Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

Видя неспокойные, встревоженные лица обитательниц заимки, князь Ярослав миролюбиво произнес:

— Да вы не опасайтесь. Ничего худого мы вам не сделаем. Заночуем — и вспять на Киев тронемся.

— Ну, коль так, в избу заходите. Поснедайте, что Макошь послала, — вновь поклонилась Устинья.

Порфишка толкнул супругу в бок: нельзя-де при крещеных людях языческих богов поминать, а Ярослав, в который уже раз, подумал:

«Тысячи лет славяне верили в своих богов и божков, и никакими христианскими речами их не переубедишь, особенно смердов в селищах».

Князь Ярослав, поездив по ростовской земле, давно уже познал, что смерды селились небольшими и совершенно неукрепленными деревнями и селами, кои они называли древним словом «весь». Центром нескольких деревень являлся «погост», — более крупное село, в коем позднее сосредоточился сбор оброков.

Избы представляли собой небольшие жилища и топились «по черному», так что дым из печи обогревал всё внутреннее помещение и лишь потом выходил в волоковые оконца.

В северном ростовском краю избы рубили из бревен. В киевских же весях, используя сухость почвы, хаты глубоко врезали в землю, так что в них приходилось, как в землянку, спускаться по двум-трем ступеням.

Печи на севере делали очень большие — «русская печь» на особых срубах, а на юге довольствовались небольшими глинобитными печами или каменками. И всегда неподалеку от изб находились хозяйственные постройки, — небольшие овины — «шиши» для сушки снопов, крытые глубокие ямы для жита.

Среди домашней утвари — ручные жернова для размола зерна, бывшие в каждом доме, деревянные бочки, корыта, корчаги, глиняные горшки.

Освещались избы лучиной или глиняным светильником — каганцом с просаленным фитилем.

Ткани мастерили изо льна, шерсти и конопли. Ведали смерды рисуночное тканье и вышивку.

Женщины любили носить украшения: серебряные или бронзовые височные кольца, подвешенные к кокошнику, мониста, браслеты, изготовленные умельцами в соседнем погосте. Бусы из заморских камней покупали, по всей вероятности, у забредавших в деревни купцов-коробейников. [110]

Перед тем, как войти в избу Прошки, князь обошел вокруг все его постройки и обнаружил за двором не только обязательный для смерда огород, но и три сжатых поля. Довелось же оратаям потрудиться. Сколь земли раскорчевали!

Из хлева же раздалось мычание коровы и ржание лошади. Прошка никак скотину из Оленевки привел. Отчаянный смерд! И приделистый. Добрую избу срубил. Один. Такое лишь дюжему мужику под силу.

В избе Прошки было всё так же, как в обычных сельских избах: печь с полатями, лавки вдоль стен, скамьи, прялка, стол, за коим снедали хозяева, сундук с крышкой на петлях, кадь с водой, светец, лохань для умывания, жернов, корчаги, глиняная посуда и… деревянный божок домового с человечьим лицом, стоявшим возле подпечья.

Изба хоть и топилась по черному, но князю сразу же бросилось в глаза, что все стены начисто вымыты и выскоблены до бела. Выходит, то дело женщин, кои не желают жить в копоти. Но, приглядевшись к избе, Ярослав нашел и другую причину чистоты. Печной свод был сплошным, дым выходил наружу, прямо в жилое помещение, через устье печи, но он не упирался в потолок, ибо потолка не было. Дым же поднимался до самой кровли, а посему он плавал выше людских голов и не ел глаза. Недаром Прошкина изба была гораздо выше других «курных» изб. [111]

Печь стояла устьем в сторону входа, в правом углу, но Ярослав уже ведал, что были поселения, где предпочитали левый, но таких поселений было немного. Ведь разожженная печь в зимнее время была одним из главных источников света, а важнейшим женским рукоделием было прядение. Сидя на лавке подле устья печи, женщина правой рукой вращала веретено, левой же сучила нить и, разумеется, то и дело поглядывала в ту сторону. Если печь стояла слева от входа, свет падал неудобно для работы. [112]

Выявил Ярослав и другую разницу. В правой стене была вырублена дверь в горенку. Редкость для избы смерда. Стало быть, она была пристроена для Березини.

