Дождаться утра

— Вы же старшие в школе! — закричал на нас добряк Александр Иванович. — Как же так можно? — И обиженно отвернулся к окну.

Прозвенел звонок, Александр Иванович взял журнал и, еще больше сгорбившись, вышел. Мы затихли. Теперь нас даже некому отругать. Строгого завуча, который мог задать такой нагоняй, что уходили от него со слезами, призвали в армию.

Новости, новости… Новости каждый день. В городе полно военных. Они теперь стоят в каждом доме. У нас поселились веселые и «богатые» люди — шоферы. Они даже не всегда ходят на свою военную кухню за обедом. Из поездок привозят мясо, птицу, рыбу, картошку, овощи. Перепадает и нам. Живем сытно.

— Вот теперь бы поехать к отцу, — говорит мама, глядя на продукты, которые нам щедро дают военные. — Как он там, бедный?

Сейчас она больше переживает за отца.

— Виктор на месте, в части, а отец в дороге.

Как только приходит с работы, так сразу спрашивает:

— Писем нет?

Но были у нас и радости. Наши освободили Ростов. Мы, мальчишки, просто ошалели от этой новости.

— Ну, теперь пойдет! — запальчиво кричу я матери. — Теперь держись!..

А мама испуганно обрывает меня:

— Ой, не дай Бог, если отец там… Заступи и сохрани.

Она всего боится. Чем ее убедить? Достаю из полевой сумки (подарок дяди Саши, шофера) учебник. Показываю карту:

— Смотри, смотри, куда погнали.

— Все равно близко, чего ж тут, — шепчет она. Рядом стоит Сергей. Он удивленно таращит распахнутые глазенки, силится что-то сказать, потом кидается к портфелю, достает мой старый учебник географии для четвертого класса и быстро разворачивает карту:

— А тут дальше. Вот Ростов, а вот Сталинград.

Мама грустно смотрит на Сергея, глаза ее вдруг будто начинают таять. Отвернувшись, она говорит:

— Давайте собирать ужин.

За ужином то же. Говорим о Ростове, об эвакуированных из этого города.

— Они теперь поедут домой?

Мать кивает. Она не спорит с нами, но меня злит, что она слушает нас рассеянно. Чего она? Вон как турнули фашистов! Скоро войне конец…

Но мама только качает головой. И вот когда через неделю, в декабре, началось контрнаступление под Москвой, я, горячась, стал доказывать ей:

— Ну, видишь, видишь. Теперь все! Война кончается.

А она:

— Где наш отец? Не угодил бы он туда…

И о Викторе плачет, ругает его:

— Глупый, глупый, чего он рвался на ту войну? Туда всегда успеешь.

С ней стало неинтересно говорить. Вот с дядей Сашей, шофером, другое дело. Он все понимает. С ним и о сводках Совинформбюро, и про второй фронт, и про рабочих Германии — все интересно.

— Они поднимутся, Рот фронт еще живой!

Дядя Саша соглашается. Не спорит. Ему я рассказал про военный план нашей троицы — где лучше всего было бы открыть англичанам и американцам второй фронт.

— Фашисты ждут их в Бельгии или Франции, а союзникам надо двинуть прямо Гитлеру под нос, высадиться в Германии.

Я показал дяде Саше карту, исчерченную красными линиями маршрутов кораблей и голубыми трассами воздушных десантов.

— У нас все учтено. Вот здесь прикрытия с моря, а здесь — с воздуха. В тылу диверсионные группы Рот фронта.

Дядя Саша молчал. Он серьезно рассматривал карту.

— Что? Непонятно у нас?

— Да нет…

— Главное — внезапность удара, — доказываю я. — Бить фашистов надо их же оружием.

— Хорошо бы! — наконец соглашается дядя Саша. — Вот теперь, когда их от Москвы погнали, им бы, союзникам, и начать.

— Конечно, самый подходящий момент!

Дядя Саша как отец, он все понимает. Гитлеровцев гонят с треском. Каждый день по радио называют освобожденные города и населенные пункты: Наро-Фоминск, Клин, Волоколамск, Можайск…

Раньше я и не знал об этих городах, а сейчас они стали родными. Их названия повторяют все, а я с ходу придумываю рифмы: «Клин — из немцев блин», «Калуга — фашистам туго», «Старый Оскол — фрицам кол».

