Крушение

— Ну, вольно, вольно. Давай отдохнем, служба. — Они сели на мешок с углем, заскрипевший под ними многоголосо и тоскливо. — Так... Кури, братец, кури.

— Слушаюсь, — тот зажег самокрутку и глубоко затянулся. Едко запахло плохим табаком и горелой газетой.

— А давай-ка, братец, поговорим. А?

— Как прикажете, — ответил солдат без интереса.

— Думаешь, в России лучше сейчас, чем здесь?

— Беспримерно лучше, не сумневайтесь.

— Чего ж там лучше?

— Там — Россия, — сказал солдат. И, подумав, добавил: — Завезли вы нас на край света. Все чужое. И мы неизвестно кто — не то гости незваные, не то пленные.

— Да... Ты, братец, философ. — Слащев усмехнулся. — Не боишься.

— А чего бояться? Вы не генерал, я не слуга вам.

— Вот, вот... Думаешь, вернусь, повесят меня?

— Беспримерно. И сомнениев никаких.

— А тебя не повесят?

— Меня не повесят.

— Почему ж так? Ты красных убивал? Говори!

— Приходилось — не скрою... Только по вашему приказу.

— Ловко! — нервически засмеялся Слашев. — Значит, виноваты генералы?

— Уж так точно, ваш выс-бродь! Без вашего приказу кто б по своей охоте под пули встал да вшей три года кормил? Вы виноваты. Вы эту войну задумали. И нас сюда по своему приказу загнали. Так? Так... Вот и спрашивайте у себя: казнить вас надо али миловать. Простите на грубом слове. Или что не так сказал. — Он плюнул на самокрутку, погасив ее, бросил под ноги, раздавил каблуком и, подняв на плечо мешок с углем, шагнул под дождь и скрылся за серой пеленой...

Поздно вечером обеспокоенная «юнкер Лида» нашла Слащева в загородном саду «Стелла». Против ожиданий, Слащев был трезв, тих и грустен. И ел сладкую гурьевскую кашу. Перед ним стояла непочатая бутылка водки «Тройка». Появление Лиды, казалось, его ничуть и не удивило.

— Мы ошиблись, дружок, — сказал он задумчиво.

3

По сообщениям константинопольских газет генерал Слащев на паровой яхте «Жанна» покинул Турцию. Направление и цель его поездки остаются невыясненными.

...«Пресс дю суар» писала, что известный генерал выехал в... РСФСР. Вместе с ним в Россию направился ряд его ближайших соратников: генерал Мальковский, полковники Гильбих и Мизерницкий — начальник охраны Слащева, жена Слащева и ее брат — капитан артиллерии. Утверждают, переговоры со Слащевым-Крымским вел некий большевистский эмиссар, вручивший генералу письмо Кремля с гарантиями. Накануне отъезда Слащев — по свидетельству очевидцев — кутил в «Эрмитаже», где заявлял окружавшим его, что вынужден уехать «с целью борьбы с политикой Запада, который распродаст Россию». Уволенный от военной службы, Слащев в последнее время занимался огородничеством.

По приезде в Севастополь Слащев будто заявил: «Я снова в дорогом мне Крыму. Я опять в милой России! Я — не коммунист, но просто русский человек и явился по зову ныне существующего правительства для защиты чести России. И я заявляю, что беспрекословно исполню все его распоряжения, так как уверен, что они направлены на защиту чести и для блага моей Родины!..»

Вскоре им было сделано новое заявление:

«Я, генерал Слащев-Крымский, приглашаю всех русских офицеров и солдат, находящихся еще за границей, подчиниться советской власти и вернуться на родину. В противном случае вас будут рассматривать как наемников иностранного капитала, как предателей родины и русского народа, потому что вас каждую минуту могут направить для завоевания русской земли... Русский народ проклянет вас. Я вернулся в Россию и убедился, что прошлое предано забвению. И теперь в качестве одного из бывших начальников Добровольческой армии командую вам: «Последуйте моему примеру!..»

Слушатели большевистской Военной академии, коим был представлен генерал, устроили ему обструкцию...