Обычно же вся семья, будь она мала или велика, размещалась в избе — на печи, лавках, полатях, а то и прямо на полу, подстелив под себя тюфяки, набитые соломой или сеном.

Пока Устинья и дочь накрывали на стол немудрящий ужин, Ярослав с нескрываемым любопытством наблюдал за девушкой.

Была она в одном темно-синем домотканном сарафане и без всяких украшений, кои наверняка хранятся в сундуке, куда из поколения в поколение складываются самые дорогие вещи обитателей дома.

Но и без румян и украшений Березиня была так прелестна и пленительна, что Ярослав глаз с нее не сводил. Недаром же князь Владимир был заворожен этой девушкой.

— А каганца у тебя нет, Прохор? Сумеречно в избе.

— Найдется и каганец, князь, — ответил мужик и пошел в чулан.

В избе стало гораздо светлее.

А Ярослав всё поглядывал и поглядывал на красавицу.

— Сколь же тебе лет, Березиня?

— Ныне восемнадцатую весну встретила, князь.

Впервые Ярослав услышал ее голос. Был он мягкий и чистый, что и порадовало князя: по голосу можно почти безошибочно определить нрав человека.

«Дивная девушка», — подумал он, и на душе его становилось всё отрадней.

Накрыв с матерью стол, Березиня удалилась в свою горницу. За ней ушла и Устинья: по стародавнему обычаю женщины не имели права участвовать в беседе мужчин. Ушла со словами:

— Уж ты прости меня, князь, за скудный ужин. Не чаяла, что столь много прибудет гостей.

— Да ты не сетуй, хозяйка. Не пировать к тебе заехали… Придвигай скамьи, [113] други.

Дружинники подсели к столу, кой был не так уж и скуден. Хлеб оржаной, каша овсяная, репа вареная, тарелка с пчелиными сотами, моченая брусника, соленые рыжики в конопляном масле, кисель.

— Не худо, не худо, Прохор, — одобрительно молвил Ярослав. — Не бедствуешь.

— Да, ить, князь, на всё руки надобны. Спасибо Устинье с дочкой.

— И дочка помогает?

— А то, как же? Без дела и часу не просидит. Крутится. Особливо за прялкой любит нитку сучить. Усердная!

— А не постыло вам тут в лесу? В Оленевку не тянет?

— Оно, конешно, с мужиками повадней, но мы уж тут обвыкли, князь. Места добрые. И речонка под боком, и бортные леса и сенокосные угодья. Были бы руки, сказываю.

— Добро пристроился ты, Прошка, — вступил в разговор Озарка. — Дань-то, небось, великому князю на погост не отвозишь.

Прошка нахохлился.

— Да как же я на погосте покажусь, мил человек? Я ж мужик беглый. Куды уж мне на люди соваться? Мне великий князь сулил руку отсечь, коль дочь ему не приведу, а за побег и вовсе голову смахнет.

— Ну, дочку твою он может и простить, а вот за бегство по головке не погладит. Надо бы Владимиру Святославичу доложить. Не так ли, князь Ярослав?

Ярослав, окинув взглядом поникшего Прошку, неопределенно молвил:

— Я подумаю над судьбой хозяина этого дома… Спасибо за угощение, Прохор.

Князь и дружинники поднялись из-за стола и по привычке глянули на красный угол, где должна висеть икона с «неугасимой» лампадкой. Но в углу было пусто. И всё же каждый перекрестился.

— Сеновал у тебя найдется, Прохор?

— Да как же без сеновала, князь?

— Вот и добро. Хочу на сене заночевать.

Ярослав взял с собой меченошу и Озарку, остальным велел ночевать в избе.

Благовонный упоительный воздух тотчас сморил обоих дружинников, а вот молодой князь долго не мог заснуть.

Все его думы были о Березине. Какая чудесная девушка! Какие роскошные, пышные волосы, большие лучистые глаза, пухлые губы, милые ямочки на щеках! Какой задушевный голос!.. Да то ж неземное творение Господа Бога!

Ярослав никогда еще в жизни не задумывался о какой-либо девушке, хотя отец после победы над печенегами, напрямик сказал: