Человек из Вавилона

Выйдя из синагоги, Занкан не спеша направлялся домой. В ручейке вдоль дороги плескались фазаны. Он остановился полюбоваться на них. В это время послышался чей-то зов:

— Занкан!

Он обернулся. Гучу и Джачу с саблями наголо стояли по бокам какого-то незнакомца, скрывавшего лицо концом чалмы. Занкан молча смотрел на него.

— Хочу поговорить с тобой, Занкан, приватно, принес тебе тайную весть, вели людям отпустить меня.

— Почему прячешь лицо?

— Должен сообщить тебе нечто такое, что тебе незачем знать, кто я, — незнакомец пытался говорить с еврейским акцентом.

— А что, если я велю им содрать с тебя этот покров?

— Занкан не сделает такой глупости.

«Похоже, этот человек ждал меня у дома и пошел мне навстречу, — подумал Занкан, — откуда он явился в этакую рань? Царский двор только просыпается. С торговых рядов? Тогда он пришел бы в синагогу и не закрывал своего лица. Стало быть, все-таки придворный? Похоже, не молод. Значит, и пославший его не юнец. И поскольку он заявился в такую рань, весть не из приятных. Царский двор… Царица, Боголюбский или Абуласан? Нет, не царица. Царица не послала бы человека, прячущего свое лицо. Кто же его послал? Боголюбский? Абуласан? С Боголюбским у меня давно никаких связей. Да и с Абуласаном тоже… Стало быть… И все же от кого он? Посланный или подосланный?»

Занкан сделал знак Гучу и Джачу отпустить незнакомца. Тот быстро подошел к нему и зашептал:

— Занкан, спасайся, немедленно беги из города!

— Почему? — спокойно осведомился Занкан. А в голове сверкнула мысль: «Он не еврей, пытается говорить по-нашему. Выходит, хочет сбить меня с толку. Почему ему нужно, чтобы я сбежал из города?»

— Тебе сейчас нужно думать, как избежать опасности. Уноси ноги!

Занкан молча смотрел на незнакомца. Молчание затягивалось. Человек, прячущий лицо, не уточнял, почему Занкан должен бежать.

— Ты не говоришь, что мне грозит. Стало быть, ты лжешь!

Незнакомец ответил не сразу, а когда заговорил, говорил медленно, с нажимом.

— Царица изгоняет Боголюбского из страны. Царь-супруг оказался замешанным в мужеложстве — вчера он схватил Тарханисдзе за крайнюю плоть — был пьян вдрызг. Тарханисдзе ударил его, а потом пришел с повинной к амирспасалару: делайте со мной, что хотите, я поднял руку на царя-супруга.

У Занкана перехватило дыхание, столь велико было его потрясение. Какое-то время он ловил воздух открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова.

— Да, но… при чем тут… я, — выдавил он, обретя дар речи.

— Ты привез этого растленного человека в Грузию. Все только и говорят о тебе: «Что он с нами сделал, кого привез?!»

В ушах у Занкана зашумело, потом загрохотало морским прибоем, и все тело взмокло. Он закрыл глаза, пытаясь ослабить грохот в ушах, но море продолжало бушевать.

— Люди амирспасалара вот-вот заявятся к тебе домой, спасайся, Занкан!

К Занкану возвратилась способность соображать. Он стоял и думал. А потом решительно ответил:

— Кто бы ты ни был, благодарю тебя за участие, да благословит тебя Господь. Возможно, ты спас мне жизнь.

— Не теряй времени, Занкан! Во дворце только о тебе и говорят!

— Все понятно. Будь здоров. Мне надо поспешить.

Незнакомец повернулся и почти бегом удалился. Занкан подозвал к себе Гучу и Джачу.

— Идите за этим человеком. Узнаете, кто он, немедленно сообщите, не узнаете, вообще не появляйтесь.

И пошел к дому.

«Все это происки вельмож. Похоже, они одолели Абуласана. Избавляются от него… Взялись сперва за Боголюбского… Изгоняют… Потом за Абуласана — ты захотел, чтобы он стал мужем царицы… Да, но царица? Кто лучше нее может знать Боголюбского?! Стало быть…»

Занкан вошел во двор, не спеша пересек его и поднялся в дом.

Запершись в своем покое, принялся мерить его шагами.

