Фельдмаршал Борис Шереметев

Епифан с восторгом глядел вслед, цокал языком восхищенно:

— Ай да молодец Борис Петрович! Орел!

— А ты думаешь зря ему царь конницу под командование отдал? — говорил Устин. — Не абы кому, а ему.

Шереметев проскакал далеко за село, за дальние бугры, потом воротился и уже на въезде в село перевел коня на шаг. Заметил какую-то суету. Подъехав к своему двору, спросил Управляющего:

— Что случилось, Устин?

— Волки корову в поле зарезали.

— Волки? — насторожился Борис Петрович.

— Прям замучили. Мало им летом зверья в лесу, на стада нападают.

И все. Забыл Борис Петрович про командировку, тут же приказал собирать охотников, вооружать всех. На следующий День началась на волков охота, на конях со злой сворой собак.

И гонялись за ними, стреляя, забивая плетьми, почти всю неделю, пока не выбили весь выводок.

Нетерпеливому Алешке Курбатову, опять напоминавшему боярину, что их «ждет Европа», Борис Петрович отвечал:

— Ничего. Пусть поскучает.

Наконец отъехали, и когда приблизились к польским границам, собрал Борис Петрович всех своих спутников и объявил им:

— Запомните, отныне я не боярин, а ротмистр ^{20} Роман и являюсь вам товарищем равным всем.

— А как нам теперь вас называть, Борис Петрович? — поинтересовался адъютант Савелов.

— Поскольку въезжаем в Польшу, так и зовите меня: пан Роман или пан ротмистр.

Но на первой же заставе попался въедливый войт градский ^{21} . Ему слишком подозрительной показалась эта команда «равных товарищей», в которой явно выделялся белокурый и голубоглазый ротмистр. И тут один из его «равных товарищей» назвал его боярином.

«Угу. Шпек [1]», — смекнул догадливый войт и тут же приказал арестовать голубоглазого и запереть в тюрьму.

Борису Петровичу показалось, что его кто-то позвал. «Помстилось», — подумал он. Однако сверху опять донесся громкий шепот:

— Борис-с-с Петрович-ч…

Шереметев сел, спросил:

— Кто там?

— Это я, Савелов, — донеслось из окна.

— А-а, болтун несчастный.

— Но я ж нечаянно, Борис Петрович. Простите. Сорвалось, с кем не бывает.

— У тебя сорвалось, а я в кутузке оказался.

— Нас всех задержали, Борис Петрович. Алешка кое-как вырвался, ускакал.

— Куда? Как ему удалось?

— Да сунул три рубля сторожу, тот и отпустил его. Так что вы не переживайте, мы будем стараться.

— Ну ты уж постарался, Петьша, сунул в клоповник. Спасибо.

— За-ради Бога, простите, Борис Петрович. Спите спокойно. Выручим.

Однако уснуть в эту ночь Шереметеву не скоро удалось. На него дружно насыпались клопы. Не имея огня-света, он ощупью ловил их, давил, как мог, расплющивая то на стене, то на ложе, то на собственной груди. Но их не убывало. Наоборот, казалось, прибывало того более.

Лишь когда забрезжил в оконце новый день, удалось задремать измученному боярину. То ли клопы насытились, то ли свет их разогнал, расползлись твари по щелям, унося во чревах капли русской крови. У-у-у, ненасытные!

Глава третья

ВИЗИТ К КОРОЛЮ

Свобода явилась столь же неожиданно, сколь и заточение. Ровно через сутки после ареста загремел засов, завизжали петли и в дверях предстал сам войт с обворожительной улыбкой.

— Прошу пана воеводу простить нас великодушно. Сами понимаете, шпеки на каждом шагу.

Выйдя во двор, залитый солнцем, Шереметев сразу догадался, отчего помягчел так градский войт. Там стояла золоченая карета, запряженная парой белоснежных коней, у распахнутой дверцы высился поляк в расшитой серебром ливрее, а с ним рядом — Алешка, рот до ушей.

— Борис Петрович, король прислал за вами, — произнес торжественно Курбатов. — Он ждет вас во дворце.

Сия громкая тирада предназначалась не столь боярину, сколь стражникам злополучной заставы.

Когда мчались в карете в Краков, Борис Петрович спросил Курбатова:

— Король-то кто? Чей?

— Курфюрст саксонский Август ^{22} .

— Ага! Значит, наша взяла, — молвил удовлетворенно Шереметев. — Не вышло у французов-то.

