Миронов

Есть легенда о птице, что поет лишь однажды в жизни. Но зато прекраснее всех на свете. Она покидает гнездо и летит искать куст терновника (дерево Иисуса). Ищет долго и настойчиво. Но вот, наконец, находит. Среди колючих ветвей запевает песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, преодолевая муки, возвышаясь над ними, продолжает петь ликующую песню небесно-прекрасно. Так, умирая, она поет свою единственную, возвышенную песнь. Может быть, потому такую волшебно-прекрасную, что достается она ценою жизни. Зато весь мир прислушивается к ее пению и замирает от восторга. Даже Господь улыбается в небесах. Ибо все самое дорогое в жизни осуществляется только ценою великого страдания... По крайней мере, так повествует легенда.

Анна – певчая Усть-Медведицкого храма Воскресения, походила на ту легендарную певчую птицу. Упав в обморок, она не погибла. Игуменья Арсения приютила в своем монастыре. Недолго она пожила послушницей. Все дни провела в молитве и посте. Все молитвы были обращены к Богу с единственной мольбой – сохранить жизнь подъесаулу Филиппу Козьмичу Миронову. Молилась, постилась и угасала. Вскоре она умерла. Вернувшись с фронта, Миронов не застал ее в живых. Пошел в монастырь, к игуменье Арсении, попросил показать келью, последнее пристанище Анны... Позже монашки рассказывали, что они подглядывали в щелку, следили за каждым движением прославленного храбреца. Он долго стоял молча. Потом опустился на колени, перекрестился, отдал земной поклон и... зарыдал. Потрясенные монашки тихонько отступили от своего наблюдательного пункта и разбрелись по кельям, не ведая, чем закончилось свидание Миронова с тенью Анны... Знал бы он, что в мире существует такая преданная любовь, может быть, вручил бы свое сердце этому юному, чистому существу...

Странная судьба у Филиппа Козьмича. Странное стечение обстоятельств: монашка стала его женой, другая... возлюбленная, не от мира сего, в юном, цветущем возрасте закончила в монастыре свой жизненный путь. И невольным виновником был он, Миронов. Кто может понять это и объяснить? Может быть, кто-то еще посмеет бросить в него камень, как в шелудивого, бешеного пса?..

Тогда пусть мужчины оглянутся на свое прошлое и вспомнят, а сколько у них было женщин? А сколько их вообще положено иметь на своем веку?.. Глупо!.. Чем же он виноват, если был здоровым, красивым казаком?.. Да, и если честно признаться, то всегда относился к женщинам с какой-то трепетной радостью, как к существам более чистым, чем их братья-мужчины... И никогда не пытался воспользоваться ни своей привлекательностью, ни мужской силой... Признает, что искал идеала женской красоты и добродетели, – это правда. А кто этого не. ищет? Женщины не ищут?.. Все и всю жизнь ищут. Только одним это в конце концов удается, а другим остаются думы о несбыточном... Говорят, когда Адам и Ева съели по половинке яблока, так с той поры люди живут разобщенно и, как в потемках, ищут родственные половинки этого мифического яблока. Казалось бы, настал миг – нашли похожие половинки! Начали их прикладывать друг другу – оказалось, что где-то не совпадает лишь одна небольшая неровность... И люди начинают все сначала... Так и у него, у Миронова?

Когда Усть-Медведицкий полк, вытянувшийся во взводную колонну, извивающийся по проселочной извилистой дороге, поднимался к горе Пирамида и песня еле доносилась: «Ах, донцы-молодцы, ах, донцы-молодцы, ах, донцы-молодцы...», Миронов вдруг обнаружил, что он остался один и никому никакого дела до него нет. Чушь!.. Он кинулся к станичному атаману... К окружному... В ответ услышал скучновато-торопливый говорок, будто они куда-то страшно спешили и нет ну никакой возможности остановиться и объяснить, почему он не приписан ни к какой части. Только и удалось выяснить, что никаких конкретных указаний в отношении помощника инспектора рыбнадзора в гирлах Дона не получено... Вот так оплеуха!..