«О страсти к бражничеству уже никто не говорит, он, оказывается, еще и мужеложством балуется! Бедная царица! Боже, за что ей такое?! Конечно же, солнцеликая не пожелает такого мужа. Изгонит! И что будет делать сейчас Абуласан?! Как он оправдается, как? Кто знает истину? Я? Я-то ее знаю, но что это изменит? И что будет, если я скажу правду? „Ал тихие нахон, тихие хахам!“ И в самом деле, лучше быть мудрым, нежели правдивым! Желай мне добра незнакомец, он не стал бы прятать лицо… Кому-то нужно, чтобы я бежал из города. Предал царицу, вот и бежал от праведного возмездия… Но кому это нужно? Я поступил правильно, прикинувшись перед незнакомцем трусом, готовым дать деру. Виноват, потому и бегу. От царицы мне опасность не грозит. Да, я привез Боголюбского, но она знает, я это сделал по поручению царского дарбази. Правда, она сказала, сперва следует узнать, что он из себя представляет, но дарбази настоял на своем… Царица знает, и то, что по приезде в Тбилиси я ни разу не виделся с Боголюбским. Так кто же мне роет яму? Я и с Абуласаном не общался… И это царице наверняка известно. Ей, верно, и то известно, почему не общался. Я понял это по тому, как она смотрела на меня. Как будто сочувствовала мне. Но почему? Почему царица сочувствовала мне?»

Мысль перетекала одна в другую, Занкан почувствовал усталость. И все же откуда ему ждать опасности? Он встал, прошелся по комнате. «Кто же мне роет яму? Похоже, тот, кому не нужна моя правда, тот, кто боится ее».

Занкан позвал Шело, велел готовить арбы и предупредить госпожу и Бачеву, что через полчаса они уезжают из города. Сам же снова предался мыслям, пытаясь предугадать развитие событий. Как поступит Абуласан? Раскается ли в содеянном и признается ли во всем царице? Вряд ли.

Тут на пороге появились Джачу и Гучу. Лица их блестели от возбуждения.

— Мужчина, прячущий свое лицо, привел нас к главному казначею Абуласану, батоно, — сказал Гучу, — его зовут Диомидэ.

Занкан ничего не ответил. Не выразил ни удивления, ни удовлетворения. Такой прием обидел Гучу и Джачу. Поэтому следующее сообщение Джачу сделал безучастно:

— Он оставался там какое-то время, а потом пошел к Бено Какителе.

Это известие поразило Занкана. Он резко поднял голову и просил:

— К кому пошел? Что ты сказал?

— К Бено Какителе. Оставался там долго. И уже не прятал лица.

— К Бено Какителе? — Занкан не мог справиться со своим изумлением.

— Да, господин. И долго оставался там.

— Хорошо, — произнес через некоторое время Занкан, — далеко не уходите, будьте поблизости.

Занкан снова задумался. Через некоторое время снова позвал Шело, передал ему записку и велел отнести к амирспасалару.

— Скажи, чтобы немедленно передали самому Саргису Мхаргрдзели, — наказал он. А в записке было всего несколько слов: «Ежели вы сочтете нужным видеть меня, извольте знать, я покорно сижу дома или нахожусь в молельне. Преданный раб солнцеликой царицы Тамар иудей Занкан Зорабабели». И все.

Вечерняя молитва

К полудню ветер усилился — носился, как сумасшедший, по берегу Куры, а в Петхаине выл голодным волком. Народ, собравшийся вечером в синагоге, не мог скрыть своего удивления:

— Не ветер, а настоящий ураган!

— Не рано ли похолодало?!

— Да-а, даже крыши срывает!

Однако, несмотря на сильный ветер, верующие, по обыкновению, собрались в синагоге — как всегда, с наступлением вечера уставшие от дневных забот люди на цыпочках входили в молельню и до начала молитвы предавались либо разговорам, либо чтению псалмов. В разговорах обсуждали случившееся за день или слушали рассказы купцов, прибывших издалека. Хахам Абрам обвел взглядом паству. Молельня была почти полна. Потом посмотрел на солнце — оно уже порядком склонилось к западу. Именно в это время раздался нервный возглас Иорама Базазы:

— Что будем делать, хахам Абрам, не начнем?!

Раби взошел на возвышение и начал молитву. Народ поднялся и стал вторить ему. Хахам молился, как обычно, не спеша, его бархатный голос разливался по всей молельне, принося утешение молящимся. Впрочем, в тот вечер возглас Базазы нарушил обычный покой раби — он понял, после молитвы надо ждать неприятностей. Он смотрел со своего возвышения на Базазу — тот стоял с мрачным видом, глаза горели злобой. Хахам почти механически произносил текст молитвы, думал, как ему поступить по ее завершении, чтобы предотвратить свару.