Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте) (СИ)

— Не зря мне сон привиделся, что придут в дом молодые гости. Сон-то в руку.

А вот хозяин избы, седобородый, но крепкий еще старик, глянул на вошедших настороженно.

— Что за люди и почему в мой дом пришли?

— Прости, дедушка Корней, но ваш дом нам мальчонка указал.

Корней с недоумением посмотрел на Агафьюшку.

— Откуда эти люди имена наши ведают?

— Да ты не тревожься, государь мой [63]. Я тебе как-то уже о красной девице сказывала. Добрая она, а добрый человек худого с собой не приведет…

Год назад мать послала Ксению в булочную, что находилась вблизи собора Казанской Божьей Матери. На паперти храма она заметила незнакомую старушку, которая, как показалось ей, была чуть живехонька.

— Вам плохо, бабушка? — участливо спросила Ксения. — Чем-нибудь помочь?

— Спасибо, голубушка. Заморилась я с дальней дороженьки. Бывало, двадцать верст без устали ходила, а ныне в ногах ослабла. Чуток переведу дух — и дале пойду.

— Далече идти, бабушка?

— К Убогому дому, а там на скудельницу [64].

— То — еще версты две, бабушка. Ты пока отдохни, а я до лавки сбегаю. Дождись меня.

Когда Ксения вернулась, бабушка была уже на ногах.

— Пойду я, голубушка.

— Вначале подкрепилась бы, бабушка. Я тебе скляницу малинового сиропу да калача купила. Откушай, а потом я тебя до Убогого дома провожу.

Старушка посмотрела на девушку мягкими вопрошающими глазами и молвила:

— Душа у тебя добрая, голубушка. Как имечко твое?

— Ксения.

— Славное имечко. А меня Агафьюшкой звать. Пойдем, Ксюшенька.

— А перекусить?

— В Убогом доме потрапезничаю.

Была Агафьюшка в темном убрусе и в косоклинном кубовом сарафане, какой обычно носят старообрядки.

— Как хотите, бабушка Агафья. И я с вами схожу.

Ксения и сама не понимала, что ее заставило проникнуться сердцем к этой маленькой, сухонькой старушке с выцветшими, некогда голубыми глазами.

— Кажись, совсем недавно птицей летала, — шагая к Убогому дому, рассказывала Агафья. — Двадцать верст отмахаю — и никакой устали, ныне же будто крылья обрезали. И всего-то год миновало.

— Кто у вас на погосте лежит, бабушка?

— Сестрицу Бог прибрал, младшенькую. Мы тогда совсем махонькие были, на отцовский челн забрались, стали дурачиться, а челн вдруг от брега отошел и угодил на быстрину. Суденышко верткое, а тут еще ветер набежал. Сестрица перепугалась, заплакала, шагнула, было, ко мне, и из челна выпала. Вот такая с ней приключилась судьбинушка.

— А сама-то как спаслась?

— Повезло мне, голубушка. Когда сестрица стала ко мне пробираться, суденышко так накренилось, что и я в воду угодила. Чаяла, с белым светом распрощалась, но воспротивилась Заступница. Из самой глуби вдруг вытащил меня какой-то человек, на самый брег вынес и тотчас исчез, как его и не было. Вот чудо-то.

— Выходит, Пресвятая Богородица спасла?

— Вестимо, голубушка. Послала ко мне доброго человека… А младшенькая отыскалась на другой день — в рыбачий невод попала. На скудельнице ее и схоронили. Тятенька с маменькой шибко горевали. Раньше-то мы в Вязниках жительствовали, часто на могилку к Марьюшке хаживали, а когда родители мои преставились, очутилась я в Старице, что отсель двадцать верст.

— В Старице? — невольно остановилась Ксения. — Это там, где староверы с давних лет живут?

— Там, голубушка.

— Какими же судьбами?

— Опосля поведаю… А вот и Убогий дом, пойду к Марьюшке.

Могилка затерялась среди погоста и так заросла бурьяном, что только по скособоченному деревянному кресту да по рябиновому дереву Агафья безошибочно установила место упокоения Марьюшки.

— Экой чертополох, кабы не рябина, и вовсе мудрено сыскать.

— Так здесь рябин немало разрослось, бабушка.

— Моя — особенная, в три ствола вытянулась..

