Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

— Как думаешь, Василий Алексич, здесь допрос Кузьке чинить начнем или в Москве суд устроим? — поинтересовался князь у посадника.

— Это как твоей душе угодно будет, Михаил Яро­славич, — ответил тот не задумываясь, — но я бы здесь все же допрос учинил, пока он от испуга не опо­мнился. Вишь, жалкий какой! Уж такого ханом никто не назовет, а пока до Москвы доберемся, мало ли что он удумает.

— Дело говоришь, — поблагодарил князь и обра­тился к сотнику: — Ну‑ка, Василек, тащи сюда своего обидчика.

Побитого Кузьку провели мимо остатков ватаги. Соратники молча смотрели на своего грозного повели­теля, которому еще сегодня утром беспрекословно под­чинялись и которого до смерти боялись, зная его вспыльчивый нрав. Теперь он казался не таким страш­ным, и они, понимая, что его наверняка ожидает более суровая кара, чем их самих, уже жалели бедолагу.

Под неусыпной охраной двух дюжих молодцов Кузька двигался навстречу человеку, который должен был решить его судьбу, и, проходя мимо сбившихся в кучу бродней, так злобно глянул на них одним своим глазом, что они еще плотнее прижались друг к дружке.

Отвечать на вопросы он стал неохотно, не молил о пощаде — на что втайне рассчитывал князь, — смот­рел на всех вызывающе, словно буравил насквозь сво­им темным глазом. Михаилу Ярославичу, восседавше­му в седле, порой казалось, что Кузьма и на него смот­рит свысока. Предводитель разбойников был выше многих его дружинников, хоть в дружине у князя бы­ли все воины как на подбор — статные, высокие, и си­лой никто из них тоже не был обижен.

Разговор явно не клеился, допроса не получилось. Это стало ясно и посаднику, а потому он предложил:

— Раз упорствует, нечего с ним тут время зря те­рять, довезем до Москвы, а там мастера язык ему быс­тро развяжут, а ежели и там упорствовать будет, как ты и собирался, на кол ирода посадим, чтобы другим неповадно было.

Князь еще раз исподлобья посмотрел на Кузьку, по­вернувшего косматую голову в сторону леса, и сказал твердо:

— Так тому и быть! Собирай, сотник, людей, вы­ступаем!

Однако прежде чем во главе отряда отправиться в обратный путь, князь остановил вороного у разно­шерстной группы.

— Я, князь московский, в город свой вас веду, там разбираться будем, кто в чем виновен. Каждый по за­слугам своим получит, — оглядев притихших бродней, сказал он громко, — ежели на ком крови нет и кого грех невелик, тот вину сможет работой искупить. Строится Москва. Есть где руки делом занять!

Василько, мигом очутившись рядом с князем, что-то сказал ему на ухо, и дружинники, давно ожидавшие княжеского приказа, быстро заняли свои места в по­ходном строю. Правда, теперь некоторым из них выпа­ла доля сопровождать плененных бродней, другим на­до было вести в поводу захваченных у них лошадей. Третьим предстояло проделать обратный путь до горо­да, взгромоздившись на мешки с зерном. Аким, пере­считав сани, припрятанные грабителями в леске за из­бушками, был несказанно обрадован — не хватало лишь одних — и строго настрого предупредил, чтобы дружинники, не дай Бог, не заснули в дороге, пообе­щав, что сам лично будет проверять их.

— До метели бы добраться, — глядя на небо, сказал посадник.

— Не успеем, — хмуро ответил Потап, — но вот до темноты выйти к большой дороге — это, пожалуй, еще сможем.

Василий Алексич согласно кивнул и, с трудом взгромоздившись на коня, присоединился к дружинникам, направившимся к лесу, к хорошо видной широ­кой тропе, по которой отряд князя добирался до логова бродней.

Вскоре отряд растянулся по лесу. Князь ехал где‑то далеко впереди. Оттуда иногда доносился громкий хо­хот, и приотставший посадник тогда тоже улыбался, понимая, что у князя сегодня есть хороший повод для радости. Василий Алексич, как и все, был рад поимке разбойников, но в этом небольшом походе неожиданно понял, что ему — как ни горько признаться — уже трудно во всем быть на равных с молодыми боярами, окружающими князя.