После Москвы так здорово пошло, что наша троица и вправду стала ждать сообщения по радио об открытии второго фронта. Но шел месяц за месяцем лютой военной зимы, а сообщения не было, и войне, как говорила мать, «конца-края не видно».

Уехал на своем ЗИСе дядя Саша. Их автоколонна ушла на Ростов. Значит, на войну. Жизнь как-то сразу поскучнела, и в сводках Информбюро не стало названий освобожденных городов. Даже нечего рассказывать маме. Она приходит с работы и после вопроса о письмах от отца и Виктора всегда спрашивает:

— Что в сводке?

— Тяжелые бои под Вязьмой, Ржевом и этим, как его, Демянском.

Мама слушает рассеянно.

— А еще что?

— Много передавали про партизан, — выпаливаю я. — Передали, что колхозники партизанского края прорвались в Ленинград. Двести саней с продуктами.

Мама, не дослушав, устало идет на кухню.

Давно заметил, раз в сводках много сообщений о партизанах, значит, на фронте нет крупных операций. Наступление под Москвой закончилось. А от отца было письмо — «едем в Тулу». Значит, он где-то там.

Однажды на нашей станции остановился необычный товарняк. На открытых платформах стояли диковинные грузовики, выкрашенные в зеленый пятнистый цвет. Меня поразило, что у машин и кузова и кабины из железа. Таких я еще никогда не видел. А когда перевел взгляд на колеса, то прямо ахнул. Протектор такой, как гусеницы у танка. Я даже подумал: а может, и колеса из металла. Вся машина из железа. Только окна в кабине да фары из стекла. И то перед фарами — железные решетки. Вот это машины. Звери! Вот бы дяде Саше такую! А то он, наверное, со своим стареньким ЗИСом замаялся там.

— Ты чего, оголец? — шумнул мне с платформы заснеженный тулуп.

— Дяденька, а что это?

— Второй фронт, сынок.

У платформы собиралась толпа, и «тулуп» весело, скорее для согрева, чем для порядка, стал покрикивать:

— А ну от военного имущества. Проходи, проходи. А ну!

Я смотрел на диковинные колеса, и меня словно огнем обожгла догадка: «А ведь и правда, война может не скоро кончиться».

Потом бежал домой и думая об этих машинах и словах часового про второй фронт. «Когда же они его откроют?»

Зигзаги

Меня сокрушило сообщение, переданное по радио. Под Харьковом пропало без вести 70 тысяч наших войск…

Ослышался? Но мама почти в голос запричитала:

— Ой, Боже, ой, лышечко. Там же Витя наш!..

Сергей испуганно смотрел на мать. Личико его задрожало. Мне тоже стало не по себе. Виктор в последнем письме намекнул: «Скоро услышите про нас». Когда началось харьковское наступление, мы решили — он там.

И вот эта весть как обухом по голове. С начала войны радио не сообщало такого. А было всякое. По три города в день оставляли. И я знал: если наши уходят, то в живых уже нет никого. А тут 70 тысяч без вести. Как же это? Такая массища людей. Даже невозможно представить сколько. Стал считать. Кинотеатр «Комсомолец» вмещает 700 человек. Когда мы выходим из него, заполняется вся улица. Если люди выйдут из десяти кинотеатров, то это будет только семь тысяч. Значит, сто «Комсомольцев».

Попытался представить такую толпу. Она заполняла всю центральную площадь города, прилегающие скверы и садик, растекалась по улицам… На меня будто жаром пахнуло из печи.

Нет, с этим открытием я уже не мог оставаться дома. Побежал к Косте.

Он сидел с двухлетней Катькой, вечной его обузой, и, конечно, ничего не знал. Я рассказал про Харьков, потом про то, сколько, по моим представлениям, это будет народу, и он тоже испугался.

— Ты только матери про кинотеатр не говори. А то начнет…

— Что ты? Там же наш Виктор…

— Что ты, он же летчик!

Мы вдруг замолчали, будто споткнулись о запретную тему.

Костин отец тоже был на войне, и в их доме жили те же страхи, что и в нашем.

— Уже все роют окопы, — начал Костя и вопрошающе посмотрел на меня: знаю ли я эту новость? — У матери на мебельном, — продолжал он как можно спокойнее. — На кожзаводе тоже. Везде роют. — И, видимо, догадавшись, что я не знаю, окончательно срезал меня: — На нашей Верхней улице тоже начали. Колышков понавбивали…