Божественный Юлий

В такие минуты на пути к божественности требуется присутствие духа. Все можно возместить с лихвой, если дело идет о престиже, а он – важней всего прочего. Потери убитыми и даже нехватку продовольствия можно компенсировать без материальных затрат, одной только умелой игрой.

Итак, ждать нечего. Подать сюда сановников-эдуев, да побольше, разговор будет начистоту. Явились. Что там с хлебом? Нет, нет, о трудностях доставки Цезарь слушать не желает. К сожалению, идет война, враг в двух шагах, и у Цезаря мало времени. Так что же? Измена? А, это тема не для публичного обсуждения. Это уже другое дело. Ну, ясно, ясно, сановники заботятся о личной безопасности. Они некоторым образом пошли на риск, сказав то, что сейчас сказали. Поэтому будем вести беседы индивидуально и конфиденциально.

Ну вот, отлично, кругом тихо, свидетелей нет, наедине легче говорить открыто. Теперь живей к делу. Кто задерживает поставки? Конкретно, как зовут этого влиятельного человека? Только без уверток, надо указать пальцем на ответственную за все персону. Думнориг? Как? Начальник конницы? Этот князек? Гм, недурно получается, провиант не доставлялся, потому что противодействовал Думнориг. Конница эдуев была разбита, потому что командовал ею Думнориг. Значит, диверсия, сознательная диверсия, сговор с врагом, не так ли? Это логично, круг замыкается. Теперь известно, в чем причина странных поражений. Мы разоблачили предателя. Вывод ясен, и что делать дальше, пожалуй, тоже ясно.

С этой минуты запахло кровью Думнорига. Пусть запах этот носится в воздухе. Сановники здорово бледнели, когда Цезарь по очереди сообщал им об измене Думнорига. Как-то незаметно он перестал задавать вопросы, ничего уже не старался выведать, он сам знал и сообщал. Кое-кто делал робкую попытку сказать слово в защиту. Надо принять во внимание смягчающие обстоятельства. С Думноригом, говорили они, дело известное, его снедают жажда власти и честолюбие. Этот человек до недавнего времени играл очень важную роль в здешней политической жизни. Когда же на арене появился Цезарь, должны были, естественно, произойти некоторые перемены в образе мыслей, должны были, естественно, взять верх новые ориентации, вследствие чего Думнориг, связанный родством с гельветской аристократией, отошел в тень, а на первый план выдвинулся его брат Дивициак, сторонник политики, какая нынче господствует. Вот подоплека этого дела. Многое здесь объясняется просто завистью, братья соперничают друг с другом за влияние, Думнориг, кроме того, наживался, беря на откуп подати и сдавая в аренду участки, теперь он боится, как бы в изменившихся условиях это не прекратилось.

Цезарь: довольно, довольно, следующий – пожалуйста, прошу покороче, да, да, уверения в вашей лояльности по отношению к римскому народу приняты во внимание, благодарю, следующий, благодарю, этого, пожалуй, хватит, остается только послать за Дивициако?я.

По-прежнему пахнет кровью Дуынорига. Дивициак вошел и – в слезы. У древних это было очень принято. Плакали по любому случаю. Стало быть, вошел он, и Цезарь ему этак вежливо: каково мнение Дивициака? Заняться ли этим делом самому Цезарю или общественным органам? Вопрос этот Цезарь задает с полным пониманием чувств Дивициака. Он повторяет: он хотел бы предоставить Дивициаку на личное усмотрение решать, в каком порядке будет вынесен приговор Дум-норигу. Тайно или открыто? Приватным образом или официально? Что будет лучше?

Дивициак, будто не слыша слов Цезаря и продолжая плакать, только выкрикивал, что все это правда, Думнориг – дрянь, у него, Дивициака, сердце разрывается, но Думнориг – дрянь, пусть Цезарь, ради богов, не делает с этим негодяем ничего страшного, но дрянь-то он дрянь, он недостоин ходить по земле, только пусть Цезарь ничего ему не делает. Благодаря кому Думнориг так поднялся, если не благодаря своему брату? Ох, что за паршивая овца, ох, скольким этот прохвост ему обязан, всем, что имеет, обязан, только теперь Дивициак ничего не может с Думноригом сделать, ведь что люди скажут, и если Цезарь что-нибудь сделает, так тоже скажут, что, наверное, Дивициак его предал, а он же любит этого мерзавца как брата, но что скажет народ, что скажет вся Галлия?

