Петр, но не Первый

С приездом своего дяди, принца Георга Голштинского, и с переездом в новый Зимний дворец император все больше стал заниматься внешней стороной реформ — и прежде всего формой. Гвардейская форма, введенная Петром I, была заменена на прусские кафтаны. «Офицеры из вежливости показывали вид, что этим довольны, но нижние чины, терявшие аршина по два от каждого мундира, громко роптали на это нововведение. Это положило несколько камней в основание их воспоследовавшего отпадения от Императора. К этому присоединился ропот, будто Император хочет уничтожить гвардейские полки (он точно замышлял это исполнить и, по своей привычке, не мог сохранить в тайне)».

Молва об уничтожении гвардии, выражаясь словами Штелина, добавила камни в основание «отпадения от Императора» офицеров. Другим «камнем» оказался прогрессивный указ о секуляризации монастырских и архиерейских земель, который настроил и духовенство против Петра.

25 февраля 1762 года в доме канцлера Воронцова устроили праздничный ужин — Михаилу Илларионовичу исполнилось 48 лет. Чествовать хозяина собрались не только придворные, но и дипломатический корпус.

— Провозглашаю тост за моего благодетеля Фридриха Великого, короля Прусского! — воскликнул император.

И присутствующие, вместо здравия Воронцову, стоя выпили за здоровье извечного русского врага.

Во время игры в карты пьяный Петр продолжал шокировать гостей.

— Декларация, только что опубликованная Швецией, тождественна с русской, — заявил он шведскому посланнику Поссе.

— Она имеет целью только обратить внимание союзников на затруднения, которые они встретят, если будут продолжать войну, — возразил Поссе.

— Надо заключить мир. Что касается меня, то я хочу этого.

Игра продолжалась. Французский посланник Бретейль проиграл несколько червонцев принцу Георгу Голштинскому, с которым встречался на войне.

— Ваш старый противник победил вас! — рассмеялся в лицо французу Петр.

— Я уверен, что ни мне лично, ни Франции никогда больше не придется уже сражаться с принцем.

Император не отреагировал на замечание барона Бретейля. Через некоторое время стал проигрывать испанский посол граф Альмодовар.

— Испания проигрывает! — расхохотался император.

— Не думаю, государь. — Бретейль едва владел собой. — Силы Испании и Франции, соединенные вместе, представляют собой внушительную величину. Если ваше величество останетесь верны принципам союза, как вы обещали и должны это сделать, согласно данному вами обязательству, то мы, Испания и Франция, можем быть спокойны.

— Я вам объявил уже два дня тому назад: я желаю мира!

— И мы так же, государь. Но мы хотим, как и ваше величество, чтобы этот мир был почетным и согласным с интересами наших союзников.

— Как знаете. Что до меня, то я желаю мира во что бы то ни стало. А потом поступайте, как хотите. Я солдат и не люблю шутить. — Петр повернулся спиной к посланнику.

— Государь, я отдам отчет своему королю в том, что вашему величеству было угодно объявить мне. — Бретейль направился к выходу.

Это был полный разрыв. «Вы можете представить себе мое негодование, — писал Бретейлю герцог Шуазель, — когда я узнал о том, что произошло 25 февраля. Признаюсь вам, я не ожидал, что все это будет сказано в таком тоне: Франция не привыкла еще получать приказания из России. Не думаю, чтобы Воронцов мог дать нам какие-нибудь объяснения по этому поводу. Их бесполезно и спрашивать. Мы знаем теперь и так все, что могли бы узнать, и следующее объяснение, которое мы получим, будет сообщение о союзе, заключенном между Россией и нашими врагами».

Шуазель оказался прав. 24 апреля мирный договор с Пруссией был подписан: Россия лишилась всех завоеваний, невиданные до того жертвы оказались напрасными. Петр вернул не только Померанию, но и Пруссию. В одном из параграфов договора было заявлено о скором заключении оборонительного и наступательного союза между обеими державами. Теперь русским предстояло воевать против своих недавних союзников.

— Я намерен стать вместе с частью русского войска под начальство Фридриха!..

