Последний день Помпеи

Курьер из Петербурга привез в Рим русскому посольству известие о вступлении на всероссийский престол Николая I. Брюллов был близко знаком с поверенным в делах Григорием Ивановичем Гагариным, от него и узнал подробности о трагедии ка Сенатской площади. Воображение рисовало художнику огромную площадь и лужи алой крови на снегу…

Брюллов забросил работу и заперся дома. Вид беспечной римской толпы теперь вызывал у него раздражение.

В эти дни художник многое передумал. Брюллов вспоминал Петербург, свою юность. Будь он в этот декабрьский день в Петербурге, он, возможно, оказался бы с теми бесстрашными на Сенатской площади.

Когда художник вернулся к прерванному труду, к копированию «Афинской школы», он еще зорче вглядывался в лица античных мудрецов, особенно Платона и Аристотеля. Губы Брюллова тихо шевелились, он шептал стихи:

Эти стихи он знал еще будучи в Петербурге. Они распространялись тайно, в списках, и молва приписывала их Пушкину. Брюллов повторял пушкинские стихи в Ватикане у картины Рафаэля и глядел на Платона и Аристотеля. Ему казалось, что Аристотель, обращенный всеми мыслями к земным людям, внимательно слушает его и явно сочувствует.

Дни шли за днями. Недели сменялись месяцами, а там прошел и год, и другой вступил в свою пору. Брюллов продолжал копировать «Афинскую школу», но часто оставлял свой труд для других работ. По требованию Общества поощрения художников он под пару «Итальянскому утру» написал картину «Итальянский полдень».

Картина изображала яркий итальянский полдень в саду и девушку, стоящую на лестнице и срывающую кисть винограда.

Для более верного расположения света и теней Брюллов работал в саду, под сенью настоящего виноградника.

В этом же году Брюллов написал восхитительную картину «Девушка, собирающая виноград в окрестностях Неаполя». В этих картинах изображены счастливые, здоровые люди. Они тесно слиты с природой, над ними голубеет высокое южное небо.

Брюллов писал итальянских девушек с натуры. Когда от выбирал натурщиц, он не забывал наставлений своих академических профессоров о прекрасном. А в своих наставлениях профессора требовали во всем следовать античным образцам. Брюллов все это понимал. Но в жизни итальянские девушки обычно отличались от античных образцов и, ей-богу, Брюллову это даже нравилось.

Не раз бывало, когда писал он с натуры этих веселых, жизнерадостных, шаловливых римлянок или неаполитанок, ему казалось, что за его спиной стоит профессор Алексей Егорович Егоров и строго напоминает:

— Ты учился рисовать антики? Должен знать красоту и облагораживать форму, которую видишь в натуре.

Но Брюллов не слушается своего бывшего профессора. Для него эти итальянские девушки — воплощение обаяния, каждая из них живая, неповторимая, и он ничуть не намеревается исправлять их по классическим образцам и превращать в античные статуи.

Пусть приверженцы академического искусства упрекают его в отступлении от идеальной красоты, от условной красоты форм, он не поступится чистой натуральностью, он не вытравит из своих картин здоровое чувство радости жизни.

Но как ни славил Брюллов в своих картинах радость бытия, как ни живописал колорит роскошной итальянской природы, его никогда не покидали раздумья о Петербурге. Нередко случалось, что во время веселого обеда в кафе Греко, где постоянно собирались художники, или на загородной прогулке с друзьями, он внезапно вспоминал героев-мучеников, и тут же обрывался его смех, умолкали шутки, Брюллов замыкался в себе или совсем оставлял друзей и уходил куда-нибудь один.

Друзья, особенно итальянцы, никогда не укоряли его за эти внезапные приступы меланхолии. Они знали, что Брюллов в таких случаях вспоминал о карбонариях своего несчастного отечества. Ведь в Италии свободолюбивые карбонарии были также заточены в тюрьмы по воле римского папы и австрийских оккупантов.

