Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

— Ну, хорошо, хорошо. Давно бы так, — смягчил голос Владимир Святославич. — А теперь хочу глянуть на твою дружину. Надо готовиться к лютой сече.

Глава 41

КОЖЕМЯКА МОГУТКА

В конце августа 994 года печенеги выдвинулись из степей и хлынули к Днепру.

Дружины великого князя стояли в Киеве. Владимир Святославич собрал сыновей на ратный совет.

— Давно не собирал вас, сыны мои любые. Жестокий ворог идет на Русь, и ныне у него другая цель. Не пограбить, а захватить наши города и веси, и посадить в них ханских подручников. Для оного кочевники собрали несметное войско. Где будем встречать злого ворога?

— А и раздумывать нечего, батюшка, — начал свою речь Новгородский князь Вышеслав. — Надо в Киеве степняков дождаться. Крепость любую осаду выдержит.

Поддержал Вышеслава и Полоцкий князь Изяслав:

— Брат дело говорит. В Киеве надо печенегов ждать.

Ярослав же резко высказался против братьев:

— В Киеве отсиживаться нам никак не можно. Печенеги разорят половину Киевской Руси. Столь беды натворят, что и за долгие годы ее не избыть. Тысячи людей в полон сведут, городки и веси пожгут. Да разве можно такое терпеть, братья?! Встречу выходить надо, встречу! «Иду на Вы!» Скоро же все забыли победный клич деда нашего Святослава. Выходить надо из Киева, великий князь!

Ярославу вторил Тмутороканский князь Мстислав:

— Я — на стороне Ростовского князя. Надо, батюшка, на степняков идти.

Совет раскололся. Владимир Святославич пытливо оглядел сыновей. Разные они — и по возрасту, и по складу ума, и по нраву своему. Одни — осторожны и кротки, другие — молчаливы и себе на уме, как Святополк, третьи — дерзки и храбры, как Мстислав и Ярослав. Два последних в деда пошли, Святослава Игоревича… А вот Святополк всегда на советах отмалчивается: он не сын великого князя, значит, нечего ему и речи держать.

Для Владимира Святославича сей Туровский князь, куда он его посадил, — заноза в сердце. Святополк — сын его брата Ярополка. Разве можно забыть великому князю те жуткие дни, когда он убил брата и, не сдержав свою ненасытную похоть, надругался над его беременной женой, красавицей-гречанкой. Такое до смерти не выветрится.

Племянник же до сего времени дичится, обходит Владимира стороной, и наверняка затаил на него злобу.

Но худо другое. О жестоком деянии Владимира не только изведали все его старшие сыновья, бояре и дружинники, но и вся языческая Русь, в коей не принято приносить бесчестье женам сродников.

Имя веселого любителя богатырей и шумных пиров былинного Владимира Красного Солнышка заметно потускнело. Теперь потребны годы, дабы народ стал забывать и его братоубийство, и его неслыханное прелюбодеяние. Тем более, ныне он — Владимир Креститель, помазанник Божий, верный поборник христовых заповедей.

Некоторые усердные греческие попы (льстецы!) стали называть его Владимиром Святым. Поспешили, зело поспешили отцы церкви! Да простит его Господь, но он до сих пор ездит к своим многочисленным наложницам, — и в Вышгород, что под Киевом, и в Белгород, и в его личное село Берестово. Забыв о женах, напропалую блудит с юными девицами, совершая тяжкий грех.

Всепоглощающая похоть, видимо, гораздо сильнее разума, и ничего с ней не поделаешь, пока не состаришься.

Шел в храм, часами рьяно молился, но проходил день, другой и… вновь его неудержимо тянуло на блуд, в коем он только и находил истинное наслаждение…

То, что поход состоится, Владимир Святославич для себя давно уже решил.

— Кое-кто тут за киевскими стенами надумал отсидеться. А я еще месяц назад по-иному измыслил. Хоть бы все меня уговаривали, но я на печенегов выступать собрался. Ярослав и Мстислав лишь задумку мою угадали. Я никогда не был любителем даже за самыми крепкими стенами прятаться. Завтра же в поход, сыны мои!

Печенеги пришли по той стороне Днепра от Сулы. Владимир встретил их на Трубеже, у брода.

