Малеска — индейская жена белого охотника (СИ)

— Да, они готовятся к делу, — пробормотал Данфорт, увидев, как у лагерного костра собирается толпа раскрашенных воинов с кремнёвыми ружьями. Всё было в движении. Между ним и пламенем мелькали тёмные лица воинов, исполнявших военный танец, который обычно предшествует выходу отряда.

Данфорт оставил берег и направился к индейскому лагерю, где появился через полчаса быстрой ходьбы. Он прошёл мимо покрытых корой вигвамов и остановился у того, что находился на краю. Этот вигвам был возведён из брёвен и отличался уютом, которого не хватало другим. Молодой охотник откинул циновку, которая висела у входа, и заглянул внутрь. В дальнем углу на куче из мехов сидела юная индианка. Она не имела раскраски — её щёки были круглые и гладкие, а большие газельи глаза придавали нежного блеска её невыразимо прекрасной внешности. Она была одета в платье из тёмного ситца с открытым воротом, у талии перетянутого узким поясом из вампума [5], который вместе с браслетами из бисера на обнажённых руках и вышитыми мокасинами на ногах были её единственными индейскими украшениями. Даже волосы, которые у всего племени были нагружены украшениями, у неё были только переплетены чёрными лентами над гладким лбом. На её коленях лежал почти голый младенец, свободно махавший ручками и ножками и тянувшийся ко рту матери, которая качалась взад-вперёд на своём сиденье из шкур и нежным, мягким голосом напевала индейскую колыбельную. Когда фигура охотника затенила вход, индианка вскочила с выражением радости, положила ребёнка на кучу шкур и бросилась навстречу вошедшему.

— Почему белый человек так много ночей не приходил к своей женщине? — обнимая его, спросила она на ломаном английском. — Мальчик и его мать долго ждали, пока не услышали его поступь его мокасин.

Данфорт положил руку на талию своей индейской жены, притянул её к себе, прижался своими щеками к её щекам, как будто лёгкая ласка была достаточным ответом на её нежное приветствие, но так оно и было; её неискушённое сердце, богатое на естественные чувства, было занято только одним предметом — любовью к белому мужу. Чувства, которые в цивилизованном мире поделены между тысячами предметов, в её душе были сосредоточены на одном человеке; он был целью всех её желаний, всех её страстей, которые поощряются обществом. Когда муж склонил свою голову к голове индианки, на её щеках выступила краска, а большие глаза заблестели от восторга.

— А что делала Малеска после того, как отец её мальчика ушёл в лес? — спросил Данфорт, когда она притянула его на сиденье, где лежал ребёнок, почти закопанный в дорогие меха.

— Малеска была одна в вигваме и следила за тенью большой сосны. Когда её сердце ныло, она смотрела в глаза ребёнка и радовалась, — ответила индейская мать, положив младенца в руки отца.

Данфорт поцеловал ребёнка, чьи глаза были поразительно похожи на его собственные, и, отведя с его лба прямые чёрные волосы, лишь слегка отмеченные оттенком материнской крови, пробормотал:

— Жаль, что малыш не очень белый.

Индейская мать взяла ребёнка и с видом гордой муки приложила палец к его щёке, которая порозовела от английской крови.

— Отец Малески — великий вождь, мальчик будет вождём в племени её отца, но Малеска совсем не думает об этом, когда видит, как кровь белого человека приливает к лицу мальчика.

Она с печалью отвернулась.

— Он будет храбрым вождём, — сказал Данфорт, пытаясь смягчить воздействие своей небрежной речи. — Но скажи мне, Малеска, почему воины развели костёр совета? Когда я шёл сюда, я видел, как он горит у озера.

Малеска могла только сообщить, что в сумерках в лагерь принесли тело мёртвого индейца и что его, как считается, убили белые из посёлка. Она сказала, что вождь немедленно созвал совет, чтобы обсудить, как лучше отомстить за смерть их брата.

