и спасти его. Некоторые из писем были даже не открыты. Занавески на окнах были задернуты, я бродил по этому безобразию, раздумывая, что спасти, что можно спасти и принести ее сыну как доказательство любви к нему матери. Ничего не нашел. Она похоронила себя в этой темной комнате на третьем этаже красивого дома, содержание которого я оплачивал. Она лежала на кровати, мало что соображала. Возможно, была оглушена наркотиками. Или помешалась. Эмилия все еще была красива. Даже в том состоянии поражала утонченной красотой, от которой захватывало дыхание. Ей нужны были солнце, свежий воздух, лечение в Европе. Возможно, она бы еще пожила. Она заговорила со мной. Обозвала дураком, лжецом и рогоносцем. Сказала, что я слабый и глупый человек, что она воспользовалась мной с первого же момента и рада этому. Конечно же, я знал. Давно знал. Я оставил ее. Оставил одну умирать. Эмилия была моей первой настоящей любовью, и она презирала меня. Я бросил ее. Никакого лечения. Никаких докторов. Никаких денег. Ее выгнали из дома, а имущество продали на аукционе. Три месяца спустя она скончалась в благотворительной больнице. Ее привязывали за руки к кровати. Она ослепла, у нее выпали волосы. Никто не держал ее ладонь, священник не прочитал над ней отходную молитву, не было отпущения грехов. Господь оставил ее тоже, оставил умирать и не позвал к себе на небеса. Я мог бы спасти ее, но не сделал этого. И не жалею. Наступает момент, когда терпение лопается. Я увидел ту комнату с испорченными платьями, с неоткрытыми письмами, с неоплаченными счетами, и мне стало все равно — жива она или мертва.

Наступило долгое молчание.

— Ты не мог поступить иначе. Никто не ожидал

— Я ожидал. Она была моей женой. Когда-то. Потом умерла. Даже не представляю, где она похоронена. И мне это неинтересно.

— Ты должен себя простить.

Ральф резко обернулся к Кэтрин.

— Ты не понимаешь. Ничего я не должен. Я буду помнить об этом всегда. Ты спросила. Я поделился с тобой. Никогда больше не упоминай ее имя.

Он снова улегся и притянул Кэтрин к себе. Она ощутила тепло его тела.

— То, что я к ней испытывал, не было любовью. Я решил, что это любовь, но я ошибался. Это было наваждение, своего рода сумасшествие. Я так желал… чего-то. Не помню, чего. Мести. Отомстить матери. За ее гнев. И Эмилия стала инструментом для этого. Мне хотелось, чтобы моя мать сталкивалась с ней каждый день и чувствовала себя маленькой, бесполезной, старой и уродливой. Только для матери это не имело никакого значения. Ничего не изменилось. Я провел свою молодость, обожая женщину, которая того не стоила. Надеюсь, этот огонь погас. Он был очень горячим. Убивал все вокруг. А сейчас помолись и спи. Антонио дома. Ты здесь. У нас все наладится. Вот что самое главное. Спи.

Ральф отвернулся. Кэтрин размышляла о том, что Антонио врал ей. Все его слова о Труите были неправдой. Тони описывал в подробностях ужасное событие, которого не было. Она и сама обманывала, но сейчас ей казалось, что та ее ложь оставила лишь пустое белое пространство, белое, как пейзаж за окном. В этот момент что-то в ней закончилось, а что-то началось. Она лежала без сна, пока за окном не занялся хмурый рассвет.

Муж зашевелился. Утро почти наступило. Он открыл глаза, и она поцеловала его, сонного. Труит подходил ей. Он не тот, о ком она мечтала. Не тот, кого ждала. По он подходил.