По данным представителя штаба Главного командования русской армии, который предпочел не называть своей фамилии, дабы не раскрывать источников информации за рубежом, оказывается:

Генерал Слащев-Крымский получил назначение командующим Южным фронтом: у него в подчинении пять армий; на узком военном совещании, проходившем в здании бывшего Александровского военного училища на Арбате в Москве, Слащев доложил о положении армий Врангеля, сообщил большевикам ряд важных сведений о замыслах главного командования, о возможности десантирования и продолжения борьбы с большевизмом.

Из Риги газеты сообщают, что Слащев доставил в Советскую Россию именные списки всего командного состава врангелевской армии...

«Союз георгиевских кавалеров» исключил генерал-лейтенанта Я. А. Слащева-Крымского из числа членов союза ввиду позорного перехода к большевикам...

Генерал Врангель заявил: «...Несомненно, большевики еще не раз используют Слащева как рекламную фигуру. Своим возвращением он нанес ощутимый удар русской армии и всему белому движению».

Глава двенадцатая. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ВОЕННЫЕ ИГРЫ

Врангель был расстроен, разгневан. В том, как он нервно ходил по посольскому кабинету, проглядывала растерянность. Врангель не мог скрыть своей озабоченности и неуверенности. А уж раздражение он всячески разжигал в себе, чтобы выплеснуть на подчиненных. Фон Перлоф, который отлично угадывал настроение «хозяина», был обеспокоен: впервые главнокомандующий приглашал его на узкое совещание через адъютанта и — а это было симптоматичнее всего! — совместно с Климовичем. Врангель демонстрировал Перлофу свое недовольство, демонстрировал перед всеми, и это усиливало настороженность контрразведчика.

Здание русского посольства в Константинополе мало изменилось за прошедший год. Все так же бесцельно толпились во дворе с утра до вечера беженцы. Сотня конвойцев, оцепив ближние и дальние подступы к посольским апартаментам, охраняла главнокомандующего.

Фон Перлоф и Климович знали: проблема переброски войск на Балканы занимает Врангеля лишь постольку, поскольку он должен еще раз показать и своим и союзникам, что остается вождем русской армии, которая сохранялась лишь его умом и дипломатическим тактом. События последних недель — потопление яхты «Лукулл» и бегство «генерала Яши» — занимали его сильнее. Врангель объявил, что должен выслушать доклады с мест. Первое слово было предоставлено Кутепову. Александр Павлович, более чем обычно спокойный и самоуверенный, огладив рукой бородку, сказал напористо:

— Господин главнокомандующий! Господа! Я прошел три школы: строевую — когда служил в лейб-гвардии Преображенском полку, на полях войны с большевиками и в Галлиполи. В последней, самой трудной школе учился более всего, памятуя, что мы должны стать в будущем основными кадрами армии. И потому я беспощаден к тем, кто роняет честь мундира — солдатского или офицерского, безразлично. — Кутепов замолчал и исподлобья оглядел собравшихся монгольскими глазами.

— Продолжайте, господин генерал, — нетерпеливо передернул плечами Врангель и пошел к столу, но в кресло не сел, а встал за высокой спинкой, как бы показывая, что времени у него мало, а потому надо говорить по делу. Раньше Врангель непременно сказал бы об этом, а теперь не посмел, не решился, вероятно. И это обстоятельство конечно же отметил каждый. — Слушаем вас, Александр Павлович, — повторил Врангель.

— Эвакуация идет по плану. — Кутепов решил не зарываться, держаться так, чтобы в его сдержанности чувствовалась сила. — Еще в последних числах августа закончилась переброска кавдивизии в Сербию на транспортах «Карасунд» и «Четыреста десятый». С сентября «Карасунд» и «Рашид-паша» эвакуировали в Варну: Дроздовский полк, штаб пехотной дивизии, Алексеевский. полк. Эвакуация сопровождалась торжественным молебном на площадке у набережной. Оркестры на берегу и судах исполняли Преображенский марш. Настроение во вверенных мне частях бодрое...

«Боже, какой дурак! — подумал Врангель и тут же оборвал себя: — Нет! Притворяется, хочет усыпить мою бдительность».