Непонятно было, как это все кончится: слезы Дивициака и демонстративная любезность Цезаря. Продолжало пахнуть кровью, Цезарь ничего не говорил, и от этого напряженность ситуации лишь усиливалась, а также – демонстративность поведения Цезаря. Вдруг перед глазами испуганного Дивициака появилось нечто непривычное: рука Цезаря. Цезарь протягивает ему руку! И говорит, чтобы Дивициак перестал его просить, пусть успокоится и больше ни о чем дурном не думает, Цезарь видит, что он за человек, питает к нему искреннюю симпатию и готов поставить личные чувства выше всех политических соображений. Итак, вот его, Цезаря, рука (Дивициак схватил ее своими обеими), и будем считать, что дело кончено. Последний разговор будет с Думноригом. Вызвать его.

Когда предстал Думнориг, Цезарь ему спокойно: вот материал, полученный от достойных доверия свидетелей. Пункт за пунктом: экономическое вредительство, распространение хаоса и деморализации, диверсия, деятельность в интересах врага, явная измена. Что такое? Нет доказательств? Цезарю довольно сигналов от представителей общественности. Цезарь, кроме того, считает себя человеком достаточно сообразительным и немного разбирающимся в людях. У Думнорига теперь лишь один способ спасти себя. С сегодняшнего дня пусть постарается не вызывать подозрений. А, он сам удивлен, что остался жив? Совесть все же нечиста? Ну, ладно, пока мы на прошлом ставим крест. Видимо, Думноригу всегда и во всем суждено благодарить брата. Да-да. Он остался жив только благодаря заступничеству этого достойного человека. Цезарь принципиально относится с уважением к таким людям – искренним, лояльным и справедливым. Они у Цезаря могут многого добиться.

Так этот инцидент закончился, только был отдан приказ вести за Думноригом пристальное наблюдение. Подосланные шпики должны были следить за каждым его шагом и докладывать Цезарю.

Следующие главы автор «Записок» посвятил войне, которая вскоре стала разгораться. Мимоходом он объяснил, что некий благоприятный стратегический момент был упущен по вине офицера Консидия, а не автора. Цезарь приказал занять холм, и холм был захвачен римлянами, а Консидий доложил, что – гельветами. Все тогда запуталось из-за неверного донесения Консидия, поэтому победа над гельветами была одержана не в тот момент, который был предусмотрен Цезарем, но лишь на день позже.

Это был решающий день. Чтобы заранее отнять у своих людей надежду на бегство, Цезарь изъял из боя лошадей, отказавшись для примера от собственного коня. Сражались долго и упорно, атакуя гельветский лагерь. Бой начался около полудня и закончился ночью захватом лагеря. Под покровом темноты значительные силы гельветов, однако, сумели ускользнуть и оторваться от римлян. Цезарю пришлось на время отказаться от преследования. Он только разослал гонцов с предупреждением, что каждая деревня, в которой гельветы получат хоть зернышко пшеницы, будет сожжена дотла. Сам он трое суток был занят подбиранием раненых и погребением убитых.

Управившись, он тотчас двинулся в погоню за гельветами, но по дороге встретил посольство, которое как раз направлялось заявить о согласии на капитуляцию. Цезарь счел уместным принять капитуляцию, у него уже зрели планы поинтересней, чем преследование гельветов. Не для того он прибыл в Галлию, чтобы целое лето возиться в лесах с остатками недобитого войска. Он приказал сложить оружие, дать заложников, вернуться туда, откуда они вышли: в Гельвецию. Он не хотел оставлять эту область пустой, ему там нужен был заслон от германцев, значит, Гельвеция должна быть заселенной. Б мирном договоре предусматривалось восстановление сожженных гельветами городов. Прекрасное занятие для уцелевших!

Автор «Записок» отметил, что примерно третья часть гельветского народа пережила войну. Основывался он на собственных подсчетах и на захваченных в лагере документах, прочитать которые было легко, так как написаны они были по-гречески.