Свет мой Том I (СИ)

Между тем Шура родила дочь — чуть раньше, чем Яна родила сына, а затем и тоже дочь. Подруги встречались не раз. Действительно Шура отказалась уехать в Германии с Куртом. Тот был обескуражен, в шоке; это, мол, невозможно. Не по правилам. В Москве через посольство он добился личного приема у Молотова. Пожаловался тому на непонятную обструкцию русской жены и, глядя на неприступно широкий лоб самого председателя русских, просил повлиять на нее, Александру. Из-за стекол очков на него блеснули председательские глаза. И ему был предложен наилучший выход для сохранения семьи: принять советское подданство. Советское правительство ценит всех специалистов. Работы хватит.

Да, инженерной работы для Курта пока хватало. Волей-неволей, втроем с ним, уже прилично говорившим по-русски, Шура и их подраставшая прелестная дочь разъезжали-колесили и по Украине, и за Уралом. Но в 1937-м году на Урале при диверсии вспыхнул огнем завод, и Курт погиб при пожаре.

В отличие от Шуры, Яна и Павел не зарегистрировали факт рождения ни первенца — сына, ни затем — дочери: Павел постеснялся, что в графе паспорта «отец» будет значиться «студент», еще «студент», что могло бы вызвать и насмешку чью-то; он ведь еще сдавал последний экзамен 26-го июня, а Люба-то родилась уже 4-го июня. Каково! И его поделом обругали после в ЗАГСе за запоздалую подачу документов на регистрацию детей.

Стало быть, тридцатилетний Степин защитил диплом в 1938-м году с отличием. По специальности механика-технолога, разбирающегося в станках и машинах.

Заводище «Большевик», куда направили Степина, было спецпредприятием: так, оно выпускало, например, и 12-ти дюймовые военно-морские пушки для крейсеров «Октябрьская революция», «Марат» и другие серьезные спецзаказы. Здесь только в ИТР служило около 4500 человек. Заблудиться в цехах можно. Попроситься же при распределении на какой-нибудь маленький заводик Степин как-то не додумался, пустая голова. И уже распространялось на всех предприятиях правило: без права перехода на другое место работы. Иди только туда, куда тебя пошлют. При приходе сюда Степин был принят самим замнаркомом. И определен старшим инженером в техническое бюро. Устинов, директор (ставший впоследствии министром обороны СССР), не перевел его в цех, куда он просился; а своевольный, с гонорком вихрастый главный инженер, спросив у него, куда он хочет, лишь сказал исполнительной секретарше:

— Хорошо. Переведите его в цех.

Был март. У Степиных помалу налаживалась жизнь, что они даже замыслили снять к лету приглядную дачку — обязательно возле какой-нибудь реки. И еще было так чудесно, что они раз, прогуливаясь, болтая, буквально столкнулись на тротуаре с по-прежнему нарядной Шурой: она нашлась! Она шла павой вместе с юркой дочуркой и сбитым и подвижным мужчиной с приветливым лицом южанина. Все они, задержавшись около одной просторной колоннады, сбивчиво потолковали малость.

Мужчина был испанцем, Андресом, республиканцем, — новым приобретением Шуры; он после поражения Испанской республики приехал сюда, в Россию, как эмигрант, вместе с юной русской переводчицей, потерявшей в Испании свою подругу: ту ни за что убили фалангисты.

Да, злой рок преследовал народ везде, тузил его; не счесть людских жертв и потерь надежд для всех, желавших во что бы то ни стало остановить насилие на Аппенинах. И сколько предпринималось для этого усилий. Новый скорбный звонок для мира? Неужто он еще не слышен? «Сатана там правит бал…». Сердце сжималось, стоило лишь подумать об этом. Женщины повздыхали.

Городские голуби толклись, слетаясь, пыжась и воркуя, на асфальтной площадке, обогреваемой снизу теплом проложенной трубы.

XXI

Той переводчицей, с которой прибыл в Ленинград живой, безалаберный, балагур Андрес, служила в Испании Лена Образцова, знакомая Шуры, студентка. Смелый человек.