Данфорт боялся, что дикари поступят именно так, и он пришёл в лагерь для того, чтобы смягчить их гнев. Он женился на дочери их вождя, поэтому он был очень важным человеком в племени. Но он чувствовал, что сейчас, когда белые убили одного из членов племени, его усилия могут оказаться напрасными, и дикари не откажутся от задуманной мести. Чувствуя, что он должен присутствовать на совете, он покинул вигвам и проворно зашагал к берегу озера. Он вышел из густого леса неподалёку от того места, где собрались индейцы. Они закончили свой танец, и по гортанному говору Данфорт понял, что они задумали убить нескольких человек, а затем напасть на посёлок. Костёр совета ещё поднимался высоко в небо, окрашивая в красный свет воду и деревья, а каменистый мыс, казалось, был покрыт изумрудными камнями. Вокруг костра отчётливо выделялись раскрашенные фигуры дикарей, у каждого из которых было оружие. Свет ложился на сверкающий вампум и оперённый гребень того, кто обращался к ним с большей настойчивостью, чем обычный индейский воин.

Данфорт находился слишком далеко, чтобы расслышать его речь. Он с чувством полной безопасности вышел из густой тени и приблизился к костру совета. Когда на него упал свет, индейцы вскочили на ноги, и воздух разорвал такой дикий вопль, как будто кто-то потревожил стаю чертей в разгаре их оргии. Снова и снова повторялся свирепый крик, и лес отзывался на него диким эхом. Из-за этой странной суматохи молодой охотник растерялся, и тут дикари схватили его и поволокли к вождю, а все вокруг в ярости требовали быстрой и ужасной мести за убийство их брата. Охотник мгновенно всё понял. Это его смерть они обсуждали. Это его они считали убийцей. Он возражал и утверждал, что он не виновен в гибели краснокожего. Но тщетно. Один из членов племени видел его в горах незадолго до того, как было найдено тело индейца. Почти в отчаянии охотник обратился к вождю.

— Разве я не твой сын? Не отец молодого вождя? Не член вашего племени? — спросил он с вызовом.

Мрачное лицо вождя не изменилось, когда он ответил на своём родном языке:

— Краснокожий пригрел в своём вигваме гремучую змею… Воины прикончат его!

И он со свирепой ухмылкой указал на кучу смолистых дров, которые дикари натаскали к костру совета.

Данфорт огляделся и приготовился к смерти. Смуглые лица сияли от демонической жажды крови в свете дрожавшего пламени; его великолепные краски смешивались и взлетали вверх, как живая радуга, и тысячи зловещих языков пламени, шипя, как гадюки, следящие за добычей, лизали сосновые сучья погребального костра. Это было ужасное зрелище, и храбрый охотник пал духом. Индейцы с диким улюлюканьем схватили свою жертву и собирались раздеть её перед жертвоприношением. В своей слепой ярости они отцепились от охотника и были слишком заняты сдиранием с него одежды, чтобы заметить, что его руки и ноги свободны. Но он был не столь беззаботен. Собрав все силы, он ударил ближайшего дикаря в грудь, и тот повалился на своих соплеменников. Воспользовавшись преимуществом, охотник сорвал шапку и, как выпущенный из клетки тигр, прыгнул в озеро. Раздался выстрел, и множество тёмных голов ринулись в воду.

К счастью, облако скрыло луну, и беглец оставался под водой, пока не добрался до теней на заросшем берегу, где он на один миг всплыл и метнул шапку на середину озера. Уловка подействовала, поскольку тут же из-за облака вышла луна, и дикари с криками пустились в погоню за шапкой. Прежде чем они поняли свою ошибку, Данфорт по дружескому берегу ушёл далеко вперёд. Он был уже в лесу, когда жадно преследовавшие его индейцы доплыли до тенистого берега.

Беглец на мгновение остановился у кромки леса, поскольку не решался, куда повернуть.

— Понял! Они ни за что не додумаются искать меня там, — вскричал он, бросившись через лес к Страке. До него донеслось улюлюканье преследователей, которые выбрались на сушу. Он скакал и скакал с быстротой загнанного оленя — по камням, через болота и кустарник. Он мчался вперёд, пока не увидел свой вигвам. Звук погони затих, и он надеялся, что дикари взяли след, который увёл их в сторону посёлка.

Он вошёл в хижину, запыхавшийся. Мальчик спал, но его мать услышала, как вернулся её муж.