— Господа, выпьем за здравие моего кумира — гениального короля Прусского Фридриха! — Петр подошел к бюсту Фридриха II и благоговейно его поцеловал.

Все это моментально становилось общим достоянием. Глухой ропот нарастал, как снежная лавина, и становился открытым.

В честь ратификации мирного договора 21 мая состоялся парадный обед, на котором присутствовало 400 человек, в том числе весь дипломатический корпус. Петр находился во главе стола, по правую его руку сидел прусский посланник барон Гольц.

— Господа, выпьем за здравие императорской фамилии!

Все присутствовавшие стоя, под крики «vivat!», осушили свои бокалы. Екатерина Алексеевна выпила шампанское сидя. К ней подошел флигель-адъютант Гудович.

— Ваше Императорское Величество, государь послал спросить, почему вы не встали в знак уважения к его тосту?

— Андрей Васильевич, так как императорская фамилия состоит только из государя, меня и нашего сына, я сочла этот знак уважения излишним, — улыбнулась Екатерина.

Гудович вернулся к императору.

— Ну, что тебе она ответила?

Флигель-адъютант передал ответ императрицы.

— Вернись к ней и передай, что она дура. Она должна знать, что оба мои дяди — принцы Голштинские — тоже принадлежат к императорской фамилии.

При этих словах Петра III Гудович изменился в лице.

— Но, государь…

— Выполняй приказ!

Не успел Гудович дойти до царицы, как его опередил сам император, побоявшийся, что флигель-адъютант смягчит его слова.

— Дура!!!

Увлеченные разговором гости не сразу поняли, что произошло, все посмотрели в сторону взбешенного императора, взгляд которого был прикован к Екатерине. В зале установилась гробовая тишина. Императрица остолбенела, в ее глазах заблестели слезы.

— Александр Сергеевич, — обратилась она к графу Строганову, — расскажите что-нибудь смешное.

Граф поведал историю из жизни художников. Его остроумный рассказ рассмешил государыню, что раздосадовало Петра, и он приказал князю Барятинскому ночью арестовать жену с сыном и отвезти в крепость.

— А сего утешителя, графа Строганова, — под домашний арест. Немедля!

Этот публичный скандал не прошел без последствий. Симпатии русского общества были на стороне императрицы. Сочувствие к ней росло по мере того, как ухудшалось ее положение в семье. Роковое «дура!» и последующее поведение Петра оскорбили русскую знать. Приняв лишнюю рюмку, государь забылся до того, что всенародно называл Фридриха своим господином и стал на колени перед его портретом.

Это было настоящим национальным позором.

И последним камнем стало объявление войны Дании. Верные императору вельможи тщетно пытались отговорить его от этой непопулярной затеи. На празднике, который в честь государя устроил граф Алексей Разумовский, Петр со свойственной ему прямотой и резкостью заявил сидевшему напротив датскому посланнику графу Гакстгаузену:

— Я объявляю войну датчанам и верну Шлезвиг. Они довольно долго пользовались от моей Голштинии, теперь я хочу от них попользоваться.

Мина замедленного действия взорвалась. Любимцы гвардии — братья Орловы — блестяще использовали недовольство императором в полках…

В 5 часов утра 29 июня 1762 года авангард войск, присягнувших Екатерине, под командованием Алексея Орлова смял маршировавших на плацу в Петергофе голштинцев и посадил их под караул. Узнав, что император Петр в Ораниенбауме, Орлов немедленно поскакал туда.

Екатерина прибыла в Петергоф около одиннадцати утра. Представшему перед ней царскому посланнику генералу Измайлову она объявила:

— Генерал, уговорите Петра III покориться моей воле, иначе своим сопротивлением он навлечет страшное зло. Со своей стороны я постараюсь устроить его жизнь возможно веселой в резиденции, им самим избранной около Петербурга.

Измайлов вместе с Григорием Орловым тотчас отправились в Ораниенбаум. Здесь, в большом дворце, внук Петра Великого подписал отречение. «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства, владеть Российским государством…».