Кочевники, увидев большую рать, не решились перебираться за Трубеж, да и Владимир не спешил переходить брод. У степняков огромное войско. Сеча будет тяжелой и кровопролитной. О том же думал и хан печенегов.

И русичи, и степняки стояли друг от друга на расстоянии полета стрелы. То был напряженный, томительный час. Одни пришли за тем, чтобы сокрушить «неверных», захватить несметную добычу и установить свою власть над непокорной, но очень богатой Русью. Другие, чтобы не только отразить натиск врага и нанести ему тяжелый урон, но и откинуть оставшихся в живых кочевников в степи, дабы они и помышлять забыли о каких-либо нашествиях на Русь.

Великое стояние затянулось. Русичи переминались, «проверяли, хорошо ли меч пойдет из кожаных ножен, удобно ли висит секира-чекан, щупали рукоять ножа за голенищем, подтягивали колчанные перевязи, с тем, чтобы колчан, поднявшись над левой лопаткой, сам подставил оперенные бородки стрел; и потом только гнули лук и натягивали тетиву».

С той и другой стороны было отчетливо слышно ржание коней, кои всегда заранее предчувствовали злую сечу, и многие из коих останутся лежать на поле брани.

А затем вдруг послышался несмолкаемый скрип и скрежет колес. То сотни крытых телег из обоза, наполненные бурдюками и съестными припасами, под громкие, гортанные возгласы погонщиков, подъезжали к войску.

Обычно кочевники, готовясь к битве, надежно огораживали свой стан высокими телегами (в добрую избу), а затем начинали пускать стрелы в неприятеля. Взять такой укрепленный лагерь было нелегко, но на сей раз печенеги отказались от своей надежной обороны. Видимо, они уповали, что сомнут своей конницей русские дружины.

Первым не выдержал хан степняков. Его огромная, в ширину сажени, войлочная кибитка, с такими же огромными деревянными колесами, отделилась от войска и медленно двинулась к берегу.

Впереди ехали семеро печенегов с поднятыми копьями, на коих развевались на сухом, упругом ветру небольшие белые лоскуты, означавшие, что хан едет для переговоров.

Князь Владимир, приказав войску стоять, в окружении сыновей, выехал хану навстречу.

Кибитка остановилась у самого брода. Из нее сошел хан в долгополом, нарядном халате, опоясанном зеленым кушаком, к коему была подвешена кривая сабля в сверкающих драгоценными каменьями ножнах.

Князь Владимир отчетливо разглядел смуглое, плосконосое лицо, узкий рот с выпяченными губами и две пряди волос, выбившиеся из-под железной шапки; глаза властителя печенежской орды были настолько узки, что напоминали щелочки. Но эти глаза, как хорошо ведал Владимир Святославич, видят так далеко, что недоступно глазам любого русского человека.

Хан, в мягких желтых сапогах и малиновых штанах, ступил три шага к самому броду, и застыл истуканом.

Князь Владимир и сыновья сошли с коней. Таков обычай. Коль враг высадился для переговоров с лошади или идет пешком из кибитки, ответь ему тем же.

Это один князь Святослав позволил себе не подняться даже с кормы челна, когда византийский император Цимисхий оказался перед ним стоя. Но Святослав преднамеренно оскорблял императора, и он один был таким отчаянным до сумасбродства.

Хан взмахнул рукой, и к нему тотчас подбежал толмач-переводчик.

«Что он скажет? — нервно покусывая нижнюю губу, подумал князь Владимир. — Запросит мира? Но того быть не может. Не для того хан Кизяр привел свои бесчисленные орды, дабы заговорить о мире… Предложит Руси платить степнякам дань? Но это слишком самонадеянно. Русь ни с одним народом не делится своей данью… Что ж тогда?».

— Я знаю, коназ Владимир, — наконец заговорил хан, — что твои воины — храбрые воины. Это доказал ваш коназ Святослав. Но и мои верные джигиты не только вашим воинам ни в чем не уступают, но и затмевают их. В скачке, рубке и метании стрелы с коня печенегу нет равных. И ты, коназ, в этом уверишься, если не примешь моё условие.

— Говори, хан Кизяр, а там посмотрим.

— Предлагаю решить битву единоборством. Выставь, коназ Владимир, своего воина, а я своего. Пусть борются. И если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года, но если мой муж бросит твоего оземь, то буду зорить Русь три года.