Тогда Лена училась в институте «Интуриста» (здание — на Исаакиевской площади): хотела стать переводчицей именно испанского языка, потому что увлекалась всей испанской культурой. Весной 1937 года здесь вдруг появился приятный молодой человек. Из Москвы. Вежливо стал опрашивать девушек: — «Не хотели бы вы, студентки, сначала поехать и поработать на практике»? — «Да, конечно! — отвечали ему девушки заинтригованно. — А куда? — скажите». — «Туда, где тепло», — говорил загадочно заезжий. У желающих попрактиковаться стали проверять анкетные данные. У Лены оказались они прекрасными: она — из семьи рабочих; а ее подружка Галина, к ее огорчению, не прошла: ее предки принадлежали к дворянскому сословию. И какой-то дальний отпрыск осел не то в Парагвае, не то в Бразилии. Не смешно.

Но, хотя москвич и «темнил» (известно, чтобы не было излишней трескотни), девчата и сами вскоре поняли, что тут к чему. Слишком близко — на самой поверхности — лежала причина того; все было и слишком серьезно, чтобы не знать ничего. Ведь весь-то мир всколыхнул кровавый марш-мятеж франкистов в Испании, нацеленный против собственного же народа. И советские люди, тоже протестуя, не переставали митинговать и собирали средства в помощь страдающим испанцам, и записывались в добровольцы. Хотели отстоять республику.

— Ну, вы не раздумали? — спросил москвич у девушек, отобранных уже в группу «практикантов».

Никто не отказался сгоряча.

Тогда всех определили на курсы усиленного изучения испанского языка. А читали его и также французский институтские же переводчицы-старшекурсницы, уже побывавшие в Испании. Читали больше с привлечением разговорной речи. Потом их, девушек, водили в тир. На площади же — в чердачное помещение. Лене дали в руки пистолет. И, как выяснилось, стреляла она неплохо. Возили их после и на Литейный проспект в тир — тоже пустое, специальное помещение.

И снова, когда они все прошли, спросили у них:

— Ну как, вы не раздумали? Никто? Отлично…

А потом, идя по набережной Мойки, Лена и ее подруга Фаина сами себе заудивлялись:

— И как легко и просто мы согласились! Несмышленыши!.. Сопливки!..

— Будто это — съездить в Тулу, чтобы сесть там за самовар и попить чайку с тульскими пряниками!

Лена наконец не утаилась, рассказала обо всем отцу; он был у нее — старый коммунист, и сразу все понял, как явный стойкий заговорщик. Матери же Лена сказала, что едет на практику. На юг. И, конечно, как бы оттуда потом писала ей письма — о том, что тепло, она купалась, практика хорошая. Получая такие письма, мать ее удивлялась только одному — почему ее письма идут через Москву, и все.

И вот стая новобранниц рисковых, замирая, отправилась поездом в Москву. Здесь высокое начальство строго проинструктировало их, глупышек, как следует им вести себя в кружной и небезопасной дороге и в самой Испании воюющей, где они будут странствовать под чужими, вымышленными именами. Таковы условия. И об этом никому ничего никогда не говорить! Затем они захаживали и в вещевые магазины и в ателье пошивочные — подбирали для них соразмерные платья, обувь. А все прежде ношенное ими велели отослать домой с такой припиской: им выдали на факультете деньги в счет практики, и они купили себе нужные вещи, а эти покамест не нужны…

К ним присоединились еще студентки из Москвы и других мест — всего собралось человек пятьдесят. Опять поехали поездом — через Ленинград в Мурманск. Здесь, в порту, сели на непассажирский теплоход. Вся его команда, вероятно, уже знала, кого они принимают; к ним очень тепло, по-братски отнеслись моряки — уступили им свои каюты. Только тут девушки посерьезнели наконец. Начали осознавать могущую быть опасность. Невероятно как!

Когда судно затемно проходило Кильский канал (самое опасное место: Германия открыто поддерживала Франко и бомбардировала в Испании намеченные цели), им велено было даже не разговаривать друг с дружкой. Чтоб не выдать своего присутствия. Сошли на берег только в Гавре. Увидели красивые французские домишки. Уж отсюда, сев в вагон, приехали в людно-оживленный Париж; окна были не зашторены, но закрыты. А вскоре путешественниц пересадили на Тулузский поезд, чтобы ехать дальше, к югу, в вагоны смежные, второго класса. И так они, никуда не выходя, приехали на границу с Испанией, в которой уже год длилась гражданская война. После проезда многокилометрового туннеля одна республиканская охрана передала группу русских девушек в распоряжение другой. Все делалось по-быстрому.