Сын чекиста

Катерина была третьим ребенком в семье, но первые двое умерли. Потом на свет появился брат Петя, и Катюша, в три года ставшая старшей сестрой, ухаживала за маленьким. Вначале ее обязанности были несложны: покачает люльку, попрыгает перед плачущим братишкой, соску ему подаст. Постепенно обязанности усложнялись, но и Катюша росла. Отец и мать были всегда заняты. Отец на заводе, а мать, склонившись над зингеровской машинкой, строчила наряды мещанкам с Быковой — так называлась окраина, раскинувшаяся за Ингулом.

На Быковой же, в покосившемся от старости домике свекрови, и жила Мария с мужем и детьми. Комнатки были крохотные, низкие, и Сергей, высокий, широкоплечий, никогда не распрямлялся, чтобы не задеть потолок. Почерневшая рама, словно крест, пересекала окно.

За окном проходила нехитрая жизнь быковчан: девочки становились невестами, парни — женихами, умерших несли на кладбище, буйно заросшее жасмином и сиренью. На Быковой выросла и Мария, здесь же, догоняя ее ростом, тянулась вверх Катюша.

В августе 1914 года Сергея взяли в солдаты, а уже в начале 1915-го почтальон принес бумажку, в которой сообщалось, что рядовой Сергей Юзко «пал за веру, царя и отечество».

Жизнь становилась все тяжелее и тяжелее. Дорожали продукты. Быковские модницы все реже приносили заказы, а тут еще Петя чуть что — болел. Сколько на врачей да на лекарства расходовалось!

Как-то свекровь, с которой и раньше дружбы не было, заявила Марии:

— Забирай своих босяков и геть отсюда! Мертвого из могилы не поднимешь, а без него и вы мне не надобны!

Мария стала думать, как жить дальше. И тут одна из быковских модниц, принеся заказ, жарко зашептала:

— Кончай со своим вдовством, Мария! Такой самостоятельный мужчина... Ресторан... Красавец!

И модница познакомила Марию с «красавцем» — официантом богатого ресторана на Дворцовой — Яковом Амвросиевичем Свистуновым.

Многие годы Яков Амвросиевич бегал с подносом между столиками, расточал сладкие улыбки, угодливо сгибал спину перед клиентами. Ресторан посещали окрестные помещики, офицеры из юнкерского училища, местные богачи, врачи, адвокаты, заезжие знаменитости. Они не скупились на чаевые, а деньги Якову Амвросиевичу были очень нужны. Ему мечталось рядом с гостиницей «Палас» увидеть вывеску: «Ресторан Я. А. Свистунова». Он даже придумай название для ресторана: «Фортуна». Это слово он услышал однажды от одного образованного клиента, и оно волновало его своим неведомым смыслом.

С тех пор как началась война, чаевые росли. Посетители ресторана стали больше пить, швыряли деньгами. С Ковалевки, где жил рабочий люд, Свистунов перебрался в центр, на Миргородскую, где его соседями по дому стали инженер, аптекарь, зубной врач, мадам Жабо — хозяйка мастерской женских нарядов. В новой квартире не хватало только хозяйки. Присматриваясь к женщинам, чтобы выбрать себе спутницу жизни, Свистунов остановился на Марии. Ему нравились ее розовые щеки, волосы, словно вороново крыло, грустные карие глаза. Устраивало его и то, что она вдова, хлебнула горя — значит, попусту деньги мотать не станет. Знал Свистунов, что Мария неплохая портниха. Даже представлял себе не без удовольствия, как неподалеку от мастерской мадам Жабо появится вывеска: «Модная мастерская дамских и детских нарядов М. А. Свистуновой». Правда, у Марии двое детей. Но дети не маленькие — за собой присмотрят, прислугу нанимать не придется.

Мария, согласившись на замужество, не ждала для себя радостей. Она надеялась лишь на то, что Свистунов поможет ей вывести детей в люди.

Итак, свадьба состоялась.

Еще в ушах молодой звучали поздравления, а жизнь уже дала трещину: в город ворвалась гражданская война. Случалось, что власть в Елизаветграде менялась по нескольку раз в день. Уходили белые, приходили красные, их сменяли зеленые. Дворник из дома на Миргородской, где жили Свистуновы, хранил в подвале целую кучу знамен, и по утрам держал совет с другими дворниками: какое знамя вывесить, какую власть приветствовать, чтобы, не дай бог, не ошибиться.