29

Делать нечего, выходит, надо возвращаться в отеческий дом несолоно хлебавши? Стыд-то какой!.. Даже конь, понурив голову, шел неуверенно, нетвердо ступая по каменистому косогору и будто все время спотыкался. Миронов не обижался на своего боевого друга, понимал его – тут не только конь, человек заспотыкается... Да и хорошо известно, еще исстари, что настроение казака передается лошади тут же, сразу же, немедленно... Сам Миронов сотни раз такое испытал и наблюдал, учил молодых казаков: если сам не уверен, что возьмешь препятствие – не посылай на него коня, потому что твоя неуверенность уже передалась ему.

Однажды, на конных состязаниях, он почему-то подумал: «Это препятствие – так называемый „гроб“ – не возьмет конь...» Так и случилось. Одолел многие препятствия и уже слышал победные крики почитателей, как вдруг, заходя на последнее препятствие, почему-то, сам не знает почему, но подумал: «Не возьмет...», даже и не подумал, а просто мысль мелькнула, а в это время конь уже приближался к препятствию. Вот Миронов уже слегка приподнялся на стременах и подался вперед, чтобы облегчить прыжок коню и одновременно дать ему понять, что он посылает его на препятствие... Все сделал правильно. Но конь с маху ткнулся передними ногами в препятствие и резко остановился – Миронов чудом не вылетел из седла. В недоумении и раздражении он развернул коня еще раз и снова послал на препятствие – конь снова не пошел... Миронов выхватил шашку и плашмя, со злостью, начал его полосовать по крупу... В себя его привела полковая труба, которая подала сигнал, убирающий с поля участника состязаний... Так стоит ли сейчас обижаться на верного друга, если он не то чтобы горделиво нести седока на своей спине, а наоборот, идет, понурив голову, спотыкаясь на неровной дороге?

А возле куреней гомонящие толпы казаков и казачек, одни с радости, другие с горя, продолжали проводы служивых: пили, ели, играли песни, за сердце берущие...

В одном узком проулке, где с обеих сторон теснились ветви яблонь и густая трава нависала через плетни, конь по своей воле остановился и потянулся к травинке. Громкий голос вывел Миронова из задумчивости:

– Ваше благородие!.. Господин подъесаул, дозвольте проехать?!

Миронов поднял голову, посмотрел на всадника, как будто не узнавал его, потом вдруг вспомнил молодого казака из станицы Капинской Усть-Мвдведицкого округа, Михаила Федосеевича Блинова:

– Опаздываешь?

– Жена молодая... Не мог никак оторвать от себя, «не пущу!» – кричит, и все тут... – Потный конь Блинова горячо дышал и протискивался между плетнем и Мироновым. Филипп Козьмич прижал своего коня к плетню, и Блинов проскочил: – Спаси Христос!.. – крикнул он и так толкнул шпорами коня, что только пыль заклубилась за ним.

– Дай Бог счастливой дороги! – отозвался Миронов. Натянув повод и легонько сжав шенкелями бока лошади, направил ее к своему куреню.

Миронов толкнул калитку и въехал во двор со стороны гумна, где в это время принимались домолачивать катками пшеницу, а то она перележивается в скирде и зерно уже кое-где начало высыпаться из колосьев. Служивых проводили, погоревали, теперь за дело надо приниматься. Козьма Фролович, отец Миронова, терпеть не мог, чтобы в будние дни домочадцы праздно слонялись по куреню. Всем находил работу, да еще и подгонял, чтобы живее поворачивались... Скирд был небольшой. И тащить громоздкий агрегат, состоящий из молотилки и паровика, к усадьбе Мироновых, которая располагалась на взгорье, наверное, не имело смысла. Словом, горячий и нетерпеливый Козьма Фролович, разбушевавшись, послал всех советчиков к дьяволу, решив старым дедовским способом обмолотить пшеницу: «Предки наши всю жизнь катками молотили и с хлебом бывали. А ныне избаловались, все хочут полегче работать, а посытнее пожрать. А так не бывает... Стешка, дура! – заорал вдруг Козьма Фролович. – Подставляй таганок!..» Дело в том, что быки, запряженные в каток, на минуту остановившиеся, начали оправляться прямо на пшеницу, разостланную по кругу. «Что, батаня?» – с готовностью отозвалась Стеша. «Ослепла?! Быки ссуть!..» Стеша нагнулась за посудиной, чтобы подставить ее под струйки быков, но вдруг выпрямилась и от удивления застыла на месте.