Два портрета неизвестных

перед престолом, а сам писал военному министру, чтобы перевели его на Кавказ. Ответа на просьбы не было - ни матери от Николая I, ни сыну ее от графа Чернышева. Зимние вьюги заметали крыльцо, ветер громыхал печными заслонками. По вечерам навещал его мичман Иванчин-Писарев со скрипкою, Жуков доставал флейту, и два декабриста изливали свою тоску в забытых мелодиях.

Но однажды, отложив скрипку, мичман сказал:

- А полковник-то Шульц, комендант архангелогородский, человек добрых правил и благоволит нам, ссыльным. Недавно он меня спрашивал: отчего я тебя в доме его не представил?

- На что я ему, ссыльный-то? - удивился Жуков.

- Думаю, что у Шульца дочка скучает, вот и зовет нас, чтобы мы их навестили. Полковник вдовец, а девице тоскливо.

Комендант города и впрямь оказался стариком добрым.

- Нашумели вы, добры молодцы, в декабре двадцать пятого, а чего вам надобно было - и сами не ведали. Всего у вас было больше чем у других, вот только конституции не хватало для счастья. Надоело мне каждый месяц отписывать в министерство о вашем примерном добронравии, так садитесь за стол - гостями моими станете. Сейчас и доченька выйдет. Локоны прибирает.

Вышла она, едва глянув на мичмана, и сразу зарделась вся, едва встретился девичий взор с глазами гостя, восхищенного ею. Такой красоты давно не видывал Жуков, сам ведь тоже красивый, и, кажется, девушка поняла все сразу: вот она - судьба, его судьба и ее тоже. В один из уютных вечеров они объяснились и дали клятву: не разлучаться никогда, а любить друг друга обещали они вечно, чтобы ни случилось с каждым из них.

- Веришь ли мне? - спросил Жуков, целуя ее.

- Люблю и верю. Верю и люблю.

После этого было необходимо объясниться с отцом Лизы.

- Федор Петрович, - начал Жуков, - сердце мое и сердце вашей дочери Лизаветы уже спаяны нерушимою клятвой, так будьте же милостивы, дозвольте брак между нами, в моей же любви к вашей дочери вы николи не сомневайтесь.

Старый комендант Архангельска даже зашатался.

- Убили! - выкрикнул он, падая в кресло. - Вконец убили. Сядьте и вы, Иван Петрович, а говорить я стану. - Жуков послушно сел напротив коменданта. - Слушайте, друг ситный! Затем ли я звал вас в свой дом, чтобы вы разрушили будущее моей единой дочери? - вопросил Шульц. - Поймите же наконец мое отцовское сердце. Как бы ни уважал я вас, каким бы золотым вы ни были, я вынужден отказать вам в руке своей дочери, ибо судите же сами: Лизанька при всех ее неоспоримых достоинствах и красоте ее способна сделать выгодную партию, а вы. что вы?

Старик вдруг умолк. Жуков напомнил:

- Я вас слушаю, Федор Петрович, продолжайте.

- А вы только ссыльный под моим же надзором, и сколько еще лет пробудете в этом звании - одному богу известно. Извините, - заключил Шульц, - но я вынужден отказать вам и от дома своего, дабы соблазнов для Лизы более не возникало.

Жуков внешне повиновался приказу, но старик по-прежнему охотно принимал у себя Иванчина-Писарева, и этим воспользовались влюбленные.