Старушка низехонько поклонилась могилке, истово осенила себя крестным знамением, а затем молвила:

— Надо Марьюшку от всякой травы-скверны очистить.

— Ты посиди, бабушка, а я могилку в порядок приведу.

— Бог тебя послал, голубушка, но сидеть мне не можно. Великий грех, коль своими руками могилку родного человека не обиходишь.

— А если чужие руки в помощь?

— И тому Богом зачтется.

Когда могилка была приведена в порядок, Агафья упала на нее, обвила руками, запричитала, а потом стала с Марьюшкой беседовать: рассказывать о своей жизни, супруга, близких людей, и даже с сестрицей советоваться.

В Убогом же доме старушка малость перекусила и продолжила свое повествование:

— В Старице брат моего отца жил, вот он меня к себе и забрал. Там меня и замуж выдали, почитай, уже сорок годков с Корнеем Захарычем прожила. Строг и взыскателен он нравом, как и все в деревне, старой веры держится.

— Не обижает?

— Повезло мне, милая девонька, хоть и строг, но за всю жизнь не только пальцем меня не тронул, но и худым словом не попрекнул… А вот на этот раз он меня почему-то к Марьюшке неохотно отпускал, словно беду какую-то чуял. И сама не пойму.

— Может, проводить тебя до Старицы, бабушка? Далече, дойдешь ли вспять? Мне только дома надо сказаться.

— Спасет тебя Христос, добрая душа. Сама доберусь, не так уж и далече. До села Конюхова пятнадцать верст, а там и вовсе рукой подать. Тропиночкой да леском — и дома.

— Не страшно лесом-то, бабушка?

— Ничуть, добрая душа. Коль с крестом да с молитвой, никакая нечистая сила тебя не тронет.

За разговорами вышли на большак. Ксения остановила проходящую мимо подводу, попросила возницу.

— Не подвезешь бабушку до Конюхова?

— Гривенник! — явно завысив цену, мотнул бородой возница.

— Мы согласны. Садись, бабушка.

Агафья поцеловала девушку в щеку, тепло изронила:

— Да хранит тебя Пресвятая Богородица, добрая душа.

Глава 13

У СТАРООБРЯДЦА

Корней отчитывал Агафью:

— Зачем чужаков в дом пустила? Аль не ведаешь, что никонианам [65] ходу в Старицу нет?

— Ты уж не гневайся на меня, батюшка. Девонька-то славная в избу постучалась.

— Откуда ведаешь?

Агафья обо всем рассказала, на что супруг все так же хмуро отозвался:

— Девка, может, и неплохая, а вот что за молодец с ней приехал?

— Того, батюшка, не ведаю, но, думаю, и он не худой человек.

— Индюк думал, думал да и сдох. Деревня обеспокоена. Надо потолковать с парнем.

Потолковал, когда пришлые люди, согласно старозаветному обычаю, были накормлены и напоены. Стенька на прямой вопрос: что тебе в Старице понадобилось, — ответил без утайки.

— Наведался к родителям Ксении, а тут частный пристав с городовым в огород нагрянул. Приказал чертово яблоко сажать, а хозяин избы того не захотел, он уже огурцы посадил. Пристав вошел в ярь и принялся хозяина избивать, а затем и девушке досталось. Вот тут я не утерпел. Кулаком к обоим обидчикам приложился, да, знать, переусердствовал, едва насмерть не зашиб. Ксения смекнула, что мне тюрьма грозит, и лошадь со двора вывела. Вот так мы с ней в Старице и оказались.

Рассказ Стеньки Корней воспринял с тем же снулым лицом.

— Бунтовщик ты, паря. Зело худо. Старица тебя не спасет. Мы живем своим побытом и лиходеев у себя не держим.

Разговор шел при Ксении. Вначале она напряженно молчала, но при последних словах старика порывисто поднялась с лавки.

— Да какой же он лиходей, если за моих родителей заступился?! Тятеньку и вовсе могли до смерти забить. Степушка — честный и смелый человек! Зачем же вы так?

Агафья испуганно охнула, а в дегтярных глазах Корнея заиграли злые огоньки.

— Умолкни, дщерь нечестивая! Тебе ли в мужичий разговор встревать? Вон из избы!

Ксения была поражена гневными словами старика: дома таких речей не могло случиться. Она, вспыхнув всем лицом, хотела еще что-то сказать, но ее вовремя дернула за рукав Агафья.