Посадник все так же устало покачивался в седле, переговаривался с Акимом, который часто посматри­вал назад, чтобы увидеть, не отстают ли отбитые у бродней сани с зерном, когда мимо проскакал один из тех дружинников, что двигались в хвосте отряда, под­гоняя пеших пленных. Поравнявшись с посадником, он на мгновение придержал коня и на ходу сообщил: «Бродни еле ползут! С ними и до утра не дойдем!» По­садник понимающе кивнул, а дружинник тем време­нем уже мелькал где‑то впереди. «Что ж теперь делать, не оставлять же их под охраной в лесу? — задумался посадник. — И верхом нельзя, хоть и кони есть. Вот ведь обуза!»

Он еще провожал взглядом гонца, когда где‑то сза­ди послышался странный шум, и через мгновение раз­дались крики. Не раздумывая развернув коня, посад­ник тут же и погнал его рысью, на ходу доставая меч из ножен. Чутье не подвело старого воина. Быстро мино­вав остановившиеся на тропе сани и опередив дружин­ников, которые, побросав вожжи, спешили в том же направлении, что и он, Василий Алексич увидел на снегу распластанное тело княжеского дружинника, g нескольких шагах от него пытался подняться с зем­ли тот самый отрок, которого Тихон утром обучал сек­ретам своего мастерства. Отступив к заснеженным елям, несколько бродней с ужасом в глазах наблюдали за тем, как пытаются скрыться в молодом ельнике их товарищи, за которыми с обнаженными мечами проби­раются дружинники.

— Эй, Коста, поспешай! Али свобода не дорога? — раздался хриплый голос.

Посадник закрутил головой, пытаясь определить, откуда он доносится, успел заметить, как шелохну­лись в стороне склонившиеся до самой земли еловые лапы, и направил туда коня.

— Ну, как знаешь! Прощевай, Коста! — донеслось от высокой ели, к которой спешил посадник. Однако достичь ее ему было не суждено.

Что‑то острое пронзило плечо, все помутнело перед глазами, и посадник, выронив меч, ткнулся лицом в черную жесткую гриву.

На лицо, обращенное к небу, сыпались колкие сне­жинки, снег забился за ворот, затылок погрузился в мягкую холодную перину. Василий Алексич не ви­дел, как подбежали дружинники, склонились над ним. До его сознания откуда‑то издалека доносились гулкие голоса, но слов он не понимал и с каждым мгно­вением все сильнее ощущал холод, охватывающий те­ло. Потом он почувствовал, как по жилам заструилось тепло, а острая боль, пронзившая лопатку, стала по­степенно слабеть. Замутненное сознание на короткое время прояснилось, он вновь стал различать знакомые голоса и, сделав усилие, — будто преодолевал чье‑то сопротивление, — открыл глаза. Склонившиеся над ним дружинники облегченно вздохнули.

— Напугал ты нас, Василий Алексич, — как мож­но бодрее проговорил сотник, наклоняясь к распрос­тертому на снегу раненому.

Посадник в ответ попытался что‑то сказать, но губы не слушались, он лишь как‑то криво улыбнулся и опустил отяжелевшие веки. Однако увиденный им добрый взгляд Василька, полный смятения, граничив­шего с отчаянием, заставил старого воина, несмотря на одолевавшую его слабость, усилием воли вновь от­крыть глаза. Теперь рядом маячило бородатое лицо Потапа, а за ним мелькнул черный силуэт княжеского коня, и тут же посадник услышал голос самого Михаи­ла Ярославича.

— Жив остался. Это — главное! — говорил он ко­му‑то.

— Вот и ладно, вот и хорошо, ты уж пока потерпи, Василь Алексич. От раны твоей боли много, но ведь ты живой! Сейчас Потап вытащит застрявшую стрелу, что боль тебе причиняет, и сразу на поправку поедешь! — успокаивал сотник и, заметив, что веки у посадника снова опускаются, торопливо добавил: — Не сомневай­ся, обидчик твой наказан, его меч достал. — До посад­ника издалека донесся его шепот: — Потерпи чуток, потерпи.

Тем временем Потап вытащил из ножен острый клинок, а из мешочка, который висел у него на шее, достал крохотный узелок, положил все на тряпицу, расстеленную на снегу рядом с раненым, и сам скло­нился к нему. Едва заметным движением он обломил оперенье стрелы и, повернувшись к сгрудившимся во­круг дружинникам, двух позвал на помощь. Втроем они несколько мгновений колдовали над недвижным телом, потом до окружающих донесся слабый стон, и в тот же миг Потап откинул в сторону окровавленную стрелу и проворно схватил свой заветный узелок.