В подобных условиях содержать ресторан было немыслимо. Ресторан на Дворцовой закрылся. Его хозяин Хрущицкий уехал в деревню переждать лихую годину, да, по слухам, там и умер.

Яков Амвросиевич замуровал в стену собранные чаевые и решил дожидаться, пока все не утихнет. А тогда... Ну что ж, раз нет в живых Хрущицкого — тут Яков Амвросиевич тяжело вздыхал — может, хозяином ресторана на Дворцовой станет он, бывший официант Яшка.

А пока на Миргородской появилась вывеска: «Модная мастерская дамских нарядов М. А. Свистуновой». Мария принимала заказчиц в самой большой комнате квартиры с тремя окнами. Чаще всего заказчицами были девицы, которые не терялись в военных условиях и не отличались приверженностью ни к одной власти.

Работы было много, и Мария предложила Катюше стать ее помощницей. Дочь отказалась. Она предпочитала работать в мастерской мадам Жабо и не зависеть от отчима. С его приходом в семью глухая стена встала между нею и матерью. Только младший братишка связывал Катю с семьей. Следуя примеру сестры, он отказался называть отчима отцом и, по словам матери, совсем отбился от рук. Целыми днями Петя с товарищами бегал по улицам, а возвратившись домой, к ужасу Якова Амвросиевича, приволакивал стреляные гильзы, осколки снарядов, от одного вида которых отчима бросало в дрожь. И он злобно шипел: «Выбрось! Сейчас же выбрось! Во время обыска найдут, и меня расстреляют! Брось в нужник!»

Но Петя не торопился выбрасывать свои сокровища.

Вскоре Катюша поступила на курсы сестер милосердия, но закончить их не успела, так как ушла с отрядом черноморских моряков на фронт. Покидая родной город, она даже не попрощалась с матерью, а Петю подстерегла на улице и сказала ему об этом.

Узнав, что падчерица сбежала с красными матросами, Яков Амвросиевич перепугался. Любой стук в дверь вызывал у него дрожь в коленях. Какая бы власть, кроме красных, ни появлялась в городе, Свистунов считал, что она пришла только затем, чтобы его расстрелять.

Однажды Яков Амвросиевич услышал, что красные «экспроприируют» имущество буржуазии. Значит, если его не расстреляют белые из-за падчерицы, то красные «экспроприируют» из-за денег. Он перепрятал свои сокровища в печку. Почему? Он и сам не знал.

Ночами Яков Амвросиевич стал спать беспокойно. Часто просыпался в холодном поту, стонал.

...Сон не шел. Мария повернулась на другой бок. Ей показалось, что скрипнула входная дверь. Она прислушалась, потом отбросила одеяло, нашарила туфли, вышла на кухню и тихо окликнула:

— Сынок! Сынок!

Тишина. Чиркнула спичкой, дрожащий огонек вырвал из темноты пеструю наволочку подушки, старенькое лоскутное одеяло. Лежанка была пуста. «Куда же это Петя среди ночи?» Вышла в сени. Так и есть — входная дверь не заперта.

На крыльце она снова окликнула сына.

Послышались робкие шаги.

— Мама, — тихо позвали из темноты.

— Катюша! — Мария Александровна бросилась к дочери.

— Осторожно. Ребенка не придуши.

— Ребенка! Чей ребенок-то?

— Сын мой... Сын... — плотнее прижала к груди дорогую ношу Катя.

Женщины тихо вошли в дом.

Где-то ухнуло орудие, близко застрочил пулемет. Мария Александровна торопливо перекрестилась, всхлипнула:

— Петенька-то нынче ночью ушел...

...Доктор Финкельштейн дремал, уткнувшись носом в меховой воротник. К вечеру подморозило. Сани, которые еще недавно с трудом тащились по раскисшей дороге, сейчас скользили легко. Доктор устал и был зол. Десять лет он женат и десятый год не может посидеть за праздничным столом в день рождения Эсфири. Такова профессия. Больные ждать не могут.

— Лев Абрамович! — окликнул доктора возница Авдей и остановил лошадь. — Дывися, дывися...

— Ну что там?

Финкельштейн высунул нос из воротника и увидел человека на снегу: рука с растопыренными пальцами выкинута вперед, на тельняшке расплылось ржавое пятно. Доктор поморщился.