Внук Бояна

Изредка друзья встречались в хоромах с Всеславой. Юрко пел под гусли и дивился: ее разным прихотям никто не перечил, сам князь нежил, исполнял все ее желания. Прочили ее в заморские царевны, где она будет жить в окружении изысканных рыцарей. Гадалки уже предрекли: «Быть ей повелительницей басурманов!»

Но Ярослав сказал другу:

— Никому ее не отдам. Она — моя лада! Она будет моим счастьем...

И Юрко ободрил его:

— Будет так. В песнях для нее я пронесу твою любовь. И погуляю на твоей свадьбе! Возьмешь в дружки?

— В браты возьму названые. Так нам велела моя лада. Будем мы побратимы... хотя ты и не княжеского рода.

Ярослав проговорил это с улыбкой, будто шутил, но тут же горячо, с досадой на свою участь, стал вспоминать:

— А я — княжич, но с первых лет жизни дружил с вотчинными ребятишками... В семье я был меньшой да хворый. Вот и отправили в вотчинное сельцо: выживет так выживет!.. А я радовался: нянька за мной, а я с дружками — в лес, в луга, на речку... Старший брат Роман редко наезжал в вотчину. Он уже Резанским князем стал. Приехал как-то по осени, оглядел меня... А я как раз гуся стрелой сшиб... Стою загорелый, окрепший... Он и говорит: «А Ярослав выправляется. Жаль, нет ему княжества... Пошлем его в Киев, на большое учение. Пусть он будет горазд в грамоте г-дивным помощником станет братьям князьям Глебовичам...» Так я и оказался в Киеве... Ни князь, ни боярин, как сокол на крутояре...

— Не горюй, — сказал Юрко, — придет пора, взлетишь... Братья тебе позавидуют!..

Слух о храбрости Юрко дошел до епископа Порфирия, и он, собираясь в поездку по монастырям, взял юношу в свою путевую .охрану. Теперь у епископа крепкая защита: Юрко ездил с десятком самых сильных витязей. А и сам — богатырь! И была в этих поездках большая радость: епископ становился ему как отец.

Раз ехали они верхом в Чернигов. Юрко — в кольчужке. Щит у него красный, с Киевским гербом: стоит крылатый архангел, обнажив меч. Татебный люд хоть и выскакивал из чащобы на дорогу, но, завидев блестящих витязей, в испуге нырял в заросли.

Епископ не оглядывался, молча задумчиво ехал вперед. Миновали деревушку, на окраине — постоялый двор у реки: над тесовыми воротами конский череп висит, и на шесте болтается по ветру пучок сена. Подъехали к забору. Разрумянившаяся красавица подала проезжим деревянный ковш с холодным пенистым квасом. Епископ выпил квас, вытер пену с усов, провел рукой по бороде, отряхивая брызги, не спуская с девицы глаз.

— Зело похожа обличием на княжну Всеславу,— и, лукаво глянув на юношу, заметив его порозовевшие вдруг щеки, пошутил: — Много добрых молодцев сохнет по княжне, по ее красоте писаной... А ну, кайся, отроче! Молчишь? Или скажешь, что не стерег никогда ее выход на церковной паперти? Или не встречал ее у расписных княжеских хором? Кайся, кайся, великий грешник!

— Встречал, — тихо ответил Юрко и подумал, не находя ответа: «Откуда он знает все, будто читает по глазам затаенное?»

— Диво дивное сотворил господь на Русской земле, чудом сохранил от пасти зверя.— Епископ перекрестился и продолжал: — И бог не допустит, чтобы этот совершенный цветок жизни достался басурманам, заморским королевичам. Нет! Она достойна быть почитаемой всей землей Русской. Быть ей за повелителем всея Руси Великой!

— Кто станет таким счастливцем? — Юрко было повернулся к епископу, но лицо старца опять было строго и сосредоточенно, смоляные глаза сурово смотрели вперед.

— То пока тайна, коей и я не ведаю. А если и мыслю о ком, не открою, пока не благословит на это господь бог. — Порфирий свел лохматые нависшие брови. — Не легко найти такого князя, чтобы поднялся над всеми князьями, над всем народом русским, буйным и вольным. Только величайшего вождя, лишь богу покорного, сподобит на это.

— Какой же сильный князь-мудрец может стать властелином Руси? — спросил Юрко. Он не знал такого среди всех известных ему князей.