Брюллов, как только мог, выражал свое презрение российскому царствующему дому: писал портреты Гагариных, Нарышкиных, Виельгорского и других русских аристократов, а писать портрет великого князя наотрез отказался. Крест, присланный ему от императора Николая, Брюллов не хотел носить. Тут не возымели действия даже выговоры от князя Гагарина, назначенного в ту пору посланником.

В своих помыслах Брюллов все чаще и чаще возвращался к намерению создать картину из отечественной истории. Но Общество поощрения художников требовало от него произведений иного рода и в своих письмах предлагало ему отложить его намерение до возвращения в Россию.

Каждый раз, получая из Петербурга от членов Общества строгие напоминания о более быстром окончании итальянских картин, Брюллов уходил куда-нибудь в укромное место и облегчал душу тем, что тихо пел любимую песню, напоминавшую ему родину, — «Ни сосенки кудрявые, ни ивки близ него…»

УДИВИТЕЛЬНЫЕ ВИДЕНИЯ НА РАЗВАЛИНАХ ПОМПЕИ

В июне наступила сильная жара. Брюллову пришлось прервать свои занятия в Ватикане, где копирование «Афинской школы» близилось к концу. Спасаясь от римского зноя, Брюллов в начале июля отправился в Неаполь, к морю.

Целые дни он проводил в окрестностях города, расположенного близ подножия Везувия, восхищаясь чудесными видами. Но вот его потянуло в Бурбонский музей, славившийся своим собранием ваз, бронзы и фресок, найденных при раскопках Помпеи и Геркуланума. В прогулках по залам Бурбонского музея Брюллова сопровождал юный русский вельможа Анатолий Демидов. Он предложил Брюллову вместе поехать осмотреть развалины Помпеи.

Не только в Италии, но всюду в Европе проявляли тогда большой интерес к старинному римскому городу, разрушенному 24 августа 79 года нашей эры сильнейшим извержением Везувия и благодаря раскопкам археологов возрожденному из забытья.

И вот бродят они вдвоем, художник и вельможа, по каменным улицам мертвого города, трагически погибшего около двух тысяч лет назад.

Вельможа видит лишь эти каменные развалины, хорошо сохранившиеся под пеплом, извергнутым Везувием. И только. А перед внутренним взором Брюллова воскресает цветущий город, где жизнь бьет ключом на обширных его форумах, в термах, театрах, откуда жители Помпеи возвращались по вымощенным плитами длинным прямым улицам в свои дома. Здесь кипела жизнь во всем ее многообразии, народ шумел и рукоплескал в театрах, люди любили, радовались, страдали, работали, пели песни, во дворах играли дети…

Так было и в тот августовский вечер, когда жители Помпеи отправились на покой, не ведая, какая ужасная участь постигнет их через несколько часов.

Среди ночи вдруг раздался страшный гром — оживший Везувий отверз свои огнедышащие недра… Кое-как одетые, объятые неописуемым ужасом, помпеяне бросаются вон из своих домов, а в небе бичи молний полосуют тучи. Сверху на город низвергаются камни и пепел из кратера вулкана, земля под ногами колеблется и дрожит…

Несчастные жители бегут из города, надеясь на опасение за городскими воротами. Вот люди уже миновали предместье Борго Аугусто Феличе… Но вдруг раздается еще более оглушительный грохот. Молния раскалывает небо, и люди в ужасе замерли, глядят на страшные небеса, откуда кроме гибели они уже ничего не ждут… Вспышка молнии выхватывает из тьмы мраморные статуи. Они наклонились, вот-вот рухнут…

В дикой злобе необузданная стихия обрушилась на Помпею и ее обитателей, угрожая погубить их…

И в час грозного испытания каждый проявляет свой характер. Брюллов видит будто наяву: два сына несут на плечах старика-отца; юноша, спасая старуху-мать, упрашивает ее продолжать путь; муж стремится уберечь от гибели любимую жену и сына; мать перед смертью в последний раз обнимает своих дочерей…