— Так ведь он ни бум-бум по-польски, Борис Петрович.

— Как же ты говорил?

— Кое-как на немецком.

— Ну и я так же буду. Мало-мало шпрехаю. Жаль, конечно, по-польски-то у меня лучше получается.

У дворца королевского Бориса Петровича встретили, провели в огромный зал, наполненный людьми, громко провозгласили его представление: «Русский генерал Шереметев!»

Навстречу Борису Петровичу двинулся высокий и красивый мужчина, одетый в золотобортный камзол из бархата, из рукавов которого высовывались ослепительно белые кружевные манжеты. Узкие панталоны заходили ниже колен и были застегнуты на перламутровые пуговицы.

«Король, — догадался Шереметев. — Пожалуй, будет под стать нашему государю».

— Дорогой генерал, — проговорил улыбаясь Август, — как мы рады приветствовать вас на польской земле, вас как представителя нашего союзника!

Август, не обращая внимания на придворных, взял гостя под руку и увлек из зала, сказав негромко:

— Нам есть о чем побеседовать наедине.

Придя в кабинет, Август налил в хрустальные бокалы какого-то пахучего вина, кивнул Шереметеву:

— Выпьем за встречу.

— Ваше здоровье, ваше величество, — поднял бокал Шереметев.

Август отпил половину, поставил бокал на стол, опустился в кресло, жестом приглашая сесть напротив и гостя.

Борис Петрович выпил до дна и, уловив тень удивления на лице короля, сказал:

— За здоровье полагается пить до дна.

— О-о! — воскликнул Август. — Это, наверно, есть русский обычай?

— Наверно, — согласился Шереметев.

Король засмеялся, потянулся за своим бокалом и залпом выпил остатки.

— Х-хороший обычай. Иной раз хочется навернуть ведро, так нельзя. Этикет. Еще, чего доброго, свиньей обзовут.

— Вообще-то я, ваше величество, этим не увлекаюсь. И выпить ведро никогда не хотелось.

— Уж не обиделись ли вы, генерал?

— Что вы, ваше величество, напротив, я вам очень благодарен, что вытащили меня из тюрьмы.

— Я накажу этого дурака войта.

— Не надо, ваше величество. Я сам виноват, вздумал ехать инкогнито, это с кучей-то слуг. Он заподозрил, что я шпион, и взял под стражу. Как человек военный, я одобряю его действия.

— Ну ладно, черт с ним, с войтом. Как ваше имя, генерал?

— Борис Петрович, ваше величество.

— И что ж позвало вас в дорогу, Борис Петрович?

— Обет, ваше величество. Я дал себе клятву, что если святые апостолы Петр и Павел помогут мне победить неверных, то я обязательно поеду поклониться их мощам.

— И они помогли? — спросил Август, едва кривя губы в усмешке.

— Помогли, ваше величество. И я по обету, данному мной, еду поклониться святым.

— Ну что ж, раз Петр и Павел ваши патроны, надеюсь, они помогут вам преодолеть этот неблизкий и опасный путь.

Шереметев догадывался, что король не верит ни единому его слову, но сообщать об истинной цели своего путешествия не спешил. Колебался. Ведь когда царь наставлял его в путь, Август еще не был польским королем, о нем и речи не шло. И естественно, никакого письма к нему не писалось. А король, словно зовя к откровенности, сказал решительно:

— Борис Петрович, я надеюсь, что мы в союзе с вами переломаем кости султану.

— Дай Бог, дай Бог!

— В этой чертовой Польше дурацкие порядки. Короля выбирают — словно это лошадь. Каково? Ян Собеский умер год назад, и вот целый год они жили без короля. Это все равно что человек без головы. Верно?

— Пожалуй, — усмехнулся Шереметев. — Но человек без головы год не протянет, ваше величество.

— Но это я к примеру говорю. У них ведь сейм — верхняя палата — почти не имеет власти, хотя в нем два великих подскарбия ^{23} , два подканцлера, два великих канцлера, два надворных маршалка ^{24} , и вот еще два великих гетмана. Обратите внимание, сколько великих — и ни у кого на мизинец власти. Нижняя палата, так называемая Посольская изба, состоит из послов от каждого воеводства. Воеводств, заметьте, более полусотни, в каждом из них созывается сеймик, и на нем выбирается посол в нижнюю палату. Этот посол по рукам и ногам связан с сеймиковой инструкцией. Что ему наказали, то и выполняет. А сеймиков шестьдесят, стало быть, столько и инструкций.