— С чистой душой! — вдохновенно воскликнул епископ, будто только и ждал этого вопроса. — У народа русского сердце изболелось от княжеских распрей и разбоя, от княжеской жадности и своеволия. Народ русский хочет видеть во главе князя с чистым сердцем.

— А если таких нет? — Юрко усмехнулся: нет таких! Каждый князь только себе тянет, у всех глаза завидущие, руки загребущие.

— Господь сказал: «Ищите и обрящете!..» Был бы добер душой да послушен, а что делать — святая церковь подскажет.

«Добрый князь!» — Юрко даже улыбнулся: где такого выищешь? Да, был когда-то Ярослав Мудрый! Теперь таких и в помине нет!

И вдруг его пронзила неожиданная мысль:

«Ярослав?.. А Ярослав Глебович! Он же как добрый ребенок? У него нет княжества, но зато он ученее своих братьев-князей. В школе ему привили и послушание и стремление к христианской доброте. Такому придет и княжение!.. И если улучшать его думы, наставлять на светлое, он окажет себя старателем народа! Слава о народном защитнике полетит по Руси быстрее ветра! Люди потянутся к нему. Великое будет начало...»

На троицын день в лавру приехал епископ Порфирий. Он совершил богослужение и начал проповедь. Ох как завлекательно говорил он — заслушаешься! Юрко стоял в соборе рядом с княжичем Ярославом и старался запомнить каждое слово. Могучий голос епископа гудел в высоченном храме, как набат, волновал кровь, звал к подвигу.

— Исстари народ знает: в одиночку не побьешь врага!.. Люди молятся о содружестве русичей!

Вскидывая величественно и грозно руку с блестящим крестом, епископ возглашал:

— О, свете-светлая, дивно украшенная, любимая богом земля Русская! Доколе тебе страдалицей быть? Князья преступают божьи и человеческие законы. Иссякла дума о собратстве, каждому до себя. Горе им, нечестивым, забывающим великое ради малого! Они враждуют из-за клочка земли, покоряют своих братьев, родных обманом, ради жадобы сатанинской, а поганые вороги идут по их следу и грабят простой народ, убивают, в полон уводят. Губят князья Резанские землю Русскую, отдают народ свой на позорище!— И стукнул об пол своим посохом так, что загудело в высоком соборе.

— Люди! — крикнул он в исступлении. — Велик путь у Руси? Но только бог поможет!.. Помолимся, други мои! Господь вразумит князей.

Юрко не раз слышал о разбродности Резанских братьев-князей, самовластных Глебовичей. Все они самые буйные князья на Руси, самые беззаконные, самые ложные, всегда готовые крест целовать, слезно клясться в верности, друг другу, а завтра злодейски предать ради самостийности, молодечества, захвата земель. И особым вероломством и жестокостью отличается старший, князь Роман. Бояр у него много, каждый правит своей волостью, как грозный владыка...

Только самый младший из братьев, княжич Ярослав, чист душой. Юрко не раз дивовался: нет у Ярослава ни задорной горделивости, ни спеси княжеской, он всегда спокоен, как бывают спокойны мудрецы, он прост и правдив, как честнейшие старцы. Но он и строг не по возрасту, с ненавистными зол и беспощаден.

В соборе на богослужении Юркой Ярослав стоят плечом к плечу, слушают проповедь епископа, по коже пробегают мурашки. Жутко в полумраке думать о страшных мучениях людских... Русь! Широки поля ее с перелесками, леса с дубравами могучими, сини воды ее с омутами бездонными, славны люди еевоины и труженики...

Русь, истерзанная княжескими раздорами, жадностью боярской, половецкими набегами, измученная неладной жизнью. Доколе же, господи?! Если не встанут на врага князья единой семьёй, погибнет Русь!

После службы отроки не сразу пришли в себя от растревоженных мыслей, пока наконец Ярослав не шепнул сердито:

— Там, где брат на брата идет, как мои старшие братья — князья Резанские, там не княжение, а разбой. Величие князя — в победности народа.

— Верно, княжич!— взволнованно подхватил Юрко. — Вот куда лежит твой путь — к народу! Смирить князей, поднять всех русичей на согласие....

— Да, великую думу заложил епископ в сердце моем.

— Вот и не отступай,— шепнул Юрко.